Лосев вновь приводит нерегулярный ритм стихотворения в соответствие с более привычной русской метрической системой. Тридцать шесть строк Стрэнда различной длины Лосев сжимает до двадцати четырех с регулярно повторяющимся оригинальным ритмическим узором: две строки трехстопного ямба и одна – одностопного, каждая группа из шести строк с рифмовкой aab ccb. Частое использование анжамбемана в сочетании с отрывистыми одностопными строками создает необычный ритм, вписывающийся в определенную метрическую структуру, но в то же время более резкий, чем в длинных строках оригинала. Здесь, в сущности, Лосев создает принципиально иное стихотворение, сохраняя присущую Стрэнду атмосферу разложения, но сосредотачиваясь прежде всего на ключевом образе, упомянутом в исходном тексте лишь вскользь, однако в русской версии занимающем центральную позицию:
…Сквозь окно,
которого здесь нет давно,
узрим
прямоугольное пятно
там, где висело полотно
«Гольфстрим».
Там шлюпки вздыблена корма,
там двум матросам задарма
конец.
Стрэнд открыто называет известную работу Уинслоу Хомера «Гольфстрим», оставляя интерпретацию ее значения в тексте читателю. Лосев (по каким-то причинам помещающий в лодку «двух матросов», тогда как на картине изображен только один) описывает ее подробнее, выделяя ей более важную роль. Холст проникнут ощущением заброшенности и обреченности: мачта сломана, вокруг шлюпки кишат акулы, вдалеке виднеются очертания водяного смерча. У Стрэнда же картина – всего лишь последний из серии образов, возрождающих прошлое:
Enter the kingdom of rot,
smell the damp plaster, step over the shattered glass,
the pockets of dust, the rags, the soiled remains of a mattress,
look at the rusted stove and sink, at the rectangular stain
on the wall where Winslow Homer’s Gulf Stream hung[465].
Интересно, что у Лосева становится более явной связь между беспокойными водами, изображенными на картине (в обоих стихотворениях отсутствующей), и «водами детства» в завершающих строках текста Стрэнда (не включенными, впрочем, в «Пустырь» Лосева).
Лосев, как и Стрэнд, ведет повествование от второго лица. Его «ты» так же «смотрит» на разрушенное здание, однако непосредственных упоминаний о детстве мы здесь не найдем. Герой русской версии стоит на улице под дождем, в то время как у Стрэнда светит солнце. После подробного воспоминания о картине он видит обнимающихся родителей. Этот образ отсылает к строкам Стрэнда «Войди в ту комнату, где отец и мать / в любви тонули и качались на ее волнах» («Go to the room where your father and mother / would let themselves go in the drift and pitch of love»). В момент, когда отец машет герою Лосева рукой, тот «получает» совет «притырить» «сворованный у смерти миг». (Примечательно, что соседство разговорных слов – «притырь» – со стилистически противоположными архаичными выражениями, «узрим» – усиливает чувство разлада.) Стихотворение завершает образ воды, капающей за воротник героя. Последняя строка состоит всего лишь из одного слова, отсылающего к названию – «Пустырь».
«На пустыре» даже в большей степени, чем «Норковый ручей», является своеобразным комментарием к оригиналу, при сопоставлении которого с исходным стихотворением перед нами как будто рождается третий текст. Оба произведения описывают одну и ту же ситуацию и связаны особыми отношениями, при этом они, скорее, дополняют, чем повторяют друг друга. Лосев берет у Стрэнда ключевой образ – отсутствующую картину, изображающую отчаяние и, по-видимому, неминуемую гибель – а в оставшейся части стихотворения сосредотачивает внимание на герое, наблюдающем описываемую реальность. Память здесь – уже не серия воспоминаний, как у Стрэнда, но один-единственный миг, который, скорее, чем заставляет прочувствовать расстояние, пролегающее между детством и сегодняшним днем, лишь вызывает ощущение потери и грядущей смерти. Стихотворение Лосева, безусловно, может читаться как его собственное, однако сравнение с текстом Стрэнда делает его более ярким, объясняет происхождение образов отца и матери, углубляет тему времени. Если у Стрэнда центральные идеи – беспощадное время и утрата детства, то у Лосева это – одиночество и смерть. При чтении обоих текстов укрепляется ощущение разрыва личности со своим прошлым, разоренным, но все еще по-домашнему родным. Лосев интересным образом обогащает стихотворение Стрэнда, используя необычный экфрасис, описание не самой картины, а ее отсутствия, тем самым дополняя образный ряд оригинала и усиливая его атмосферу.
В каком-то смысле первый вариант примечания, сопровождающего цикл, больше соответствует действительности: переводы Лосева являются в своем роде оригинальными стихотворениями, но в то же время отражают поэтический мир Марка Стрэнда, позволяют увидеть те его стороны, которые раньше были скрыты от читателя.
Критики часто отмечают в качестве основной характеристики поэзии Лосева обилие аллюзий: поэт перефразирует, цитирует, комментирует, стилизует и пародирует многих русских поэтов и писателей, как классиков, так и современников[466]. Несмотря на то что ссылок на англоязычных авторов в его творчестве значительно меньше, приведенными здесь примерами они не ограничиваются. Так, например, в стихотворении «В Нью-Йорке, облокотясь о стойку…» упоминается Аллен Гинзберг[467], а в первой строфе стихотворения «Сейчас» мы встречаем записанное латиницей имя поэта Мэриан Мур[468].
Вопрос сохранения родного языка и чувство дискомфорта в новой языковой среде привели автора к плодотворному столкновению с чужой поэтической традицией. Поначалу в центре внимания Лосева находились фонетические и лексические различия между языками. Позже, несмотря на относительное равнодушие к английской поэзии последних лет и сомнение в возможности перевода как такового, Лосев не только нашел несколько стихотворений современных поэтов, пришедшихся ему по вкусу (наряду с произведениями начала ХХ века), но и обнаружил возможность переложения текстов, позволяющую избежать прямого перевода. Таким образом он смог обойти главные трудности, встающие перед переводчиками, и в то же время создать произведения, отличающиеся большей самостоятельностью. В результате возникло несколько прекрасных стихотворений, в чем-то, может быть, даже превосходящих оригиналы.
В конечном итоге интерес Лосева к английскому языку и к английской поэзии занял важное место в его увлечении языком и поэтической традицией в целом. В данном случае он также предстает перед нами не только как филолог, но и как «филологичнейший поэт».
Иллюстрации
Эмма Соловьева, Лев Лифшиц, Тиль и Наль. Ленинград, конец 1950-х годов. Фото Наташи Шарымовой (Вайнер)
Владимир Герасимов, Наташа Шарымова (Вайнер), Эмма Соловьева, Михаил Еремин, Нина Мохова, Лев Лифшиц. Ленинград, 1950-е годы.
Лев Лифшиц, Нина Мохова, Леонид Виноградов, Михаил Еремин, Михаил Красильников. Ленинград, конец 1950-х годов. Фото Наташи Шарымовой (Вайнер)
Стоят: Михаил Еремин, Сергей Кулле, Нина Мохова, Владимир Уфлянд. Сидят: Леонид Виноградов, Маргарита Разумовская, Лев Лифшиц. Ленинград, конец 50-x годов. Фото Наташи Шарымовой (Вайнер)
На демонстрации. 2-й слева Лев Лифшиц. Крайний справа Борис Грищенко. Ленинград, 1950-е годы
1-й курс филфака ЛГУ, отделение журналистики. Лев Лифшиц крайний справа. Ленинград, 1954
Михаил Еремин, Леонид Виноградов, Михаил Красильников, Лев Лифшиц, Тиль. 1961. Фото Наташи Шарымовой (Вайнер)
Ленинград, 1950-е годы
Вадим Бакинский и Лев Лифшиц. Целина. Конец 1950-х годов
С сыном Митей и Сергеем Довлатовым. Таллин, 1960-е годы
По командировке «Костра» в пионерском лагере. 1960-е годы
С Иосифом Бродским. Комарово, 1972
С Владимиром Лифшицем и Ниной Моховой. Комарово, 1972
С Владимиром Лифшицем. Комарово, 1972
Редакция журнала «Костер». Ленинград. 1970-е годы
Проводы Лосевых в эмиграцию. Ленинград, 1976 Сидят (верхний ряд): Феликс Нафтульев, Евгений Рейн, Олег Виноградов, Сергей Вольф, Михаил Беломлинский, Юрий Михайлов, Виктория Беломлинская, Галина Полякова, Владимир Герасимов, Олег Охапкин, жена Феликса Нафтульева. Сидят (нижний ряд) Давид – муж Натальи Кротовой, Наталья Шарымова, Юлия Беломлинская, Лена Довлатова, Владимир Уфлянд, Дмитрий Лифшиц, Александр Кушнер, Михаил Мейлах, Марианна Барсук. Стоят: Евгений Гольц – Борис Семенов, Лев Лифшиц, Наталья Кротова, Сергей Довлатов, Гарик Восков, Нина Мохова, Леонид Виноградов
С Юрием Михайловым, Аллой Михайловой, Ниной Моховой, Асей Генкиной, Марианной Барсук. Ленинград, конец 1975 или начало 1976
С Вероникой Шульц. Нью Йорк. Конец 1970-х годов
С Томасом Венцловой. У Иосифа Бродского в Нью-Йорке. Начало 1980-х годов
С сыном Дмитрием, Гариком Восковым и его сыном Вячеславом
С Иосифом Бродским и Гариком Восковым
С Иосифом Бродским. Энн-Арбор, 1976
С Ниной Лосевой, Иосифом Бродским, Джейн Миллер. Энн-Арбор, 1976
С Владимиром Герасимовым и Иосифом Бродским. 1980-e годы
С Владимиром Войновичем и Наумом Коржавиным. Гановер
С Александром Чудаковым, Барри Шерром, Ричардом Шелдоном. Гановер, 1980-е годы
С Джоном Коппером, Барри Шерром, Беллой Ахмадулиной и дартмутскими студентами. Гановер, 1980-е годы
С Хейди Вейлан и Юзом Алешковским. Марбург, Германия, 1983
С Вячеславом и Светланой Ивановыми. Гановер, 1980-е годы
С Ричардом Шелдоном и Александром Кушнером. Гановер, 1990-е годы