Это было мерзким. Мерзким и неправильным.
– Я согласен, нельзя убивать человека, чтобы потом поднять труп и заставить выполнять свои приказы, – негромко откликнулся Эльдар. – Ты не раскисай, пожалуйста, мне понадобится твоя помощь.
Откуда-то со стороны леса донесся даже не звук – предчувствие звука. Лиза ощутила легкий укол в боку и сразу же поняла: Хикмет идет сюда, и он зол. Очень зол. Эльдар допил кофе и поднялся из-за стола.
– Идите в подсобку, молодой человек, – бросил он бармену. – И носа не высовывайте наружу.
Он говорил настолько весомо, что бармен предпочел не задавать вопросов и побыстрее скрыться в указанном направлении. Предчувствие звука выплеснулось в гул едущего автомобиля, и Лиза, выйдя с Эльдаром на улицу, увидела, как на стоянку заворачивает Верин серебристый джип – тот самый, в котором Лизу вчера вечером привезли в дом на краю болота.
Со стороны водителя открылась дверь, и Хикмет вывалился на стоянку. С момента их последней встречи он изрядно растолстел и окончательно облысел. Глядя на него, нельзя было предположить, что это один из самых сильных магов в этой части страны – жирдяй и жирдяй. Добродушная внешность была крайне обманчива: до Лизы доходили слухи о том, что Хикмет в последнее время стал очень груб и неразборчив в средствах для достижения целей.
Эльдар скрестил руки на груди и одарил Хикмета самой лучезарной улыбкой.
– Gun aydin![6] – поприветствовал он с нескрываемой издевкой. – Что-то вам, гражданин, не спится первого января?
Лизе стало страшно. Очень страшно. Хикмет мельком взглянул в ее сторону, и Лиза тотчас же ощутила жгучее желание всадить в Эльдара ледяную иголку, да поглубже. Подходящее заклинание сразу всплыло в голове, и пальцы Лизы дрогнули, складываясь в нужном жесте.
– Отдал бы ты мне сразу камень, – мягко сказал Хикмет, – да и поехал бы домой по-хорошему.
За его спиной щелкнула, открываясь, пассажирская дверь, и кто-то четвертый выбрался из машины, покачиваясь и с трудом держась на ногах. Рука Лизы теперь жила своей жизнью – это было странное, призрачное ощущение, словно смотришь сон и никак не можешь проснуться. Иголка, слепленная из болотных ветров, январской метели и полуночного снега, готовилась вырваться из пальцев и пронзить Эльдару сердце.
– Откуда ты вообще такой ловкий… – задумчиво сказал Эльдар и сунул руку в карман джинсов. – Тоже из Параллели?
Хикмет ухмыльнулся.
– Есть места подальше и похуже Параллели, – признался он. – Камень да…
Выстрел прозвучал неожиданно тихо – легкий хлопок, и все. Лиза не сразу поняла, что происходит, и почему на груди Хикмета вдруг расцвел красный цветок с уродливыми черно-красными краями. Хлопнуло еще один раз, и Хикмет рухнул на снег. Иголка в руке Лизы, уже готовая вылететь и поразить, рассыпалась голубыми искрами – тогда Лиза словно стряхнула с себя оцепенение и увидела Веру, медленно сползавшую на землю возле колес машины.
Ружья она так и не выпустила. Когда Хикмет умер, то вся вложенная в Веру магия вытекла, словно вода из треснувшего кувшина, за несколько мгновений превратив однокурсницу Лизы в четырехдневный труп. Эльдар, сдавленно шепнув что-то очень матерное, обнял Лизу и прижал к себе.
Но она все порывалась обернуться.
Часть втораяВерхний предел одиночества
Глава 1Лиза
2007 год
Шура редко видел сны. Если говорить до конца откровенно, он их боялся – с тех самых пор, когда в детстве ему приснился полуразложившийся мертвец, который вылез из шкафа и схватил его за руку. Теперь Шура был взрослый и о приснившемся мертвеце давным-давно забыл, однако сновидений не любил, и если их все-таки видел, то весь день потом ходил смурной и путал последовательность шагов даже в простейшем основном ходе ча-ча-ча.
Сон, явившийся Шуре накануне первой весенней субботы, был поначалу исключительно мерзостным. Вроде бы поначалу шагал куда-то Шура по болотцу, проваливаясь по щиколотку чуть ли не при каждом шаге, тянулись мимо березки, кривенькие и чахлые, красными брызгами разбегалась клюква, но собирать ее не хотелось: Шура почему-то знал, что ему нельзя даже наклоняться к этим кислым ягодкам. И еще он знал, что из-за деревьев за ним следят незримые соглядатаи, а где-то впереди – ждут.
И так он все шел и шел, пытаясь во сне как-то даже трактовать свой сон – наверное с работой будут проблемы – а потом откуда-то сзади его позвали.
– Шура… – еле слышно прошелестел девичий голос. – Шура, помоги…
Он обернулся и увидел девушку, красивее которой, наверно, не встречал нигде, девушку затягивало болото, и Шура различал только ее руки, плечи и небрежно завязанную грязной тряпицей голову. Из девушкиного носа стекала кровь и, относимая в сторону незримой силой, сворачивалась в те самые ягоды, которые Шуре не велено было собирать.
– Помоги… – шептала девушка. – Шура…
Шура кинулся к ней, и тотчас же за спиной закружили, загоготали, завизжали звериными, пьяными голосами, принялись щипать, царапать, колотить по голове и по загривку; Шура упал в грязь, кислую липкую жижицу, и у него мелькнула мысль, что он не сможет вытащить девушку.
Она, кажется, все поняла и уже не говорила: просто смотрела на него огромными каре-зелеными глазами. Тогда Шура выпростал из грязи руку и протянул к ней, ни на что уже не надеясь. Едва только тонкие холодные пальцы девушки стиснули его запястье, как грянул гром, и Шура проснулся.
Часы на столе показывали половину седьмого утра. Была суббота; Шуру ждали две скучных пары в университете, потом библиотека с курсовой, а вечером студия танцев при дворце спорта, где он вел стандарт и латину. Вариантов было два: забить на учебу (черт с ней, с экономикой, все равно ее старый маразматик ведет, который отсутствующих не отмечает) и спать дальше, надеясь, что подобная дрянь больше не приснится и вообще ничего не приснится или же выбираться из-под одеяла в сонное мартовское утро и тащиться на другой конец города, чтобы зевать до обеда, играя с кем-нибудь на последнем ряду лектория в морской бой. Шуру, конечно же, соблазнял первый вариант.
Неизвестно, сколько еще он бы размышлял, но дверь открылась, и в комнату всунулась голова матери.
– Шура, вставай, – сказала она. – Тебе в институт пора.
– Ага, – ответил Шура, сладко потянулся и, выбравшись из-под одеяла, поплелся в ванную. Зеркало над раковиной отразило высоченного молодого человека, светловолосого, кучерявого и худого просто до невероятности – его бывшая партнерша по танцам, которая так и не стала партнершей в делах сердечных, говорила, что он, должно быть, двухмерный или не ест никогда и ничего. Шура некоторое время уныло себя рассматривал, внутренне боясь обнаружить царапины и ссадины на спине – лупили его во сне так, что жутко представить – однако и спина и задница были без повреждений. Шура вздохнул и принялся чистить зубы.
«Скорее всего, она все-таки утонула», – подумалось ему. Щетка резко пошла не в ту сторону, Шура фыркнул от боли в десне и сплюнул в раковину красным. «Клюква, – вспомнил он. – Клюква».
Ему было немного не по себе, словно неприятный сон никак не хотел кончаться. А ведь это жуткая смерть… Вниз, вниз, вниз; тепленькая гадкая водица во рту и в носу, попадает в легкие, и выбраться невозможно, болото никогда не шутит. Она утонула.
– Тьфу ты! – воскликнул Шура вслух. – Никто не утонул, ничего не случилось. Это все сон. Просто. Глупый. Сон.
«Она ведь не была сном, – промолвил внутренний голос. – Она была на самом деле, и ты ее не спас. Вот все, что случилось, хочешь ты того или не хочешь, это как тот твой сон о мертвеце: ты знал, что спал, и тем не менее, он взял тебя за руку, и ты не забыл прикосновение к запястью».
«Мать твою, – подумал Шура, – сегодня точно не мой день. Но есть и от этого средства».
Он взял с полочки кусок мыла и стал намыливать руки. Если верить поговорке, то лучшая девчонка – правая ручонка, и актуальности не меняет даже тот факт, что он левша.
– Похоже, натанцую сегодня черт-те что, – произнес Шура и принялся за дело.
Под вечер пошел снег. Не простой мартовский снежок, который знает, что растает первым, а настоящая метель, непроницаемо, убийственно равнодушная. Маршрутки вязли в белой пелене, трамваи не ходили, и Шура опоздал во дворец спорта на двадцать минут.
Тем не менее, его ждали; народ, недавно собранный в группу и рвавшийся постичь премудрости бальных танцев, не торопился расходиться. Две пары повторяли разученное на предыдущем занятии – медленный вальс, правые и левые квадраты с поворотами, остальные о чем-то балагурили, рассевшись прямо на полу и едва не лопаясь со смеху. Шура не стал переодеваться: снял свитер и переобулся – время было дорого.
– Ребят, сегодня без разминки, сразу берем стандарт.
Он показывал задержанную и открытую перемены и не понимал, что за странное ощущение его тревожит: казалось, кто-то положил на позвоночник ледяной мокрый палец и держит не убирая. За окном бесновалась метель, и Шуре чудилось, что оттуда, из мятущейся завесы, на него смотрят, внимательно и пытливо, словно выжидают, выбирая удобный момент для нападения.
«Все из-за того дурацкого сна», – подумал Шура и тут увидел ее.
Она стояла за партнера в паре с невысокой симпатичной девчушкой-первокурсницей, которую звали, кажется, Мадина. Чувства Шуры можно было сравнить разве что со втыканием раскаленной иглы прямо в сердце: девушка из его сна, живая и здоровая, была рядом – можно протянуть руку и дотронуться до ее длинных огненно-рыжих волос, которые во сне, мокрые и темные, стелились по буро-зеленым кочкам, словно змеи.
Засмотревшись, Шура не сразу понял, что девушка задала ему вопрос и ждет ответа, причем уже довольно давно.
– Что, простите? – переспросил он.
Девушка усмехнулась.
– Я спросила, что такое «спин», – повторила она. – Ты показывал на прошлом занятии, а меня не было.