— Поищи, если душа просит.
Вернувшись, Розанов извинительным тоном произнёс:
— Моя Ксантиппа в юности была отнята от живительных струй образования, вот и не смыслит ничего в художестве. Всякая не маслом писаная картина для неё детский рисунок. Ну-с, на чём мы остановились?..
Вдруг в просвете между дверью и косяком возникла детская рожица.
— Эх, конфекту хочется! — скосив туда глаза, протянул Вольский мечтательно.
Прозвучал удаляющийся топот маленьких ножек. Минуту спустя конфета ударила в плечо и упала на ковёр. Вольский подобрал и завертел головой по сторонам, высматривая метателя. Наконец, вытаращился в потолок, будто сладость была пожалована оттуда. За дверью кто-то, судя по звукам, сдерживал смех ладонями, получалось не очень хорошо — то и дело прорывалось фырканье.
Розанов неодобрительно покачал головой.
— Варвару Дмитриевну забывчивость поразила: непременно оставит приоткрытой, — прокомментировал он.
Вольскому захотелось непременно поблагодарить девочку за угощение. Он сложил конфетную обёртку, воссоздав видимость наполненности. Положил на краешек полки. Назавтра девочка придёт в папин кабинет, заметит муляж конфеты, удивится: почему дядя Коля не съел подарок? Сожмёт ручонкой…
— Какие у нас имеются зацепки? — спросил меньшевик промежду прочим.
Почмокав губами, Розанов решился открыть:
— Эту колоду рисовала женщина.
— Почему вы так считаете?
— Со сменой зодиакальной эпохи ушли времена, когда Таро могли рисовать мужчины. Теперь считается, что только созданная женщиной колода исполнена силы.
— Откуда вы всё это взяли?
— Восприял из надёжнейшего источника.
Василий Васильевич выбил ногтями дробь по журналу, на обложке которого значилось: «Спиритуалистъ».
— Шутите?
— Лишь отчасти. Отсюда я самые банальности заимствую. А «тайны» сам постигаю.
Вольский склонился над колодой Таро.
— Домна Васильевна, подайте чай на трёх персон, — распорядился писатель.
— Вы ожидаете кого-то? — уточнил меньшевик.
— Я накануне телеграфировал Бориньке. Если он не пренебрёг моей просьбой, то будет с минуты на минуту.
Дверь распахнулась и влетел Боря Бугаев.
— Здравствуйте, Боринька! Я вызвал вас для…
Поэт с шумом отхлебнул полкружки. Заприметив Таро, склонился над столом.
— Какая у Василия Васильевича интересная зоря на карте! — выдал прерывисто из-за одышки.
Писатель нахмурился:
— Что-что? Боря, выражайтесь яснее!
— Что же непонятного?!.. Я умею на глазок определить год рисования зори.
Розанов и Вольский переглянулись. Меньшевик пробормотал:
— Кажется, Боря над нами издевается.
— После того как в 1902 году извергся Мон-Пеле, развеянный в земной атмосфере пепел окрашивает рассветы и закаты, — продолжал Бугаев. — Всякий поэт обязан наблюдать зори. Я без пропуска наблюдаю уже полжизни. Ещё бы какой вулкан взорвался, а то небесные колеры выцвели донельзя. Вы желаете раскрыть инкогнито художника? Нет ничего проще. Возьмём каталоги за 1906 и несколько последующих лет и пролистаем, что-нибудь в этакой технике рисунка и попадётся. Не мог же автор избегать выставок и аукционов все прошедшие с момента запечатления этой зори годы!
Розанов задрожал:
— Это… след! Мы взяли след!
Медная табличка поясняла: «Рёрихъ».
Несколько дней друзья не покидали розановский кабинет, листая художественные альбомы, журналы и буклеты выставок. У Бори из-за бумаги пересохла и потрескалась кожа на руках. Меньшевик, вдруг ознакомившийся с живописными тенденциями, сетовал:
— Всяческая абстракция в цену вошла. Ляпнут краской, размажут, линию поверх прочертят, — готово: ценник с ноликами рублей.
Писатель отвечал ему задумчиво:
— Это всё потому, что они порой видят в какой-нибудь мазне образ того, кому поклоняются. Тут же и покупают, и чем более сходства, тем дороже.
Тогда Вольский уставился на друга:
— Шутите, Василий Васильевич?
— Ясное дело. Не обращайте внимания.
Наконец, им улыбнулась удача: в дешёвом каталоге заштатной выставки Боря отыскал похожий рассвет, а под ним — фамилию.
Служанка провела посетителей в гостиную, где на диване полулежала дама в белом платье.
Розанов откашлялся:
— Простите, можем ли мы повидаться с…
— Муж в экспедиции, — отрезала дама. — Я заменяю его по всем вопросам. Зовите меня Еленой Ивановной.
— Наш вопрос касается художественных работ вашего мужа, — деликатно заметил Розанов.
— Я и сама неплохо рисую, — отвечала Елена Рёрих.
— Вы!.. — разгорячился Боря. — Вы! Нарисовали. Это! — он ударил ладонью по столу, оставив на скатерти карту Таро.
Дама подбежала с лёгкостью балерины и склонилась над картонным прямоугольником.
— Что за прелестная миниатюра?
— В каталоге нашлась картина, оттенки рассветного неба с которой совпадают с таковыми на данном Аркане!
— Экие глупости! — хозяйка рассмеялась. — Покажите ваш каталог! Да ведь тут типографы напортачили — вероятно, краску загустили. Погодите, — Елена Рёрих сняла с полки сшивку темпер и раскрыла на столе: — Смотрите: оригинал. Ну, в каком году сделан, по-вашему?
Это была именно картина из каталога, только небесные колеры на ней лазурно бледнились. Было очевидно, что к году её создания вулканические выбросы осели на земную поверхность. В этакой цветовой гамме всякое сходство с мрачным влажно-купоросным закатом на карте Таро испарялось.
Бугаев сконфузился.
— Так что у вас там за карта? — насмешливо произнесла Елена.
Грустный Боря продемонстрировал колоду Таро и, чтобы не посвящать постороннего человека в детали следствия, наплёл какой-то ерунды, смешав зори и влияние оных на здоровье с гаданием и околоэзотерическими глупостями. Хозяйка внимала с интересом, порой изгибая бровь. Усмехнувшись, пожелала удачи в дальнейших изысканиях и выпроводила гостей.
— Не нравится мне эта дама, — промолвил Розанов, вновь оказавшись на лестничной площадке. — Уж очень экзальтирована. Может пойти в трибады или в спиритки. Ох, зря мы с ней об этом всём поговорили.
Василий Васильевич то и дело морщился: донимал шум. За стеной слышалась возня, барахты, шебуршанье, — это четвёрка полотёров драила полы. За другой стеной приходящая раз в месяц прачка то трещала колотушкой по стиральной доске, то хлюпала в корыте постельным бельём. В день большой уборки писатель обычно уходил из дому, но с болезнью Варвары Дмитриевны пришлось взять на себя часть распоряжений по дому.
Розанов объявил:
— Констатирую: мы бессильны что-либо предпринять. Более нет ни единой зацепки!
— Зря только в Петербург ехал, — пискнул Боря Бугаев.
— Ну, всё, кончено! — с облегчением сказал Вольский, вспоминая свою новую комнатку. — Зацепок более нет, дело останется нераскрытым.
Поэт высказался:
— Поместите улику в коробку, как у Шерлока Холмса было заведено, и в дальний угол запихайте. До лучших времён.
— Вот и коробка из-под сигар, как раз опустошённая, — приговаривал Василий Васильевич. — Кто бы мог всё выкурить?.. Впрочем, будет. Кладём…
От двери донёсся протяжный стон, и троица, обставшая письменный стол, обернулась. В кабинет, шатаясь, вбрели полотёры — румяные, расхристанные, в глазах поволока. Баба оступилась, удержалась за дверной косяк. Лямка сарафана соскользнула, оголив белое плечо. Боря благочинно зажмурился.
— Мы наблюдаем последствия переусердствовавших трудящихся, — назидательно проговорил Розанов. — Анархия движений растрясла отолиты, что в полукружном канальце уха. От анархии сплошные неудобства, — подвёл он итог.
— Кончили работу, хозяин. Мебелю подвинули, где стояла, — выдохнул с присвистом вожак полотёров. — Паркеты звездой Вифлеемской блистают.
Розанов изогнул бровь.
— Тебя как звать?
— Капитоном.
— Сколько пожаловать за труды, Капитон?
— Полтину.
— А что так дорого? — вымолвил Василий Васильевич с таким наивным удивлением, что даже досконально изучивший повадки писателя за несколько лет дружбы Вольский почти ему поверил.
— По какому такому толку дорого? В сем граде дешевле не сыщешь. Мы коммерцию-то изучили. Хочем монополью учредить, во еже не было полотёрщиков, окромя нашего дружества, — пояснил мужичонка. — Работаем ватажно, полы трём скоро да споро, оттого за день тьму домов обходим, плату требуем малую. Тем и побиваем конкурентов.
— Чтоб наверняка разгромить конкурентов, плату нужно просить скромную, — назидательно произнёс Розанов. — Сбавлять надобно цены. Чтоб вашу дружину зазывали, а иных полотёров — гнали. А потом, когда никого кроме вас в полотёрском деле не останется, можно и задрать цены. Вот что, бери двугривенник и ступай с миром.
— Не так уж быстро управились, тюти, даром, что четверо, — проворчал Розанов, едва полотёры вышли вон. — Не выйдет у тють монополия.
— А одежда у них свежая, — вдруг заметил Боря. — Разоблачаются, что ли, во время работы?
Тут в кабинет сунулась прачка, и Василий Васильевич пришёл в исступление:
— Что ж Варя не расплатится!..
— Маменька в наших комнатах прибирается, — щебетнула из-под стола дочка.
— Наденька, ну хоть ты не мельтеши, на улицу беги играть, — умоляюще сказал Василий Васильевич и обернулся к прачке: — Ну, сколько вам?..
— Пятиалтынный за труды, за руки стёртые, — шамшила старуха, до тех пор, пока монета не перекочевала из кошелька хозяина кабинета ей в руку.
Только девочка выбежала, как в кабинет вошла её мать.
— Ничего не понимаю, Вася, — пожаловалась Варвара Дмитриевна. — Может, ты объяснишь?.. Вот здесь должны быть рисунки, о которых я говорила, помнишь, Вася? А странички-то вырваны. Кто бы это мог сделать? Именно нужные странички. Зачем бы это, а?
Василий Васильевич ощупал чутким перстом неровные рубчики, выглядывающие из линии сгиба.
— Варенька, ты, верно, запамятовала. Из-за того, что странички отсутствуют, тебе и кажется, что здесь были рисунки. А что страниц нет — экое диво! Рисунок чернилами залили, — вжик! — страницу долой!