— Девочки говорят, что не драли страниц!
— Значит, гимназической подруге рисунок понравился. Взяла на память, не спросивши. Вспомни хоть Машку Тартаковер — прожжённая бестия!
— Покажем дочерям картонку и спросим: они рисовали, или не они? Вот увидишь, я права!
Василий Васильевич открыл коробку из-под сигар, там было пусто!
— Признайтесь, Василий Васильевич, как этакий фокус провернули, — зафыкал в усы, сдерживая смех, меньшевик.
— В погоню! Скорее! Не теряя ни минуты!
— Куда? За кем? — ошалело повторял Боря.
— Из-под носа увели, — дивился меньшевик. — Ловкачи — высший класс!
— Колоду мог взять и кто-то из нас троих. Давайте обыщем друг друга по очереди, — предложил Боря.
— Протестую! — прорычал Вольский в крайней степени остервенения, в какую обычно приходил, если кто-то намекал на истощение его рубашки до воротничка и манжет.
Бугаев пожал плечами:
— Готов первым подвергнуться испытанию.
— Вот ещё: очень мне надо вас обыскивать, — буркнул Вольский.
— Тут уйма народу прошла, — примирительно сказал Розанов.
— Вот хоть полотёры.
— Точно, они! — воскликнул писатель. — Подозрительные типчики. Разговором отвлекли, и колоду — цап!..
— Ну, что увидели? Отвечайте!
Боря молчал. Как в рот воды набрал.
Друзья стояли у стены дома, куда пришли выполнять очередной заказ полотёры. Вольский подсадил Бугаева, чтобы тот заглянул в окошко.
— Поднимите меня!
Меньшевик сцепил пальцы замком и подставил под маленькую ножку Василия Васильевича.
Розанов заглянул в окно одним глазком и зашатался, стал шарить руками по кирпичной стене. Меньшевик сразу же поставил его на землю. Писатель выдохнул:
— Хлысты!.. Маскируют свои радения под работу и ещё деньги получают! Дайте-ка ещё разок взгляну… Для научного интереса.
Вольский подсадил друга, но долго не продержал — скучно. Вернул Василия Васильевича на землю. Тот пребывал в радостном возбуждении: глаза блестели озорно, бородка тряслась.
— У них — «корабль», то бишь община, — зашептал Розанов. — И собственная «богородица» — богиня, коей они поклоняются, как умеют. Боря, проникните в их ряды! Вам — только вам — это легко удастся.
Бугаев выпросил у дворника простую рубаху и армяк. Переодевшись, отправился на разведку, уверенный в успехе.
Он легко затесался в ряды полотёров, сползавшихся со всего города, сдать дневную выручку. Маскировка была превосходная — никто ухом не повёл в сторону поэта. Боря вошёл в «корабль» — дощатый амбар. Принялся ходить кругами, незаметно подбираясь к вожаку. Но оказался вдруг в середине пустого пятачка, окружённый со всех сторон полотёрами.
— Зачем пожаловал, фискал? — ласково спросил Капитон.
— Те картинки, что у тебя в армяке, в тайном карманце, лежат, отдай, — стал убеждать Бугаев. — Лежат ведь без толку. Ну какой от них тебе толк?
— Какой толк? Чемряковцы мы! — гордо изрёк Капитон. — От чего не отречёмся. Отдать картинку можно, — заулыбался сладко полотёр, — да только какой мене во том антирес? Аще человек расторопный, за благочестие радеющий, тады другое дело. А ты рафлёный какой-то… Порадей чин-чинарём: до красного пота, мокрых мозолей, одёжной рвани и всего такого протчаго, абне обретоше вещицу.
— Как же мне порадеть? — растерянно сказал Боря.
Капитон подмигнул бабе. Та залыбилась, вихляво прошлась туда-сюда, словно разминая суставы. Повернулась спиной ко всем присутствующим, чуть присела, уперев руки в колени, и часто-часто затрясла гузном. Сметанно-молочные её телеса будто зажили сами по себе, тесно им стало в одежде, хотели прорваться наружу.
Боря обомлел. Не отрывая взгляда от ходящей ходуном плоти, промямлил:
— Это что за танец, откуда?
— Из Твери я, а пляска, значица, тверская, — весело крикнула через плечо баба, не останавливаясь. — Тверск этоть!.. Отойди, зашибу!
— Радети бушь? Елико ждати? — с ехидством поинтересовался Капитон.
— Погодите, — одними губами произнёс Боря. Задышал по методике кашмирских йогов и, быстро справившись с потрясением, объявил: — Явлю усовершенствованный «шимми».
Боря сделал шаг, но запутался в собственных ногах, покачнулся и завалился ничком. Полотёры не успели разухмыляться — в последний момент гость выставил руки в пол. Упираясь ими поочерёдно, стал раскручивать вокруг них тело, сначала медленно, а потом быстрее, только разлетающиеся ноги мелькали.
— Кто ж трепака не знает? — издевательски хмыкнул Капитон. — Ты ещё «барыню» изобрази.
Бугаев промолчал. Суставы разогрелись и стали подвижными. Он мог показать большее.
Поэт ударился оземь и завертелся на лопатках, ежесекундно по-новому сплетая руки и ноги, вдруг взлетел в воздух и приземлился на локоть, завертелся на самой косточке, падал снова и снова, чтобы провернуться иным способом и подскочить мячиком. Пробежал на руках сажень, как юла закружился на вытянутой руке — тело моталось в воздухе. Наконец, запрыгал — с основания ладони на носок, с плеча на пятку.
Капитон занервничал. Полотёры побледнели, давно забыли перешёптываться.
— Ну, кто резче раскрутится? — залихватски крикнул Боря.
Сорвав меховой малахай с ближайшего полотёра, Боря натянул на себя по уши, смяв пушок белых волос. Перевернулся и завертелся на голове, более не опираясь о половицы руками и не отталкиваясь. То растопыривал, то складывал конечности, отчего вращение замедлялось и ускорялось. Баба-полотёрка охнула и села на гузно. Остальным полотёрам тоже стало дурно: держались за стены те, кому не хватило места на лавках, в уголке кого-то тошнило. Один Капитон стоял прямо и без дополнительной опоры, но в глазах его просвечивал внутренний ужас.
Боря всё ещё крутился, хотя и плавно замедлялся. Наконец, сделал курбет и подскочил к вожаку.
— Через сто лет все будут танцевать, как я сейчас! — сказал с триумфом. — Ну, подавай сюда картинки!
Трясущийся Капитон угрюмо эхнул, хлопнул ладошами, дёрнул себя за рукав. Шов на плече кафтана лопнул, открыв путь к потайному карману. Полотёр извлёк оттуда что-то, завёрнутое в ситец, протянул победителю. Обёртка поддалась пальцам Бори. Под ней — фотография: некрасивая женщина, дородная, в богатых платье и шляпке, сидела на стуле, в окружении женщин, одетых попроще, таких же угрюмых.
— А больше ничего? — с надеждой спросил Боря.
— Экий ты!.. — выдавил через силу вожак. — Сие ценность великая есть, чего тебе ещё надобно?
Боря Бугаев побрёл к дверям, обернулся с порога:
— Капитон, Капитон, улыбнитесь, ведь улыбка это флаг «корабля», — продекламировал он на прощание, и добавил: — Сам не знаю, для чего сказал.
Едва увидав Розанова, прачка зашлась благим матом:
— Негодяй, над старой женщиной поглумиться пришёл! Конфекты пустышечные кладёт, скоро будет капканы в залах расставлять.
— О чём она? — вопросил недоумённо писатель.
— Не обращайте внимания, Василий Васильевич, — сказал меньшевик. — Что-то мне подсказывает, мы настигли похитителя.
Старуха продолжала громко негодовать, и писатель, прищурившись на неё, понимающе протянул:
— А-а-а, звонкая медь, бренчащие цимбалы…
— Что? Не улавливаю сути, Василий Васильевич.
— Какая же помеха иногда этот ваш атеизм! — брезгливо сказал писатель. — Намёков совершенно не понимаете. Это из…
— …из апостола Павла, — вставила старуха.
— Именно! Имеются в виду неодушевлённые предметы, издающие звуки. Стыдитесь, Коля.
Толкнув дверь, он вошёл в комнату. Прачка ахнула:
— Хам!
— Ага, а ещё Сим и Яфет, — пробормотал Василий Васильевич, осматриваясь.
Вазочки, расставленные на полках, горшочки с растениями, безделушки, — всё казалось смутно знакомым. Писатель покрутил в руках один предмет, другой, припоминая, когда и где их покупал.
— Люди добрые!.. Что творится! — отчего-то шёпотом запричитала прачка. — Средь бела дня грабят!
Василий Васильевич обернулся к друзьям:
— Мы наблюдаем яркий пример клептомании…
— Какая ишшо кляпомантия? — вставила старуха. — Попрошу грубостями не раскидываться!
Тут Розанов увидал на комоде старинную монету.
— Надо же! У меня точно такая. Дома лежит, в целости и сохранности. Просеялась месячишко тому между половицами, руки не дошли поднять доски. Погодите, это та самая, узнаю сколы на ободке! Как монета оказалась у вас?..
— Примагнитила, — сварливо ответила прачка.
— Магнитом послужили ваши руки? — едко осведомился Боря.
— Зачем же, настоящий магнит. На бечёвке.
— Так ведь он только с железом работает, ну, со сплавом. А тут золото!..
— Если мёдом вымазать, очень даже работает магнит, — с достоинством сказала прачка. — Всё магнитит.
— Это итальянская шаль Варвары Дмитриевны? — поразился Василий Васильевич.
— Живёте в богато гарнированной квартире, а ветоши жалеете! — с обидой в голосе отозвалась прачка.
— Вы социалистка? — осведомился Розанов, сматывая шаль и запихивая в карман.
— Сами урод уродом, а обзываетесь, — буркнула прачка.
— «Отнять», да? А делить между своей правой и своей левой рукою будете? — вставил Боря.
— Верните колоду, — процедил меньшевик.
— Не брала я вашей колоды, — отрезала старуха. — Да и как унести в одиночку, она поди тяжела. Вам капусту квасить приспичило? Утюг в нагнёт поставьте, у вас же в дому второй утюг оставался.
Вольский в сердцах плюнул.
— Вы карты взяли?
— Отродясь не брала. На что мне?.. Разве вместо скатёрки постелить, если карта широка и подклеена полотном. Да зачем мне скатёрка, когда вашей скатертью, из голубой комнаты, стол убран!
— Игральные карты!.. — напирал Вольский. — Сегодня в кабинете брали?
— Не брала ни-че-го! — торжественно объявила прачка.
Между тем после слов прачки Боря обратил внимание на утюг, приткнутый к стене, поднял, поплевал на подошву — совсем остывший. Отжал несколько раз тяжесть от плеча, но раскрылась сама собой заслонка и остывшие угли с золой просыпались на пол. Старуха завопила, и Бугаев от неожиданности выронил утюг. Тот пробил острым углом трухлявую половицу и застрял. Боря встал так, чтобы заслонить случившуюся катастрофу, но старуха почему-то не успокаивалась.