— Гумми журнал содержит на её взносы, — захлёбывался от смеха Бугаев.
— Ну да, это она. Но мне она известна больше как врач. В сущности, какая ей разница, что резать и сшивать: человеческую плоть или картон? Женщина-хирург сколлажировала множество картинок, ну, может быть, подвергла ретуши для достижения единообразия. Все использованные в работе рисунки выполнены женщинами, девушками, девочками, — сотнею различных персон, принадлежащих к различным сословиям. По понятиям мистиков, такая колода Таро стократ сильней, чем созданная одной художницей. Кстати, я раздобыл научный труд этой самой Гедройц. Лежит на столике. Не успел изучить.
Боря взял рассматривать докторскую диссертацию Гедройц, примерно на двадцатой странице ему стало нехорошо, до тридцатой он уже не добрался, но едва добрался до дивана.
— Умоляю, не троньте книгу! Она опасна! — стонал Боря. — Бросьте в печку!
Меньшевик проронил с притворной заботой:
— Боря такой впечатлительный.
— Кое-какой навык рисования у Гедройц имеется, — заметил писатель, листая страницы.
Бугаев забился на диване в припадке. Он держался за живот, в рассекании которого, если судить по научному труду, особенно хороша была женщина-хирург.
— Положительно, её рисунки наделены своеобразным очарованием. Эк Борю скрутило! — Писатель ещё полистал брошюру и разочарованно сказал: — Не она рисовала. Указан некий художник.
— Видите, видите! — вскричал с дивана Боря. — Незачем к ней ехать. Даже рисовать не умеет. Очередной «ложный след». Василь Василич, вы по сути действуете супротив логики, — горячился поэт. — Споткнулись о какую-то Гедройц — тотчас мы едем к ней. Да ну её куда подальше! Всё равно как искать обронённые очки под фонарём только потому, что там светло.
— Помилуйте, Боринька, где же ещё искать? В темноте всё равно не найдёшь. А если как раз под фонарём выронил?
Поэт задумался.
— Ну что ж… Поедем в Царское Село!..
Последняя конфета сулила неземные блаженства. Миссия донести конфеты целыми и ненадкусанными была воистину невыполнимой. Хлебников держался из последних сил.
Не решаясь стучаться в чужое парадное, он ожидал, когда Вольский выйдет на улицу. И вот показалась вся троица его друзей, прошла мимо, не заметив притулившегося у цоколя марсианина.
Немного стесняясь, он догнал меньшевика, приподняв чутким перстом клапан пиджачного кармана и затолкнул уцелевшую конфету. Вольский обернулся:
— Вы чего-то хотели, Виктор?
Хлебников помотал головой, улыбаясь. Не заметив, как побледнел при его виде Бугаев, побрёл прочь, слегка покачиваясь от сахарного отравления, гордый собой за то, что выполнил возложенную миссию.
Приехали затемно. В сторожке у больницы никого не было, как не было никого и в швейцарской. Здание пребывало в тишине и темноте. Недолгие блуждания вывели друзей в едва освещённую комнату.
У камина сидел вполоборота круглоголовый господин. Пухлое его лицо, без следов какой-либо растительности, неярко освещалось сполохами.
— Вера Игнатьевна!..
— Да-да, — донёсся басовитый отклик.
— Мы хотели бы поговорить с вами об одном деликатном вопросе…
— О Таро? Да, это я создал колоду Таро. И что далее?
Вольского поразило, что женщина-хирург говорит о себе в мужском роде. Мгновением спустя он уяснил сходство: Гедройц — вылитая «папесса» из Старшего Аркана.
Борю Бугаева потрясло её моментальное признание.
Василий Васильевич как раз ожидал от Гедройц чего-то в этаком духе.
Между тем женщина-хирург поднялась с места и, заложив одну руку за спину, а другую — меж пуговицами застёгнутого пиджака, двинулась в темноту.
Переглянувшись, друзья последовали за ней.
— Так что делать намерены? — усмехнулась из темноты женщина-хирург.
— Отберём силой, — пригрозил поэт.
— Завтра моё Таро отправится в типографию. Кастати, куда вы подевали шестнадцатый Аркан? Не важно, с утра вырежу заново.
Розанов вдруг понял, что Гедройц не бежит от них, а только следует своему ежевечернему пути — обходит больных.
— Кто там норовит лекаря обидеть? — раздалось грозное из невидимых уст.
— Наверное, я, — пискнул Боря.
Что-то по-медвежьи огромное зашевелилось там. Дюжий пациент вставал с койки.
— Знаете, что при Ляояне делали со вражинами, которые в полевых врачей стреляли!..
— У вас меланхолия, — замямлил Бугаев. — Депрессивно-ступоррозный психоз солдата.
Пациент нависал над поэтом. Из-под пижамного ворота у него выглядывал бордовый рубец. Боря, ничтоже сумняшеся, легонько щёлкнул по нему. Военный сложился втрое.
— Прямо по шовчику, изверг, — застонал он, прослезившись от боли. — Кетгут, кажется, лопнул.
— Я не думал!.. — тоже со слезами на глазах залепетал Боря. — Простите, ради Бога!
— Проводите к койке!
— Вас простынкой укрыть?
— Будьте добры.
— Сиделку позвать?
— Не надо. Они тут все злые. Подушку повыше…
— Так хорошо?
— Кажется, да.
— Вот и славно. Отдыхайте. Может, ещё чего-нибудь нужно?
— Подайте книжку. На тумбочке лежит. История от боли отвлечёт.
Там обнаружилось первое издание «Лиги выдающихся декадентов». Боря машинально вынул перьевую ручку и надписал форзац.
— Ещё и книгу испортили, — вздохнул пациент. — Сумасшедший. Лампу подвиньте.
Боря Бугаев догнал ушедших вслед за Гедройц друзей.
Женщина-хирург привела их в смотровую, где деловито натянула перчатки. Открыла металлический бачок — сильно запахло эфиром. Бросила пропитанный усыпляющим веществом ком ваты в лицо Бугаеву — тот сполз по стеночке. Удовлетворённо покачав головой, стала надвигаться на Вольского.
Меньшевик с мукой воскликнул:
— Ну не могу я ударить женщину!
Розанов закрыл рукою лицо, чтобы не видеть, как Гедройц хватает меньшевика за горло.
Вольский ещё выдохнул:
— Вы точно женщина?
— А что, не похож?
— Нет.
— Притесняют! — рыкнула Гедройц.
Меньшевик просипел:
— Вы мне горло дыхательное сдавили!
— В Манчжурии, в Мукденском сраженьи, когда эфир закончился, я жилку на шее солдатика давил, вот здесь, он и засыпал, — приговаривала хирург.
— Кха-кха…
— И я тогда ему тихонько сверлил черепок, а то пульку из ручки али ножки вынимал.
— Хр-р-р…
— Вот и чудно.
Гедройц отпустила меньшевика и шагнула к Розанову.
— Наконец мы с вами имеем возможность поговорить без лишних ушей, — сказал Василий Васильевич, удобно устраиваясь в кресле.
— Что-о?
— Баловство это ваше Таро. Да-да, баловство! Отправьте безделицу в огонь. Вы полагаете, Таро очень ценно, поскольку много труда в создание Арканов вложено. Так нет же! Вы по сути дела что сделали? Взяли работу, вам не свойственную. Вы ведь не художник. Вы же, собственно, и рисовали — как? Вырезывая скальпелем. Настоящее ваше перо это скальпель. Детище ваше — вот оно, — Розанов широко повёл рукой, — кругом нас, оно воистину уйму труда стоило! Не дни. Не месяцы. Целые годы! Задумайтесь, что станется с больницей после вашего ареста? Служащих, которых вы с таким трудом подбирали, примут за сообщников и начнут дознание… Начальствовать поставят другого человека, он отлаженную вами систему под себя перекроит. В сущности, ваша больница прекратит существование. Стены только останутся…
— Вы лжёте! С чего бы охранке меня арестовывать! У них ни единой ниточки ко мне быть не может!
Василий Васильевич флегматично продолжал:
— Вы называете своих противников «охранкой». Ну, пускай будет «охранка». Хотя эта служба находится глубже, много глубже охранки… Ежели поутру им в штаб не телефонирую, «летучий отряд» явится. Не слыхали о таком? Жандармы гренадёрного роста, в кованых панцирях и касках, на лицах — защитные маски профессора Зелинского. Баграми, крючьями высаживают двери и окна, забрасывают внутрь дома тлеющие серные шашки, в огне и дыме лезут со всех сторон сразу! Словом, берут приступом. Тут ведь и больные ваши ни за что ни про что пострадают: жандармы из «летучего» сначала вяжут, а потом уже разбираются… А у вас пациенты лежачие, у них от малейшего беспокойства шовчики разойдутся. Беда! — искренне резюмировал Василий Васильевич. Он покрутил головой по сторонам и сказал: — Хорошее здание под ваши нужды выделили. Потолки высокие, коридоры — две подводы разминутся… «Летучие» прямо на лошадях сюда ворвутся, с пиками. Кстати, рысаки обтянуты кольчугой и на мордах тоже маски… Вы же загубите дело вашей жизни. А дело вашей жизни это больница. Не нужны вам эти распроклятые картонки, Вера Игнатьевна, не нужны.
— Да вы не знаете, что мне пообещали! — вскинулась Гедройц.
— Зна-аем, чего они там всем обещают. Они может даже это и выполнят, только больницы у вас не будет. И, наверное, уже никогда. Личная жизнь тоже надломится. Подруг ваших увлекут в арестантскую…
— Они чисты!.. Ничего против них не сыщут!
— Сие не важно. Тут речь о государственном благополучии. Церемонничать не станут. Надобно будет — оформят.
— Что же, и дочку свою вам не жаль? — ядовито сказала Гедройц. — Как арестуют её, Варвару Дмитриевну удар хватит, — сделала она ещё один выпад.
— Падчерицу жаль, конечно, — не моргнув, отвечал Розанов. — Но ведь сама виновата! Ничего, в ссылке ума прибавится. Опять же, сельский покой, чистый воздух, природа… Шурке будет полезно. А Варвара Дмитриевна, знаете ли, окрепла. К полному выздоровлению движется. С правильным лечением-то, даже несмотря на упущенное время… Вы же в диагнозе промахнулись. Ну, какой ещё «рассеянный склероз»? Корень недуга заключался в ином. Разновеликость зрачков больной вы и проглядели. Да не берите в голову, диагностика есть преисполненное погрешностей ремесло… Никто от вас чутья или талантов провидческих и не ожидал. Хирургия — вот ваше. Руки золотые у вас.
Гедройц багровела, а Василий Васильевич спокойно продолжал:
— Кстати, о руках… А вот интересно поставить себя на место ваших донаторов. У них ведь не один интерес, а два. Первый интерес — чтоб вы колоду Таро сделали. А второй — чтобы вы не сделали другой колоды. Вы можете что-то поменять в балансе, и это отрицательно