скажется на планах масонерии. Я бы на вашем месте руки берёг. Потому что, знаете, ну вот вы же хирург, вы же понимаете, всё дело… в руке… Вот представьте, случайный разрыв сухожилия. Или просто неприятная ранка. Вы же не сможете работать. А так, всё остальное, что вам пообещали, вам, наверное, дадут. Но вот вы знаете, есть такое условие… Попробую на исторических парадигмах растолковать. Архитекторам Тадж-Махала руки отрубили по приказу падишаха. Зодчему Арсакидзе, когда он собор Светицховели в Грузии соорудил, царь Георгий отрубил руку. Кстати, она самая, сжимающая угольник, высечена над входом в собор. Южные народы такие прямолинейные, чистосердечные… А то был ещё зодчий Овнан, построил храм Звартноц в Армении. Византийский император Константин восхитился обводами купола и мастера к себе на службу позвал. Тут Овнана прежние донаторы и сбросили с крыши им же возведённого храма. Н-да… Чего только не творили. Живьём муровали, дефенестрации подвергали, руки рубили и глаза выкалывали… — Василий Васильевич сделал паузу, будто в уме что-то прикидывал, наконец, выдал: — Времени с той поры много прошло. Вы знаете, глазки вам, наверное, не тронут. Это сейчас не принято. А вот руки берегите, берегите… У вас же всё дело в руках. Не сможете держать скальпель, и всё — finita comoedia est. Что ж, останетесь администратором — при наилучшем исходе.
Василий Васильевич привалился боком к столешнице и нацарапал карандашиком пару слов на каком-то бумажном обрывке.
— Держите! Вам это скоро пригодится.
— Адрес какой-то… Зачем он мне? — презрительно сказала Гедройц.
Писатель только лучезарно улыбнулся и принялся далее развивать мысль:
— Но вообще-то администратор вы плохой, вы же о себе сами всё знаете. Ваш подчинённый Шрейдер завалил полицию запросами о вашей благонадёжности: «Не состоит ли?.. Не замечена ли?.. Проверьте…» Как думаете, почему этим запросам ходу нет? Вы же и «состоите», и «замечены», причём многократно: кадеты, подпольщики, масонерия. Одно ваше понимание женской дружбы чего стоит… Запросы у полиции изъяты для подшития в ваше «дело». Н-да… А прочие ваши служащие… Эх, чего о них говорить!.. Вы держитесь единственно за счёт того, что вы хирург хороший и личность колоритная. Но вы знаете… Этого всё-таки мало. Да, а всё остальное у вас будет. Что вам там пообещали? Деньги, власть, славу, — всё организуют. Но руки — берегите.
Наступила долгая пауза.
— Чайку не предложите? В горле совсем пересохло.
— В коридоре есть «титан», — машинально ответила Гедройц.
— Да что мне этот ваш «титан», когда простого тульского самовара хочется, — вздохнул Василий Васильевич. — А варенья у вас и вовсе не сыщешь. Разве что, прости Господи, «джем» какой-нибудь жиденько-склизкий, или «конфитюр», точь-в-точь как короста. Тьфу! Настоящее русское варенье должно быть сварено в тазу посреди фруктового сада, а не в плесневелой чахоточной фабрике, где сахару жалеют.
— Что мне делать? — дрогнувшим голосом спросила женщина-хирург.
— Прежде всего, выдать Таро и исходные материалы. Перед «охранкой» я за вас поручусь. Я же ваш гимназический учитель, а вы — моя любимая ученица. Какое, всё-таки, совпадение!.. О том, что я вас в детстве не помню, говорить не обязательно. Так вот, вы по моему поручению внедрились в российский филиал закулисы, вызвались разработать новую колоду и… Вы делали Таро и временами отчитывались перед донатором, но готовый экземпляр вручили мне. Местная масонерия опростоволосилась перед своим иностранным начальством. Мы с вами порушили все планы закулисы.
— А когда они придут с вопросами?
— Они не придут. Вы ведь будете уже не «их», а «наша». Вам опасаться нечего. Мстить будут мне. — Василий Васильевич усмехнулся и продолжил шутливо: — Но коридорного на всякий случай предупредите, чтоб останавливал масонов и прочий сброд. Ежели какой прохвост ужом проскользнёт, вы его за воротник — и взашей, — подмигнул Розанов. — А до того возьмите отпуск. Совершите паломничество, в Сергиевскую лавру, например. Тем самым дадите закулисе понять, что уходите из-под их руки. Кроме того, вам душеполезно будет. У меня там хороший друг, отец Павел Флоренский. Адресок его я вам записал. Побеседуете, Паша — мудрый. Погуляете промеж берёзок, на купола полюбуетесь. Всенощную отстоите. А ну как понравится? В церкви-то давно были? — Василий Васильевич головой покачал, зацокал. — Вот Паша вам свою литургию покажет. Службу в собственной церквушечке проведёт. Услышите шестопсалмие в его исполнении. Каждение увидаете, Паша умеет кадить ух как!.. Аж дым коромыслом!
Гедройц сунула писателю колоду Таро, вышла и скоро вернулась с двумя тяжёлыми папками. Розанов разобрал их на столе. Вот газетная карикатура и минималистичные фигуры, наносимые футуристами себе на лица. А вот — два вырванных из альбома листа с неуклюжими рисунками дочек, Наденьки и Варечки.
Василий Васильевич сложил вчетверо альбомные листы и спрятал в карман. Остальное стал мелко рвать и бросать в печку. Не забыл поворошить золу кочергой.
Тряска, а может утренняя прохладца привели Вольского в чувство. Во всяком случае, их меньшевик ощутил раньше тяжести — а на плече у него мирно подрёмывал Боря. Меньшевик узнал покачивавшуюся впереди спину — это Василий Васильевич правил рыдваном, и слабо заговорил:
— Что произошло в наше отсутствие?
С облучка донеслось знакомое дребезжание:
— Немного ласковых слов, доброты и блефа. Вера Игнатьевна усовестилась. Отдала нам колоду Таро.
Зашевелился Бугаев. Обвёл окружающий мир мутным взглядом. Нахохлился. Слабо окликнул:
— Куда вы правите? Нам же на станцию.
Розанов ответил, не оборачиваясь:
— К почте, нужно срочно телефонировать.
— В такую рань?
— Мочи нет: хочу Варваре Дмитриевне сказать, что была права насчёт детских рисунков. Что разыскал их и везу домой.
— Так разбудите!..
— Она которую ночь не спит из-за этого. Женщины!.. — вздохнул Василий Васильевич.
За прошедшие несколько дней гостиная Рёрих кардинально изменилась. Алые полотнища теперь ниспадали с потолка, повсюду были расставлены высокие светильники. Расхаживая промеж них, Елена возжигала огни, гасила другие, которые ей почему-то не нравились.
К возникшим на пороге трём друзьям Елена Рёрих протянула руки:
— Я — вы! Вы — я! Мы — частицы божественного «Я»! Уповайте!.. Лилеи взрастут на камени! Птички воспоют славу труду! О, слава труду! Тьма, тьма, тьма. Свет, свет, свет.
— Я предупреждал! — шепнул спутникам Розанов.
— Ваша карта… Я рассматривала её часы напролёт, и потом пошла горним путём. Возьмите её, щедрые люди! Огнь, о, огнь!.. Мир, труд, май…
— Без Флоренского тут не обойтись, — проворчал Василий Васильевич, пряча шестнадцатый Аркан в портмоне.
— Летите, родные мои! — распростёрла женщина руки в небо. — Звёздами да будет украшен ваш путь.
Розанов возмущённо блеснул на Рёрих стёклами пенсне и поспешил увести друзей.
Несколькими днями спустя Розанов и Вольский чинно сидели на стульчиках в чужой гостиной. Медленно собирались другие гости, и меньшевик водил по сторонам скучающим взором. Дальняя стена от пола до потолка была оклеена серебристой фольгой, по которой тянулись гирлянды куколок: чертенята, домовые, всякая лесная и водяная нечисть. Хозяин вечера — человевек, похожий на изъятую Шампольоном из гробницы фараона мумию обезьянки, сидел на высоком табурете, напялив на голову высокий конусовидный колпак. Перед ним на столике лежали донельзя странные предметы. Надкушенный бублик, чья «дырка» познала окружающую пустоту и не найдя её прекрасной, отгородилась пробкой причудливой плесени, а затем, должно быть, от обиды, окаменела. Поддельный золотой рубль, в позеленевшем надкусе коего застрял обломок зуба. И среди прочего — колода Таро работы Гедройц.
Гостиная заполнилась людьми, отзвучали взаимные приветствия. Вспомнив о своих обязанностях канцеляриуса, хозяин восстал на фоне серебристой стены и, уперев взгляд глаз навыкате в меньшевика, возгласил:
— Я вижу постороннего. Это младенец, нуждающийся в усыновлении?..
— Нет, — быстро ответил Розанов. — Это всего лишь гость.
— Вам прекрасно известно, — отчеканил канцеляриус, — что надобно, если приводите гостей.
— Что надобно?.. — оторопел меньшевик.
— Хабар! — вскричал канцеляриус, алчно блеснув стёклами очков.
— Коля, поищите что-нибудь в карманах, — зашептал Розанов. — Нужна взятка.
Вольский послушно опустил руку в карман.
— Неважно что, — торопил Василий Васильевич. — У меня карманы пусты, — он быстро прикрыл ладонью оттопыривавшуюся полу пиджака, — а то бы я…
Во втором кармане Вольский обнаружил конфету. Откуда взялась?..
— Сойдёт?..
— Скорей предложите Алексей Михалычу!
Канцеляриус затолкал взятку в рот и захрустел, зачмокал так, что Вольский передёрнулся.
— Вку-усно!..
Дожевав и тщательно облизав губы, Ремизов громогласно задал вопрос:
— Брат старейший кавалер и великий фаллофор, который час?
К удивлению Вольского, отозвался не кто иной, как Василий Васильевич:
— Самое время с вареньем пить чай.
— Приступим, — согласился канцеляриус. — У нас появилась новая святынька!.. Слышите? Святынька!
Вольский никогда ещё не слыхал такой глумливости.
Ремизов подхватил со столика колоду Таро и принялся суетливо тасовать.
— Ах, какой непорядок! — вдруг зацокал он. — Художник не кончил работы. Ну, мы сейчас…
Канцеляриус положил «Nihil» — скрытую карту, перед собой, в руке его появилось перо. Нарисовал кукиш и, помахав Арканом для скорейшего высыхания чернил, вернул в колоду.
— Вы, Коля, напрасно смеётесь, — произнёс Розанов, хотя меньшевик и не думал смеяться. — Этих господ и через сто лет будут помнить, читать.
— А если вдруг не будут?
— Разве что катаклизм какой-то произойдёт. Это же крупные поэты: господа Комаровский, Фофанов, Чурилин, Чролли…