Между тем с шутками-прибаутками Ремизов выстроил карточный домик и обрушил. Пришёл черёд карточных фокусов. Канцеляриус раздал присутствующим пронумерованные карты Младшего Аркана и заставил соревноваться в «дурака».
Во время совместной трапезы с метанием хлебных шариков и скабрезными историями, Розанов прошепелявил:
— Вы уловили, что здесь происходит?
— Отчасти, — самым уголком рта вымолвил Вольский, хотя голова у него шла кругом.
— Это шутовство. Издёвка над масонской обрядностью. Был другой путь: инсценировать обыкновения их заседаний в театре. Пусть зритель смеётся масонской пошлости! Но тогда нужны деньги, актёры… Поэтому решили домашнюю кумедь устроить. А сегодня мы ещё дальше пошли: подвергли десакрализации плановую колоду Таро. И всякий пиетет к этой колоде устранён.
Вольский опять заёрзал на стуле.
— А как же за кулисами узнают об этом?
— Здесь стрюцкие имеются, — прошептал Василий Васильевич. — Да, вон тот господин за нашими безобразиями приставлен наблюдать одной из столичных лож.
Вольский решился:
— Отцеплю хвост — мешает сидеть. И вообще… Чувствую себя персонажем нулевого Аркана!
— Что значит — «мешает»? — нахмурился писатель. — Вы аккуратненько хвост пропустите в шлицу пиджака и со стула свесьте. Знаете, что будет, коли отцепите? Штраф! Алексей Михайлович только и смотрит, как бы оштрафовать кого-нибудь. Вам штрафа за похищение фаянсового чуда мало?
— Эх, Василь Василич, всё-то вы…
Розанов шикнул.
Под занавес заседания Вольскому передали колоду, чтобы положил в ларец к «диковинам». Меньшевик пробрался, спотыкаясь о ножки стульев, к «алтарю», заглянул в ларец и обнаружил там… нечто несказанное. Обескураженный, он возвратился на место.
— Ну что, видели… драгоценность? — меленько засмеялся Розанов. — Восковой слепок с… уникума. В таком-то соседстве плановой колоде самое место.
Рождественским утром Василий Васильевич обнаружил среди ожидавшей разбора корреспонденции неожиданный подарок. В бандерольке, доставленной, судя по штемпелям, из Англии, находилась бордовая коробочка никогда не виданной колоды Таро. На ярлычке чернела надпись: «The Rider Wait Tarot Deck».
Розанов отделил Старший Аркан и первым делом проверил «скрытые» карты. Все три наличествовали. Писатель выложил картоночки в пять рядов и приступил к анализу.
Человек на Аркане был вдохновен и благостен. Золотистые волосы охватывал лавровый венок, дорогое одеяние покрывали цветочные узоры, широкие рукава раздувал ветер. Он застыл на краю обрыва. Вместо атакующей ногу твари здесь была левретка, пытавшаяся удержать профана от рокового шага. Обувка тоже находилась в порядке, разве что чулки были спущены. Папесса на втором Аркане оказалась скромна, особы голубых кровей на третьем и четвёртом — величественны. На восьмом Аркане льва ласково касались, а не раздирали ему пасть. Очевидно, это была мягкая сила. Да и лев не выглядел грозным, он смиренно поджал хвост. Василий Васильевич сделал один расклад, другой — исходы неизменно выходили благоприятные.
Следовало бы ещё проверить кое-какие геральдические мелочи, но куда-то задевалась лупа. Что же там у левретки с лапками и мордочкой? Василий Васильевич сощурился. Из большого зала, где была установлена ель, донеслись нетерпеливые детские возгласы. Кажется, голос Али тоже отзывается. Блудная падчерица вернулась? Розанов бросил колоду в нижний ящик стола. Надобно развернуть с детьми подарки.
Часть 4. Чемодан немецкой выделки
…А сзади, в зареве легенд,
Дурак, герой, интеллигент…
Разбирая семейные бумаги, Вольский нашёл заместительный билет своей бабушки. Из гневного росчерка полицеймейстера можно было узнать, что Фанни Абрамовну со службы на Нижегородской ярмарке отставили за непотребство.
Утро оказалось безнадёжно испорчено.
Забросив документ куда подальше, Вольский спустился на улицу. Променад не принёс облегчения. Меньшевику пришёл на ум другой способ исправить настроение, который, правда, как почти все радости жизни, стоил денег. Уже давно число одалживающих Вольскому сократилось до одного человека.
У дома, где жил Василий Васильевич Розанов, на проезжей части столпились мещане, указывая вверх, на окно, за стёклами коего маячил пергаментного оттенка предмет. Нахмурившись, меньшевик вошёл в парадное.
В передней ожидала молоденькая просительница. Вольский прошёл мимо в кабинет.
Василий Васильевич сидел на подоконнике в чём мать родила и чистил монеты. На расстоянии вытянутой руки истекала пеной шайка мыльной воды.
— А-а-а, Коля! Оцените этот чудесный экземпляр.
Подойдя, Вольский чертыхнулся в луже и схватил, чтоб устоять на ногах, крестовину оконной рамы. Стараясь не глядеть на тщедушное розовое тельце писателя, прищурился на монету.
— А что за предмет изображён, с крылышками? Неужели?..
— Вы всё верно угадали, Коля, — улыбнулся Розанов.
— Ну и пошляки же были эти ваши древние греки, — процедил Вольский. Выглянул в окно: внизу толпа ещё приросла.
Не отрывая любовного взгляда от монеты, Василий Васильевич поинтересовался:
— Там, в передней… Ещё ждут?
— Барышня в калошах, — подтвердил меньшевик.
— Второй час, — вздохнул писатель, укладывая драгоценный кругляш в шкатулку. — Обратили внимание, какая у ней книга увесистая? Предисловие выпрашивать будет, — голос у него дрогнул. — На днях старушка заявилась. С брошюрой собственного сочинения. И кто, вы думаете, такая? Молоховец!
Вольский наморщил лоб:
— Повариха? Второй том «Подарка молодым хозяйкам» настрочила?
— Если бы. Толкования пророчеств, озаглавленные «Якорь спасения».
Влетела с подносиком экономка и сварливо объявила:
— Полугар для полубарина!.. Ох, чего ляпнула, типун глупой бабе на язык.
«Приживальщиком назвала», подумал Вольский. Опрокинув стопку в рот, выдохнул:
— Отменно, Домна Васильевна. А закусить отчего не предусмотрели? Только не как в прошлый раз, с усатым существом…
— Ах, какое, право слово, существо, — так, побегушечка! — с напускной весёлостью тараторила экономка.
Розанов подмигнул ей:
— Принесите пряничек.
Та мигом обернулась и поставила блюдечко с расколотым пряником.
— Вы кушайте, кушайте! Как вам?
— Вкусно, — пробубнил Вольский с полным ртом. — Только мышами пахнет.
— Фантазёр, — упрекнул благодушно Розанов и снова заработал щёточкой.
Вольский заметил:
— Тут на глазури будто письмена, — и начал увлечённо восстанавливать мозаику пряника. — «Чьи-че-рин». Вместо буквы «и» отчего-то знак восклицания.
— Вам попался автограф пиита, который пряник прислал. Собственно, «поэзу» вы уже поглотили. Отчего вы перестали кушать?
Вольский прокашлялся и приступил к рутине.
— Василий Васильевич, одолжите денег.
— А на что вам? — опасливо спросил Розанов. — Верно, на кокоток?
— Ну что вы, Василий Васильевич! Хочу вызвать горничную, чтоб в комнате убралась.
— Какая удача! — Василий Васильевич взмахнул щёткой так, что разлетелись мыльные брызги. — Вы, когда кончите, конечно, сразу отошлёте её в мой кабинет? От чистки монет сами видите, какая развелась слякоть. Надобно промокну́ть.
— Сомневаюсь, что сие возможно, — сказал после небольшой заминки меньшевик.
Розанов задумался, побарабанил пальцами по подоконнику.
— Вы ведь женаты, Коля?
— Да вам же известно. Супруга лечится на водах. Третий год. Оттого порой приходится брать прислугу в помощь по дому. А почему вы вдруг?..
— Так, просто.
Василий Васильевич задержал руку над выложенными на тряпицу щетками, выбирая между инструментом с козлиным волосом и свиной щетиной.
— Поверхности запылились. Поймите, Коля, мебельный гарнитур требует полировки с воском.
— У вас мебель трухлявая! — бросил Вольский. — Того и гляди, рассыплется. Лучше её вовсе не трогать.
Розанов сказал убеждённо:
— Именно поэтому, Коля, за ней нужна забота особенного рода.
— Знаете, Василий Васильевич, — решительно сказал меньшевик, — на две уборки подряд не всякая горничная согласится.
— Мы ей чаю дадим, — беззаботно предложил Розанов. — И к нему утешеньице: грушёвое варенье.
Вольский отчего-то заупрямился.
В наступившей тишине стали хорошо различимы доносящиеся с улицы свистки и выклики.
Розанов вдруг отложил щётку и, пристально взглянув на меньшевика, вымолвил:
— Погубят вас грехи, Коля.
— А вас, Василий Васильевич, добродетели, — насупившись, отозвался меньшевик.
Розанов извлёк из полотняного мешочка купленный по бросовой цене римский асс, заросший зеленью окислов до неузнаваемости, и сердито тёр, пока медь не засияла. Определив монету в шкатулку, спросил:
— Позволите хотя бы в замочную скважину оценить, насколько ловка ваша горничная в уборке?
— Нет, не позволю, — отрезал Вольский. — Придётся вам собственноручно свои поверхности протирать. Да и Варвара Дмитриевна рассердится, коли посторонняя женщина на них посягнёт.
— Отчего Вареньке сердиться? — удивился Розанов. — Радоваться станет.
— А вы спросите её, рассердится или как.
— Зачем Варю беспокоить, пусть отдыхает, — махнул рукой писатель.
Василий Васильевич усердно склонялся над стойкой окисью и, как будто забыв обо всём, начал напевать:
— «Я еду пьяная и очень бледная…» Тьфу, экая пакость прилипла. Денег я вам не дам, — он вдруг поднял глаза на Вольского. — Пора вам уже отвыкнуть от социалистического легкомыслия в обращении с чужими капиталами.
Боря Бугаев спешил по своим поэтическим делам, когда идущий навстречу субъект в опорках и рединготе столкнул его с тротуара.
— Что вы всё время ходите? — завопил Боря вслед. — Который раз толкаете!
Субъект остановился и со злостью ответил: