Когда Игорь пробрался на балкон, на сцене шел танцевальный номер, символизирующий духовное падение человека. В разных местах сцены под однообразную музыку дергались «грешники» и «грешницы». Временами их движения становились просто непристойными – еще один вызов Кону, который, Игорь хорошо это знал из истории, не терпел на сцене никакого намека на эротику.
Игорь хотел, чтобы движения танцующих были похожи и на страстные объятья, и на припадок эпилепсии. При этом они сохраняли абсолютно бесстрастные – мертвые – лица. Хотел, чтобы было страшно. Страшно ли сейчас зрителю? Игорь не мог понять.
Мелодия первой арии Христа вплелась в общую музыкальную какофонию почти незаметно, но сразу преобразила весь ее строй. Визгливые ноты на верхах притихли, саксофон и фагот уступили место струнным – альту и скрипке. Потом вступил тенор Антона.
Антон не спешил продемонстрировать все красоты своего вокала. Шел речитатив, и только в конце музыкальной фразы его голос слегка, как бы удивляясь, поднимался вверх, и эхо этих слов, кажется, начинало жить своей жизнью в темных глубинах старого театра. Блаженны нищие духом… Блаженны миротворцы… Блаженны милостивые… Блаженны изгнанные… Блаженны чистые сердцем…
Игорь все еще не понимает, хорошо ли идет спектакль, а Антон уже спускается в зал и протягивает руки к окружающим. Сначала он благословляет актеров, потом к ним присоединяются простые зрители. Рискованный шаг, ведь ведомая Коном толпа могла быть агрессивной.
Игорь не понимает, что происходит, пока гремит «Осанна», а Анна и Каиафа сговариваются погубить опасного проповедника. Он все еще не верит, в то, что видят его глаза, пока Мария возливает масло на главу Иисуса, а Иуда обличает своего учителя в расточительности (здесь Стасик выбегает из зала, являясь как бы гласом народа). Игорь боится поверить, когда Иисус дает последние наставления своим ученикам. «Господи, неужели?» – автоматически шепчут его губы, когда Антон выходит на центральную арию – арию в Гефсиманском саду. Душа скорбит смертельно… Бодрствуйте со Мной… Да минует Меня чаша сия! Игорь видит на сцене одинокую худую фигуру, облаченную в белый хитон, – страдающего Бога, который готовится вступить на Свой крестный путь. Его образ. Его икону… Человек – образ Божий. Антон – человек. Нет никакого противоречия. По щекам Игоря текут слезы, но он все еще отказывается поверить в очевидное: в то, что Кон принял его спектакль.
Отпевание Макса было назначено на 12.00, и Игорь, конечно, опоздал… Он боялся похорон, не знал, как себя вести, не умел проявлять сочувствия. Вот и сейчас он не ощущал в душе ничего такого… Просто взбежал на мокрое крыльцо, торопливо снял шапку и неловко перекрестился. В храме почти никого не было. Только Марина, вдова Макса, и священник. «А где остальные?» – хотел спросить Игорь, и не спросил… Свеча в руке Марины догорела до половины. Священник все читал и читал что-то бесконечным речитативом, стало жарко, зимняя куртка немилосердно давила плечи. Когда запели «Со святыми упокой» – Игорь подумал, что это тоже спектакль и что его в этот спектакль не приняли. Храм не принял, потому что он, Игорь, опоздал… Потом какие-то люди равнодушно подняли гроб и понесли его к автобусу, так же спокойно и деловито, как рабочие сцены уносят реквизит после спектакля.
– Как ты? – спросила его Марина.
– Нормально. Работаю.
– Ушел из театра?
– Да…
Макс попал под машину. Просто на ровном месте. Смерть наступила мгновенно. Злые языки, его бывшие коллеги, все равно шептались, что это было самоубийство, но Игорь не верил сплетням. В тот день, когда они напились вместе, Макс говорил о Боге, о том, что Он указал ему путь – уходить из театра, бросать это греховное занятие.
– Наш провал – это знак свыше! Знаешь ли ты, что актерам не положено христианского погребения? А Кон? Что он делает с нашими душами? Он их гнет под себя, уродует! Он лишает нас свободы решать самим: что нам нравится, а что – нет! Он навязывает нам свои ценности!
– Как будто твои попы не навязывают! Туда не ходи, сюда не ходи! Цензуру, блин, ввели!
– Ты не смешивай!
– А в чем разница, объясни! – Игорь начал заводиться. – Нет, ты объясни!
– Там – Истина, а тут – иллюзия. Ложь! Скажешь, нет?
– И скажу… И там, и там – балаган! Аплодисменты на Голгофе!
– Ты Голгофу-то не трогай…
– Ну, конечно, только тебе можно…
…Нет, не мог Макс нарушить запрет своего Бога. И когда все уже расселись по своим местам в автобусе, Игорь все медлил. Ему очень хотелось поговорить со священником, но он так не смог придумать, о чем. Ни о том же, в самом деле, что после того злополучного спектакля он так и не нашел в себе силы выйти на сцену… Видимо, Кон в тот день все-таки принял его в компанию актеров-неудачников.
В гримерке царило сдержанное ликование. У Игоря была заготовлена речь для провала. Зажигательная (он надеялся) речь о преодолении обстоятельств, о вызове, об эстетической цензуре, которой они посмели бросить вызов. О том, что играть «под Коном» – это удача, а играть против Кона – это героизм! Ирма должна была взять первые интервью (по правде говоря, текст уже был готов). Но Ирмы не было. И Игорь не знал, что сказать теперь, когда они все счастливы, согреты лучами славы и впереди их ждет долгая творческая жизнь…
Он уселся в свое кресло. Отныне и на много лет это – его кресло. Его место. Бунта не получилось… Или? Что будет, если он сейчас сам все-таки выйдет на сцену и сделает что-нибудь эдакое. Например, плюнет в зрительный зал. Кон и этот поступок сделает частью гениального спектакля гениального режиссера?
…Бездна манила… Игорь представил себе этот путь… Ступеньки. Кулисы. Три шага до занавеса. Раздвинуть тяжелый бархат. Здравствуй, зритель, вот и я! Не ожидал? При мысли о сцене Игоря накрыла волна тошноты…
– Что-то не так? – спросил проницательный Антон.
– Да вот, пытаюсь понять, кто мне букет притащил.
– Уже поклонники добрались? Это реквизит. Букет Магдалены.
– Но цветы живые. Гвоздики. – Почему вы приняли мое предложение, Антон? Затея была рискованная!
– Абсолютно безнадежная затея, Игорь Сергеевич, вот потому-то я и захотел посмотреть, чем обернется. И еще выплатить кредит.
Антон закурил. Сейчас он был похож на хищника, который поймал крупную добычу и теперь отдыхает после удачной охоты.
– Вы совсем не верите в Бога? – спросил Игорь.
– Даже теперь, вы имели в виду? – подхватил реплику тот, кто десять минут назад был похож на живую икону. – Я допускаю его существование. Но существование Кона для меня гораздо актуальнее. Кон принял то, что, по статистике, не должно было попасть в его репертуар. Ну и что? Это, по-вашему, чудо?
Игорь не решился ответить: «Да».
Спектакль во втором действии звенел как натянутая струна. «Мы все молодцы, – думал Игорь, – мы сделали хороший спектакль, и зритель это оценил. Кон это оценил». Но тревога не уходила. Ему захотелось спуститься в зрительный зал и найти Ирму. Как она там? Что там вообще происходит? Действие приближалось к самой сложной сцене. Суд Пилата. Это была ее идея.
– Ты правда считаешь, что зритель будет кричать «распни его»? Я бы не стал!
– И что бы ты сделал на месте зрителя? – поинтересовалась Ирма. Они тогда уже полгода как жили вместе, хотя Игорь все еще не оформил развод с бывшей женой.
– Я бы промолчал. Просто промолчал.
– Вот видишь! И все несогласные – промолчат. Кроме двух-трех заводил. Подсадных. Ну, по статистике, к ним присоединятся два-три хулигана. В любой аудитории есть отвязные ребята.
– Ты не боишься, что возникнет драка?
– Так мы и хотим скандала, разве нет? Но я думаю, Кон не допустит… К тому же вряд ли на этот спектакль купят билеты религиозные фанатики…
Игорь религиозным фанатиком не был. После многих месяцев изматывающих репетиций все, что происходило на сцене, стало для него не более чем технической проблемой. Но теперь, когда Кон принял спектакль, чем обернется их провокация? Игорю было не по себе. Ему захотелось запереться в гримерке и до поклонов ничего не видеть и не слышать, но он пересилил страх и спустился в зрительный зал.
…Было темно и прохладно. Хотя в помещении Кона не было кондиционеров, здесь всегда царила комфортная температура. На сцене шел напряженный диалог Христа и Пилата, в результате которого Пилат принимал решение «апеллировать» к зрителям.
– Итак, давайте обратимся к зрительному залу! – воскликнул Андрей-Пилат. – Что должен я сделать с этим человеком?
– Распни его! – крикнул звонкий женский голос, и несколько человек, стоящих рядом с Игорем, вздрогнули и начали вертеть головами в поисках источника звука. Неужели Ирма?
– Царя ли вашего распну? – не унимался Пилат.
– Распни его! – подхватило уже несколько голосов.
Ирма была права. Зритель стал частью представления, пожалуй, самым гнусным героем этого действа – молчаливым большинством. Игорь тоже молчал, парализованный отвращением к тому, что происходило вокруг него. Разве не мы с Коном сотворили этот спектакль? А чего я ждал? Того, что возмущенный зритель хлопнет дверью? Остановит спектакль? Вызовет полицию? Да, он видел эту сцену на репетиции тысячу раз, он сам ее срежиссировал, но только сейчас ощутил, что они перешли некую нравственную грань. Именно здесь.
– Ставлю вопрос на голосование, – взвизгнул Пилат, – кто за то, чтобы распять Иисуса, именуемого Христом, поднимите руки!
– Прекратите это! – хотел крикнуть Игорь, но не крикнул, а развернулся и направился к выходу. Это был хороший спектакль, грамотно построенный, работающий на глубинных и актуальных ассоциациях. Пилат-Андрей был великолепен в своем богоборческом безумии. Но Игорь больше не хотел этого видеть.
Через пять минут в дверь гримерки постучали.
– Игорь Сергеевич, – жалобно всхлипнул женский голос, – там… Антон.