– А ты как думаешь? – вопросом на вопрос ответил Людовик.
– Да мне и не особо, – пожал плечами Мэл. – Сгинул?
– Не угадал. Наблюдателем стал мой бывший напарник, Наблюдателем. Где-то там… – махнул рукой куда-то в сторону, – теперь наблюдает. За хоккеем. Упрямый был. Прямо как ты.
– Это намек?
– Думай, как хочешь. Просто я к тому, что твой Антон, который сейчас опять на Земле, запросто может вернуться. И не факт, что снова игроком. Очень даже возможно, что составит компанию нам. Не нам конкретно, а Наблюдателям со Смотрящими. Понимаешь? Он переломил кое-что в своей судьбе, обжег и закалил ее, и совершенно справедливо, что на общих основаниях уже не пойдет, останется тут, в Буфере.
– Тебе-то что до него? У тебя ведь своя команда, Антон был у меня.
– Да мне начхать на твоего Антона! Как ты не понимаешь, что тут может возникнуть прецедент! – В Людовике заговорил тот самый расчетливый аналитик, схватывающий все на лету. Но аналитик отчего-то злился. – Антон наверняка вернется, дорожку сюда он вообще-то протоптал, такие обязательно потом идут по второму разу. Но дело в том, что на общих основаниях у него уже не прокатит, пойдет на повышение, такие уж тут особенности.
– И что?
– А то! Кто-то из нас может и недосмотреть, чем дело закончится. Или, что вероятней, нам просто перекроют всякую возможность вот так влиять на Игру. Больше не получится. И второго такого Антона ни ты, ни я уже не сотворим. А он тебе спасибо даже не сказал…
– Вернется – скажет! – хотел пошутить Мэл, но вышло отчего-то грустно.
Впрочем, все эти рассуждения оставались так, размышлениями над темой. И потому имели чисто теоретический характер. Потому что Игру, при любых раскладах, никто и никогда не отменит. Та существовала сама по себе. И у нее были на то причины – так существовать. Очень веские причины.
– Что они там, уснули в своем душе? – Людовик встал с ящика, нервный, дерганый и какой-то растрепанный, словно спал целый день, а теперь толком не знает, кого за это винить. Направился к одноэтажному зданию на отшибе, неприметному, с плоской крышей. Где-то дальше пристроилась и котельная, но ее уже видно не было.
Иногда Мэлу казалось, что они тут все вросли в пространство намертво, как мушки в янтарь. Вне времени, вне жизни, вне чего-либо значимого, потому что значение имела лишь Игра. И набранные в ней очки. Полторы тысячи вполне бы хватило, но они с Людовиком перестраховывались, следили за игроками в четыре глаза, иногда бросая косые взгляды и друг на друга. Играли и до двух тысяч, и до двух с половиной. Как правило, после этих двух с половиной и случались непредвиденные обстоятельства в виде огнемета и черных кукол на площадке. Издержки производства, потому что тысяча четыреста сорок очков давали гарантию, что Земля прошла очередной круг бытия, а игроков можно отпускать в душевую смыть с тела пот, грязь, усталость, а кому-то и копоть. Тысяча четыреста сорок очков давали гарантию, что большие каштаны у подъезда с жестяным козырьком будут расти и дальше под голубым небом со струями белых облаков, а не сгинут в каком-нибудь вселенском катаклизме. Вот так. Очки-минуты. Минуты-очки. Но лучше уж с запасом, мало ли?..
Мэл тоже поднялся, окинул взглядом игровую площадку. Снег тонким ровным слоем покрывал ее, словно белым лаком. Сверху немилосердно жгло, будто не свет, будто горячая вода из душа на голову. В который раз подумал, что надо бы бейсболку где-нибудь раздобыть, но мысль так и ушла, как ненужная, несвоевременная, – Наблюдателям бейсболка бы не понравилась, откуда-то он знал это точно. Еще он знал, что постоянство тут очень ценилось, никаких случайностей, никаких непредвиденностей и никакого совершенства. Разве что с игроками у них с Людовиком был выбор: кого оставить в Игре, кого туда, на общих основаниях, а кого и как Антона… Кстати, надо теперь вместо него такого же толкового найти, но это как раз не проблема.
Мэлу не хотелось представлять, что с этим парнем сейчас происходит. Свои очки-минуты он тут отработал с лихвой, был ему чем-то даже симпатичен, и, если честно, вот так, перед собой, – не думал Мэл, что Антон сумеет такое проделать в адском пламени огнемета. Точка бифуркации оказалась сметена этим пламенем, и он выиграл другую точку – точку возвращения в мир. Выиграл, когда пылающая рука забросила холодный оранжевый мяч точно в корзину. Впрочем, мячик вряд ли оставался холодным, Мэл видел и сгоревшую сетку, которая уже регенерировала, и неправильной формы мяч, который после стал таким же круглым и звонким. Только Антон исчез в пламени. Как выяснилось, совсем. Будто растворился в нем. Чтобы проявиться потом… Где? И каким проявиться? Или все-таки Людовик прав и они еще встретятся? Вот это-то Мэл и не желал представлять. Боялся сглазить. Потому что хотелось верить, что и у него, Мэла, когда-нибудь получится. Перешагнуть через эту проклятую точку бифуркации. Когда-нибудь. А пока…
А пока он смотрел, как Людовик выводит из душевой игроков.
Дело Смотрящих следить, чтобы Игра не прерывалась, а дело Наблюдателей смотреть, чтобы процесс продолжался, ибо все просто: пока мяч стучит о землю, Земля вертится…
Олег МушинскийКровавое золото
И снова обращение к «Ведьминому веку», на сей раз в детективном обличье. Неожиданно – но пространство романа допускает и такую возможность.
Что происходит с нявкой после того, как она достигла своей цели, то есть сумела «увести» из жизни того человека, который вольно и невольно ее призвал? Точно не знаем – но, похоже, она остается в этом мире надолго. Во всяком случае, если ее не повстречают работники службы чугайстеров. Возможно, нявка даже сохраняет вокруг себя некую ауру смерти, опасную для… Для кого? Для каждого встречного или лишь для тех, кто осознанно вступил с ней в некий контакт? Этого мы не знаем тоже…
Но любовь (как и ненависть) – это одно из тех чувств, которым «все нежити покорны»: и возвращающиеся из посмертия нявки и ведьмы – особенно неинициированные, то есть не вышедшие из человеческого статуса. И, конечно, подвержены любви и ненависти и мы, обычные люди.
Наверно, мы вправе добавить в список «коренных» чувств еще и алчность. Не жадность, не тягу к богатству, но желание обладать чем-то… или кем-то.
Вот, собственно, и основные компоненты детектива. В полном сборе, как зелья в ведьмовском котле.
В Лесавках появилась ведьма. Такое тут время от времени случалось. Лесавки были редкой глушью: туманный край на склонах горной гряды, покрытой вековым лесом. Под сенью деревьев укрывался разрозненный конгломерат маленьких поселков. В горах были шахты. В шахтах копались люди. Тут добывали золото.
Издалека Лесавки выглядели привлекательно. Особенно для юных ведьмочек, бежавших от излишне навязчивой опеки инквизиции. Привлекательно, правда, до первой ночевки в лесу под открытым небом. Утром они обычно убирались восвояси или куда-нибудь еще, не беспокоя местного куратора инквизиции по пустякам.
Вот и в этот раз, получив доклад о встрече с ведьмой, он лишь махнул рукой и сказал:
– Да и хрен с ней. Сама уйдет.
За окном уже стояла осень, хмурая и дождливая. Такая погода обычно выгоняла из нор даже самых упорных, но эта ведьма не ушла. А еще в округе стали пропадать люди.
Административным центром Лесавок служил поселок Чага. Полсотни деревянных домиков выстроились по обе стороны единственной извилистой дороги. Здесь были и двух- и даже трехэтажные строения, но деревья были еще выше. На крышах, на земле и на дороге лежали первые опавшие листья. В этом году помимо традиционно всех оттенков желтого было множество красных.
Ранним утром по дороге проехал одинокий мотоциклист. Он был высок ростом и абсолютно лыс. Крючковатый нос придавал ему сходство с орлом, а его кожаный плащ был того оттенка темно-бордового, каким обычно бывает засохшая кровь.
Миновав факторию, мотоциклист остановился перед штабом инквизиции. Тот разместился в двухэтажном домике, выкрашенном в легкомысленный розовый цвет. Широкое окно на втором этаже украшал красно-синий витраж, где инквизитор в балахоне сжигал уродливую ведьму. Композицию венчал традиционный лозунг: «Да сгинет скверна!» Ниже на стене, аккурат под костром, висел выцветший плакат, который призывал неинициированных ведьм сдаваться добровольно.
Мотоциклист взбежал на крыльцо и постучал кулаком в дверь. Ему открыла невысокая брюнетка в деловом костюме. У нее было симпатичное личико, которое слегка портил длинный шрам над левой бровью.
– Инквизитор Юлиус Берг, – резко бросил гость, проходя внутрь. – Меня ждут.
– Секретарь Инга Морис, – в том же тоне отозвалась брюнетка. – Да, ждем.
Берг остановился и криво усмехнулся.
– Рад познакомиться, Инга, – сказал он. – Прошу прощения за мои манеры, я спешу.
– Если спешите к господину куратору, то он наверху, – ответила Инга. – Прошу за мной.
Они поднялись по широкой лестнице на второй этаж. Деревянные ступеньки едва слышно поскрипывали под ногами. На стене висели портреты предыдущих кураторов. Все они, казалось, неодобрительно разглядывали гостя.
Кабинет нынешнего куратора занимал добрую половину этажа и выглядел необычайно просторным. Всю его обстановку составляли три стола, кресло и несколько стульев.
Центр комнаты занимал помпезный стол из красного дерева. На нем в гордом одиночестве стоял телефон. Аппарат был богато инкрустирован золотом. Впрочем, приглядевшись, Берг даже на глаз определил, что золото с примесями и самое дешевое. Второй стол выглядел классической рабочей лошадкой. Простой, функциональный и заваленный бумагами.
Третий стол заслуживал особого внимания. На нем с большим старанием была воссоздана объемная карта округа – домики, горы, леса, шахты, кладбища. Ее создатель «населил» леса стаей волков и десятком оленей. В карту была воткнула дюжина красных флажков. Древком каждому служила длинная портновская игла. Сам флажок был аккуратно подписан: профессия, имя, фамилия, дата, а иногда и время.