А все-таки: где и когда происходят события этого рассказа? Что ж, попробуем угадать. «Где» – скорее всего, то ли в Прибалтике, то ли в Литве (в той, которая не нынешнее балтийское государство, а «Великое княжество Литовское», неплохо освоенное современной фантастикой). «Когда» – сказать еще труднее: может быть, в этом мире еще нет паровых двигателей, а может быть, уже есть автомобили – но пока они не очень-то распространены за пределами столичных городов.
Фантастика же пронизывает этот мир целиком и полностью. Ведьмин мир. Нявочий.
Возможно, ты ее привел… Может быть, нет. Никто не знает.
Стылый, надоедливый, совсем не летний дождь. Серое, как подтаявший снег, небо над головой. Скользкая, чавкающая грязь под копытами лошадей. Запах гниющего сена с соседнего луга. Сгорбленные спины всадников под черными плащами.
Лошади откормленные, норовистые, не чета крестьянским клячам. Да и не мудрено. Не абы кто – свита окружного инспектора Марция Кружа. Вот только дождю все равно, государственный ты чиновник или голь перекатная. Знай себе как-кап, шлеп-шлеп. Еще утро, а плащ уже мокрый насквозь, и холодно, как в подземельях герцогского замка. Бр-р-р! Дрянная погода. Не иначе как ведьмины проделки.
Только ведьмы – это забота инквизиторов. У чугайстера свои обязанности, свой интерес. Нявки. Нежить – она потому и нежить, что рядом с ней жизни нет. Не утешение несчастным, а медленная мучительная смерть. Во всяком случае, самому Кружу другие исходы не известны. А уж у него-то на памяти всякого-разного немало. Он ведь с отроческих лет в чугайстерах.
Нынешние его помощники постарше, да что проку. Совсем еще зеленые, только из обучения, одни пляски на уме. И невдомек им, что хороводы для чугайстера – не самое главное. Главное – это… да ладно, не ко времени разговор. Разве что года через три или лучше через пять. А пока – работа и еще раз работа. День за днем, хутор за хутором. В больших селах обычно все спокойно, а вот за такими хуторами, где-нибудь на отшибе, глаз да глаз нужен.
Вот и первый на сегодня.
Вернее, второй, но на хутор Коценов Круж не поехал. Просто послал ребят, чтобы проверили, не поселился ли кто-нибудь на проклятом месте. Но нет, вся округа еще помнила, что здесь произошло. Да и сам Марций не понаслышке знал об этой истории, а собственными глазами следил, как она развивалась.
Началось все с того, что четыре года назад Гай Коцен – тихоня и домосед – отправился с женой на осеннюю ярмарку в Кодру, и там, в глупой, из-за пустяка начавшейся драке, ему проломили голову. А у жены, видевшей все это, от потрясения отнялись ноги. К весне умерла и она. А их пятилетняя дочь Славка осталась на руках у престарелой матери Гая.
Но и на этом беды Коценов не закончились. Как уж все вышло, Марций так и не выяснил, но следующим летом Славка утонула в реке. То ли купалась, то ли за кувшинками в воду полезла, то ли еще что. Бабка ничего толком не рассказала. Только сидела на лавке, словно неживая, и беззвучно шевелила губами. Да Марций не очень-то и спрашивал – за чужой работой он сроду не гонялся, но и о своей никогда не забывал. И через полгода снова наведался на хутор Коценов, как устав чугайстерской службы предписывал.
Не успел он тогда во двор въехать, как навстречу ему выбежала Славка. Веселая, счастливая, только больно бледная. И ручонки у нее были холодные, что твой лед, когда она Марция обнимала. Бог весть, за кого она его приняла, но явно не за того. Он и не прислушивался, что она там ему шептала. Марций Круж свое отпереживал давным-давно, когда его вот так же…
Наверное, он все-таки слегка растерялся и потому не увел ее сразу со двора. Бабка увидала их в окно и – откуда только силы взялись – выскочила на крыльцо с ухватом, да с такими словами, какие Марций не в каждой корчме слышал. Насилу ребята с ней справились, но она долго еще билась у них в руках, пока ее не заперли в чулане.
По счастью, маленькая нявка так ни о чем не догадалась. Она даже поначалу заплясала вместе с чугайстерами, потом вдруг ойкнула, схватилась за сердце и, уже падая, оглянулась на Кружа, словно помощи просила. Но инспектор как раз в этот момент доставал из седельной сумки холщовый мешок, а тот, зараза такая, застрял намертво…
В итоге все прошло гладко, но разговоров об этом случае и сам Марций, и его ребята всячески избегали. Тем более что через полгода и бабка тоже преставилась. Ну так ничего удивительного, ей уже седьмой десяток шел. Прежних помощников Марция к тому времени забрали в столичную управу, а вместо них прислали новых, совсем желторотых птенцов. Но с тех пор Круж на бывшем хуторе Коценов так ни разу и не появился.
Зато к хутору Борусов окружной инспектор сворачивает с дороги без долгих раздумий. Хотя тоже заранее знает, что там увидит. Хорошо это или плохо, но людское любопытство никого в покое не оставляет, до самых потаенных уголков дотягивается. Так и о жизни Тита Боруса всем все известно. Только на жизнь это не больно-то и походит. Мучение, а не жизнь.
Вот ведь как оно иногда складывается: живет человек и горя не знает – дом полная чаша, жена красавица. Чего еще для счастья недостает? Разве что детишек. Так и это дело наживное. И вдруг – как гром среди ясного неба – жена умирает родами. И за какие-то три-четыре месяца силач и весельчак Тит Борус превращается в мощи бессловесные. Вроде бы и не пьет, но ходит, словно пьяный. Да и не ходит он на самом деле никуда – разве только к жене на могилу, а все остальное время дома сидит и в стену смотрит. В поле с самой весны не работает – сорняки уже по пояс, а он и бровью не ведет. Гостей тоже не принимает.
Но уж это-то Марция мало беспокоит, он ведь не на пироги к Борусу едет, а по государственной надобности. Вдруг все не так, как люди болтают? Вряд ли конечно, но в работе чугайстера всякое случается.
Марций подъезжает к дому и сразу же убеждается, что молва не врет. Телега стоит поперек двора, дверь в хлев распахнута настежь, и скотина не разгуливает по огороду только потому, что идет дождь. Да и на огороде ничего, кроме крапивы, не растет. Дом крепкий, добротный, но видно, что никто о нем давно не заботится: здесь краска на стене шелушится, здесь ставень на одной петле держится, и здесь не так, и там не этак. Даже пес – и тот лишь недовольно бурчит из будки на незваных гостей, а не бросается на них с бешеным лаем, как полагается настоящему сторожу. Тоже понимает, что хозяину все равно.
А вот и сам Тит появляется на пороге. Не здоровается, в дом не приглашает, мокнет, но стоит. На вопросы отвечает коротко, через силу, словно выдавливает: «Да», «Нет», «Не знаю», «Не хочу». Рубаха давно не стирана, волосы всклокочены, под глазами черные круги, а во взгляде такая тоска, что хоть сам вешайся. Марций быстро прекращает вопросы. И так все ясно: гибнет человек, хочет уйти из этого мира, и ничего его уже здесь не держит. Нужна какая-то встряска, и Марций знает, как это делается. Не сразу, конечно, но к следующему объезду – кто знает?..
Марций резко разворачивает коня и не прощаясь уезжает прочь. Но хозяин словно и не замечает этого. Окружной чугайстер сокрушенно качает головой, но через мгновение уже перестает думать о горемыке Тите Борусе.
Впереди его ждет ничуть не более веселая встреча.
Хутор Таруцей наведет тоску даже на того, кого не покоробит запустение Борусовского. Оно и не мудрено, скоро исполнится пять лет со смерти хозяина, Авгия Таруца. Болотная лихорадка. Что поделаешь, крестьяне – народ темный, пока не прихватит, к доктору не обратятся. И если бы в одном этом дело. Пустишь беду в дом, и она уже от тебя не отвяжется. Марций первым обрадуется, если когда-нибудь ошибется в своих предчувствиях. Но нет, свежую могилку рядом с другой, уже поросшей травой, из памяти не выбросишь. И чем теперь его встретит хутор – для окружного инспектора не секрет.
Вот как это будет.
Марций войдет в горницу, не снимая мокрого плаща, и хозяйка, Ирна Таруц, сначала метнется к нему навстречу (с ними почему-то всегда так). А потом замрет на полдороге и растерянно повернет к детям бледное как мел лицо. Семилетняя Рийка, разумеется, ничего не поймет, но на всякий случай подойдет к матери и, смущенно улыбаясь, спрячется в складках ее платья. А десятилетний Элий наверняка смекнет, что к чему, набычится и приготовится к драке.
Но до этого дело не дойдет. Марций одним взглядом чугайстера сломит волю нявки, и та покорно поплетется за ним во двор. А притаившиеся на крыльце помощники быстро закроют за ней дверь – не дай бог, ребятишки следом выскочат. Ну а если они что из окна и разглядят – что ж, возможно, и это им на пользу пойдет.
А потом окружной инспектор Марций Круж сам встанет в хоровод чугайстеров. С этим делом ребята без него не управятся – молоды-зелены еще. И спляшет, несмотря на хромоту, несмотря на дождь. Спляшет, как в лучшие свои золотые годы, сплетая невидимый узор из того, чему ученые люди когда-нибудь найдут подходящее название, а пока назовите это хоть нявкиной душой, хоть ее энергетической сущностью, как вам самим заблагорассудится.
Пройдут пять-десять минут завораживающей и стремительной пляски, и пустая оболочка нявки сломанной куклой упадет на землю. Один из помощников сложит останки в холщовый мешок, деловито забросит его на плечо и пойдет прочь со двора. Остальные чугайстеры двинутся следом. Только кто-нибудь один задержится и выпустит ребятишек на волю. Здесь ему, возможно, выпадет несколько неприятных мгновений, но что поделаешь – служба такая.
Так или иначе, но, выехав со двора, ребята приутихнут, а Марций нахмурится и, как всегда в подобных случаях, погрузится в раздумья.
Разве было бы лучше, оставь он все как есть? Нет. Через месяц-другой нявка наверняка увела бы детей за собой в могилу.
Или, может быть, было бы лучше, если бы она вообще не появлялась? Тоже нет. Сироты все равно бы погибли, и хорошо, если не еще раньше.