Чеченцы дружно развернулись и стали подниматься по ступенькам. Они уже не казались ему симпатичными, он наконец испытал страх, шестым чувством поняв, что только что избежал серьёзной опасности. Но послезавтра ситуация вряд ли разрешится столь же мирно, точно, благополучного исхода не получится. Он всё-таки вляпался в дерьмо…
Власть никак не контролировала ситуацию в стране. Ельцин то и дело уходил в запои. В прессе над ним не издевался только ленивый. Всю экономическую политику он отдал на откуп молодым технократам западной ориентации – Гайдару, Чубайсу, Бурбулису, Шумейко, Шохину и другим, которые проводили в жизнь, может, и необходимые, но очень резкие и чересчур болезненные реформы. А главное, делали это с присущими молодости бескомпромиссностью и цинизмом. Правительство отпустило и цены, и курс рубля в свободное плавание, не предусмотрев никаких поблажек для незащищённых слоёв населения. Государство самоустранилось от выполнения социальных функций, пенсии и зарплаты бюджетников, включая военных и милицию, были значительно ниже прожиточного минимума. Среднее и старшее поколения оказались просто выброшены на обочину жизни, старики в чистеньких старомодных костюмах рылись в мусорных баках. Молодёжь со свойственным ей оптимизмом не унывала, девочки романтизировали заграничное слово «путана» – «ночная бабочка, ну кто же виноват…», мальчиков привлекал образ благородного гангстера из «Крёстного отца» в исполнении Аль Пачино. На деле, конечно, это оказывались обычные проститутки и бандиты, но кто же виноват? Паралич власти, слом старой идеологии, отсутствие новой, отчаяние и безысходность, понятия вместо закона…
И Ромкино мировоззрение в очередной раз выкинуло кульбит – если в целомудренное советское время он шёл наперекор официальным – беззубым, травоядным – установкам про мир во всём мире, равенство и дружбу, занимаясь нелегальным бизнесом, рискуя и не раздумывая применяя силу и проламывая любую ситуацию, то теперь, когда это стало нормой и даже модно, у него внутри словно щёлкнул тумблер – подобная модель поведения перестала его привлекать. Интуитивно он начал поиски иного пути, просто-напросто брезгуя уподобляться наглым тупым быкам. Из речи незаметно уходили нецензурная лексика и уличный жаргон – в конце концов, аспирант МГУ, чьё сочинение в школьные годы оказалось в призовой тройке всесоюзного конкурса, имел в своём активе и совсем иной вокабуляр. Изменилась и манера одеваться, стиль стал более строгим и даже местами с интеллигентскими замашками. Он и сам стал сдержаннее и спокойнее.
Все эти метаморфозы оказались весьма своевременными и как нельзя кстати. Становилось обыденностью выяснение отношений на улице и особенно на дороге просто из-за резкого слова или манёвра. Нередко с применением оружия, которого вдруг появилось очень много. Сам Ромка, зная собственную вспыльчивость, оружие никогда не носил, хоть и имел, а друзьям объяснял: «Лучше самому получить по башке, чем кого-нибудь мочкануть сгоряча…» И в качестве директора у Олега он с ходу отметал предложения, связанные с криминальными схемами, коих поступало немало, если не сказать большинство. И вот всё-таки вляпался. Теперь уже было очевидно, что чеченские деньги левые.
Будет неправдой сказать, что он не предполагал этого раньше, но уж очень завораживал размер комиссионных. Соблазн сразу пройти в дамки заглушал доводы рассудка и внутренний голос. Опять же криминал криминалу рознь – украсть у другого человека или в магазине являлось для него неприемлемым на внутреннем уровне, сыграть в рулетку с государством – другое дело, здесь совесть не была настроена столь же бескомпромиссно, скорее преобладал страх наказания. Но власть была слабой, сама её легитимность вызывала вопросы, а вероятность откупиться с такими деньгами стремилась к плюс бесконечности. Да и государство существовало преимущественно на бумаге – границ не было, законы действовали вперемешку новые и старые, ещё советские. При этом новые законы были сырыми, старые – неактуальными. Например, граждане, осуждённые по восемьдесят восьмой статье (валютные операции), продолжали сидеть, хотя обменники имелись на каждом углу и цены в магазинах часто указывались в валюте. В таких условиях с почти миллионом долларов в кармане можно было и самому писать законы. Но вот не получилось. Другие люди приняли решение за него. Кто-то мужественно, кто-то трусливо, но отдуваться придётся ему.
Силовое противостояние он даже не рассматривал: в ту пору чеченцы были наиболее боеспособной группировкой в Москве и слова Олега, что он организует силовую поддержку из банка, являлись лишь словами. Самым правильным было просто не явиться на стрелку, в конце концов, это не его война, им практически ничего о нём не известно, вряд ли его даже будут искать, поскольку взять с него всё равно нечего, в отличие от Олега, которого нет в стране и не будет, по всей видимости, ещё долго. Он перечислял все плюсы такого решения, не находя ни одного минуса, но… Перед ним встало одутловатое лицо старого сидельца дяди Миши по прозвищу Ми-Ми, соседа по деревянному бараку в Пензе, где Ромка вырос. Жёсткие как наждачка буравили его из-под кустистых бровей, и не было в них ни души, ни сострадания: «Запомни, пацан, бзднёшь один раз, всю жизнь нюхать будешь…» Тогда он не понимал, зачем старый вор говорит это ему – десятилетнему пацану, но вспоминал каждый раз, когда хотел пропустить тренировку по боксу, где из-за непонятной тренерской прихоти стоял в паре со здоровенным Хрущём, много тяжелее себя, и, конечно, огребал по первое число. Вспомнил и сейчас.
На стрелку он всё-таки поехал. Нет, не по причине детских воспоминаний и не потому, что был чересчур смел или уверен в себе, просто что-то неотчётливое, но важное внутри, то, что принято называть сутью человека, подсказывало: так будет правильно.
Без трёх минут два Ромка стоял на ступеньках «России» и сильно нервничал. Погода оказалась под стать – ветрено, холодно. Редкие туристы группками жмутся под защиту пряничных фасадов ГУМа, и вытертые камни древней площади безразлично отражают нависшее оловянное небо. Минутная стрелка часов на Спасской башне лениво передвинулась на цифру двенадцать, и он развернулся ко входу в гостиницу, ожидая увидеть сколько угодно человек в чёрных брюках и белых рубашках. Никого! Обычно оживлённый центральный вход в «Россию» был пуст. «Ничего, сейчас появятся», – шептал он про себя, боясь дать место призрачной надежде, чтобы не раскиснуть. Стеклянные двери оставались неподвижны, Ромка считал секунды. Опоздание на стрелку даже на минуту являлось крупным косяком и давало противоположной стороне большое преимущество. А не явиться вовсе – означало поражение. Вот одна дверь пришла в движение, и он усилием воли заставил себя не отвести глаза и принять то, что увидит. Вышли два японца, увешанные фотоаппаратами с пушечными объективами, и миниатюрная кривоногая японка в блестящем жёлтом плаще с зонтиком. Ромка быстро обернулся на часы, стрелка подло замерла на двенадцати. «Ну же, ну!» Он готовился к любому исходу, кроме такого, и потому внутренне замельтешил, что, конечно, было последним делом. Снова быстрый взгляд на вход – никого, на часы – стрелка на двенадцати как приклеенная. Ромка заставил себя собраться и принялся смотреть на реку, где ветер гнал по воде барашки. Когда он снова посмотрел на часы, было уже пять минут третьего. Лестница оставалась пустынной…
Через день он случайно прочитал в «Известиях», в разделе криминальной хроники, короткую заметку, что позавчера в гостинице «Россия» в результате спецоперации было задержано полтора десятка представителей чеченской преступной группировки, изъято большое количество огнестрельного оружия и самодельное взрывное устройство. В состоянии лёгкой прострации Ромка прыгнул в машину и доехал до ближайшего храма Живоначальной Троицы на Воробьёвых Горах, где впервые в жизни помолился. А поскольку ни одной молитвы он не знал, то слова придумывал сам, но шептал их от души, не замечая, как горячий воск от свечки течёт по пальцам.
Во время телефонного разговора с Олегом вечером того же дня он отметил, что шеф не очень удивился столь сногсшибательному известию и не проявил особой радости, на которую Ромка рассчитывал. Более того, голос шефа был напряжён, он слегка пожурил его за ненужный героизм и сказал, что расслабляться рано и в офисе ни ему, ни сотрудникам появляться пока не стоит. С переговорного пункта Ромка вышел слегка обескураженный и задумчивый, в его голове начал складываться какой-то пазл. С одной стороны, было досадно, что от него уплыли лавры единоличного победителя проблемы, и тревожно, что она всё ещё не исчерпана, с другой стороны, пришло понимание, что шеф не так прост, как казался, и не малодушно убежал и спрятался от разборок, оставив его один на один с ними. В конце концов, Ромка плюнул на неслучившиеся заслуги и преисполнился пиетета по отношению к мудрому и хитрому шефу. Сам он пока ещё недотягивал до подобных шахматных партий. Или это действительно была не его война?
Проблема не разрешилась сама собой. Невидимые глазу шестерёнки гладко или со скрипом проворачивались внутри единого информационного пространства, и силовые энергетические потоки выносили на поверхность обстоятельства и возможные пути решения.
Уже наутро секретарь Татьяна разбудила Ромку и скомандовала:
– Быстро одевайся – и к телефону! Олег звонит…
«Ничё себе! Из Австралии, оказывается, можно прямо на московский номер позвонить!» – думал Ромка, судорожно натягивая джинсы и заправляя в тесные штаны мужской сервиз. Татьяна снова лишь крякнула и отвернулась, поскольку спал Ромка в чём мать родила, да и вообще обходился без трусов по жизни, зимой и летом нося джинсы на голое тело. Таня была замужем за аспирантом из Гаваны – смуглым улыбчивым парнем, не изменяла, но и глазеть спокойно на обнажённого мужика недурной наружности ей, как большой любительнице телесности, было невмоготу.