Катя была членом сборной МГУ по волейболу, имела ноги от ушей и жениха в Москве. На руке у Кати тускло поблёскивал николаевским золотом старинный браслет. Ромка повёл её смотреть на звёзды в заросли кустарника, но по дороге свалился с десятиметровой кручи, а поскольку был сильно нетрезв, то совершенно не пострадал. Только в лоскуты разодрал импортный спортивный костюм о южные колючки. Потом Катя заботливо протирала его царапины и ссадины водкой, потом они долго и упоительно трахались прямо на морском берегу, и он всё никак не мог кончить, потому что был сильно пьян, и Катя находилась в полнейшем восторге, потому что её жених кончал как кролик. А потом выяснилось, что она потеряла тот старинный бабушкин браслет, который являлся семейной реликвией и содержал в себе четыреста граммов червонного золота. По её словам… Катя впала в истерику, и они до утра искали браслет по тем самым колючим кустам, куда он свалился с кручи. Что было глупо, потому что было темно и у Ромки был отходняк… Браслет не нашли, и Катя заявила, что он – подонок и мерзавец. И ногтя её жениха не стоит… При чём тут жених, было не очень понятно. Видимо, у неё тоже начинался отходняк… Пришлось с Катей расстаться, что было жаль, потому что ему понравились её выносливость, темперамент и длинные ноги…
На следующее утро Ромка познакомился с молоденькой поварихой на раздаче, а после обеда – с лагерной медсестрой, тоже молоденькой. И вечером мучительно соображал, кого же выбрать, но оказалось, что они подружки, уже всё между собой обсудили и выбирать никого не надо, потому что они сами его выбрали и готовы вдвоём пойти на экскурсию в комнату с отдельным санузлом… На том и порешили, и всё прошло замечательно, но он понял, что всё-таки является сторонником традиционных отношений один на один, потому что романтик в душе и не очень любит чисто механическую возню в постели…
Поэтому на следующее утро он на нудистском пляже познакомился с загадочной девушкой, которая вообще не являлась студенткой МГУ, но почему-то жила в студенческом корпусе, да ещё и в отдельной комнате под лестницей. Она явно была какой-то блатной. Не в смысле, что воровайка, а в смысле, что её кто-то устроил в лагерь по большому блату. В общем, она весь день туманно намекала на могущественного покровителя и что нельзя, чтобы их видели вместе. А поздним вечером, когда на лагерь снова опустилась душная южная ночь и она делала ему минет на железнодорожной насыпи, их вдруг осветил и ослепил прожектор скорого поезда, и обомлевший машинист дал мощный гудок, и поезд громыхал колёсами и гудел, и совсем рядом проносились освещённые пятна окон, за которыми шла обычная вагонная жизнь, и их обдувал горячий ветер с тонким запахом шпал и кориандра, и Ромка тоже дал мощный финиш, и загадочная девушка почему-то сделала вид, что не ожидала от него такого поступка, и расстроилась. Ромка решил, что это оттого, что она не кончила, и попытался уже по-взрослому пристроить ей птенца. На что получил убийственное: «Ты что, думаешь, у нас что-то может быть?!» Какие загадочные порой встречаются девушки…
А назавтра он пьяный полез ночью к друзьям на второй этаж, но не долез, потому что ослаб, и приземлился на балконе женской комнаты первого этажа… Там выпивали три девушки с психфака, и они его не прогнали… А потом… А впрочем, все, кто бывал в летних студенческих лагерях, знают, что было потом…
А потом лето начало клониться к закату и пришла пора возвращаться в Москву. Всё хорошее и не очень когда-нибудь заканчивается…
Работать не хотелось. Да и непонятно было, что делать, чем заниматься. У него же не было работы, как у нормальных людей… Когда утром уходишь на работу, вечером возвращаешься с работы, ждёшь выходных, а потом наступает понедельник…
У Ромки каждый день был суббота или понедельник – всё зависело от собственного выбора. Хотелось продолжать жить так, как на юге, – каждый день праздник, эйфория, расслабленность. Но что-то мешало… То ли воздух в Москве другой, то ли ритм жизни… Выпить с утра – моветон, ты выпадаешь из ритма, меняешь колею, перестаёшь чувствовать пульс города, который стучит: «Вставай, иди, беги, работай, зарабатывай, обгоняй, обгони, ещё, ещё, ещё!!!» Да и девчонки ведут себя иначе, нежели в хмельном аромате магнолий. Он встретился с одной, с которой не успел там, в лагере, – он хотел, она хотела, но почему-то не сложилось – то ли за ней кто-то ухаживал, то ли он был слишком занят… В Москве встретились, погуляли и – ничего… Искра ушла, не пробежала, разговор натужный, ни о чём… Он, конечно, позвал её в общагу, а она, умная девушка, и отвечает: «Знаешь, Рома, а я в общаги не езжу… Там было лето, каникулы, сумасшествие весёлое, загорелый мальчик с классной фигурой… Там была беззаботность. А здесь дела, учёба и замуж надо выходить…» Съели по мороженому и расстались, и даже он не особо хотел и не очень расстроился…
И Ромка начал работать. Начал заниматься недвижимостью… Тупо покупал рано утром газету «Из рук в руки» и обзванивал объявления о продаже квартир, если цена казалась интересной. Решил сосредоточиться на одном районе – метро «Университет». Он и знал его лучше других, и место нравилось. Уже через пару дней начал ориентироваться в ценах, а на третий день понял, что не успевает… Действительно интересные варианты уходили мгновенно, ты только набрал, а там уже задаток, а у него и денег-то своих нет, пока найдёшь… И тогда он вспомнил собственный опыт с машинами и написал от руки объявление: «Куплю для себя квартиру или комнату в вашем доме. Дорого…» – размножил текст на ксероксе, который всё ещё оставался в Москве довольно редким явлением, и принялся расклеивать объявления по району. Потеряв вечер в малоэффективной деятельности, на следующий день он нанял двух студентов для этой работы. И звонки пошли… Он был первым, по крайней мере в своём районе, кто додумался до такого простого рекламного хода…
Началось ежедневное общение с полоумными бабушками и тревожными алкоголиками, нормальные люди, желающие расстаться с квартирой, попадались редко и хотели много. Через неделю появился первый более-менее реальный вариант – жильцы прекрасной коммунальной трёшки на улице Строителей желали разъехаться. Сталинский дом без архитектурных излишеств стоял во дворе и утопал в зелени, квартира имела трёхметровые потолки. Две комнаты занимала семья – пьющая мама, двадцатипятилетний сын-бездельник и дочь-старшеклассница. У сына имелась активная шмара, она и позвонила. Шмара хотела денег… Ещё одна комната принадлежала пенсионерке, которая проживала не в Москве и, по мнению соседей, обладала склочным характером. Объективной информации, хочет ли она вообще разъезжаться, не было, имелся лишь номер телефона с кодом Воронежской области. Все остальные варианты оказались ещё менее отчётливыми. Ромка уже устал похмелять алкоголиков, которые, поправившись, заявляли, что никуда из своей конуры не поедут…
Первым делом он позвонил в Воронежскую область и услышал: «Привозите одиннадцать тысяч долларов, тогда поговорим…» Его удивило, откуда бабушка в своей деревне знает слово «доллары», но это уже было кое-что. Хоть какая-то конкретика. Да и цена за комнату представлялась разумной, учитывая, что он только что продал свои две комнаты в Видном за четырнадцать тысяч. Они меньше чем за год подорожали в четыре раза. И это в валюте! Покупателями выступили отец и взрослый сын, прибывшие из Ростовской области. Откуда у них деньги, было не очень понятно, но это и неважно – главное, что доллары настоящие. Он честно предупредил, что соседка полоумная и в данный момент находится на лечении в соответствующем диспансере. Папу с сыном подобное известие не смутило. «Оно и неплохо, может быть…» – задумчиво протянул отец. Глядя на их крепкие приземистые фигуры, Ромка подумал, что Тихоновне, наверное, лучше вообще не возвращаться из диспансера. Впрочем, это было уже не его дело…
«Нужно спешить, – решил Ромка в процессе разговора с пенсионеркой из Воронежской области и бросил в трубку: – Еду…» На следующий день в шесть утра он сошёл с поезда в темноту богом забытой станции, где под единственным фонарём сиротливо жались две старушечьи фигурки. «А могли ведь и не старушки ждать…» – промелькнуло в голове, пока он с ними знакомился. Бабушки как бабушки, две одинокие сестры, живущие в одном старом частном доме. Одна, помоложе, и была Анной Ивановной, получившей комнату на Строителей за сорок лет беспорочного труда на Московском шарикоподшипниковом заводе. В доме его ожидали накрытый стол и немудрящая история простой жизни Анны Ивановны под вишнёвую наливочку. Ромка отдал деньги, получил расписку на листке из школьной тетради и обещание приехать на следующей неделе в Москву для переоформления. С тем и отбыл в обед на проходящем поезде обратно. Вечером он был в столице, и, гоня сто сорок километров в час по бурлящему Садовому под вульгарные крики Распутиной из динамиков, Ромка неожиданно подумал, что сегодня за одиннадцать тысяч долларов США купил всю прошедшую честную жизнь одинокой Анны Ивановны…
Конечно, она приехала на следующей неделе и всё подписала. Анна Ивановна выглядела довольной, говорила, что теперь они богачки, и долго благодарила. В подарок привезла трёхлитровую банку солёных помидоров с огурцами. Тащила ведь…
Теперь уже его соседи не могли определиться, что же им нужно. Мама, тёплая с утра, то требовала две отдельные квартиры, то заявляла, что ей вообще ничего не надо. Двадцатипятилетний оболтус своего мнения не имел, шмару интересовала только доплата. Девочку никто не спрашивал. Но однажды после очередного импровизированного застолья, которым неизменно заканчивались все их переговоры, она отловила Ромку в коридоре и дрожащим от волнения голосом сказала, что очень боится вообще остаться на улице. Тронутый, он пообещал, что этого не случится. «Рома, а ещё я не хочу уезжать из нашего района, у меня здесь друзья. Можешь оставить нас здесь?» Это он тоже ей пообещал. Кажется, в семье был один нормальный человек…
Ему посчастливилось найти малогабаритную двушку на Гарибальди за тридцать восемь тысяч, которая понравилась всем, и он сразу дал задаток. Дополнительно договорились о доплате в десять тысяч долларов. Оставалось найти деньги. Без лишних сантиментов Ромка дал объявление в газету и быстро нашёл покупателя на свою трёшку. Она ушла за пятьдесят пять. Таким образом, всё срослось ко всеобщему удовольствию. Только Женька расстроился, потому что ему пришлось вернуться в общагу на Волгина.