Поднялся рьяно, встал над всеми, высокий и сильный в свои тридцать, и сказал всем:
— Это не совет. Это крик пораженной совести. А мне мудрый совет нужен! Там, — показал направо, мотнув длинными, заплетенными в ленты косами, — сидит и ждет беседы с нами нарочитый муж Антии. Что я скажу ему, выслушав таких советников? Что они от страха не знают, в какие двери ломиться? Что аварам ничего другого не остается после позорного бегства от уличей, как послушаться умного совета этого анта, если своего не имеем?
Он был гигантом среди них. А еще не зря носил наименование Ясноликий: имел действительно ясный и до беды соблазнительный вид, как и строгий и каменно-твердый в гневе, такой же, как сейчас. Казалось, поднеси искру — и взорвется, обрушит ярость свою на всех, кто здесь.
Советники из кожи вон лезли, доискиваясь спасительной мысли-совета, а она, будто назло им, не приходила и не приходила на ум. Так и случилось неизбежное: Баян постоял, ожидая, и так же с рвением, он встал, повернулся и пошел к смежной с той, где проходил совет, палатке.
— Каган, — решился молодой из советников и остановил правителя на полпути. — Не лучше ли было бы, если бы мы сначала выслушали нарочитого от антов, а потом уже думали, как нам быть с антами?
Советники онемели, по ним видно было: ждут грома. Решился остановить Баяна обласканный им недавно за ум и отвагу тархан Апсих. Это, может, и оправдывает его смелость, и все же так ли уж оправдывает? Молод ведь еще, чтобы учить кагана, всего лишь девятнадцатое лето идет. Тем не менее, гром не грянул над их головами. То каган пожалел неоперенного еще тархана, так слишком уважал его, постоял, взвешивая отчаянного юношу тяжелым взглядом, и, молча, скрылся за занавесом.
Тарханы, беги, все, кто входил в совет и составлял великоханский совет, были озадачены, потрясены случившимся, и уже потом заговорили, упрекая друг друга, и обвиняя друг друга.
— Вы безумцы! — кричали старшие, те, что настаивали идти на Днестр и громить антов за Днестром. — Месть ослепила вам, молокососам, не только зенки, а и мозги. Почему рветесь к уличам и учинить месть над уличами, когда у нас есть высшая и достойная внимания, мудро мыслящих людей, цель — пойти: на Дунай и сесть за Дунаем?
— Вот и ба, — огрызались молодые, преимущественно, тарханы. — Вам золото засело в мозги и не дает думать шире и вольготнее. А кто заступится и отстоит нашу честь? Нас осквернили у уличей, понимаете ли это?
— Тихо! — поднялся старший среди советников — хакан-бег. — Не ссорьтесь, думать надо, если не удосужились подумать, идя на великоханский совет. Тарханами и советниками именуете себя, а понять не можете, что спорить и доходить до истины следовало раньше, до того, как встать перед глазами предводителя рати нашей — великого Баяна. Наибольшую правоту среди всех вас, думаю, имеет тархан Апсих. Надо идти кому-то из нас к кагану и убедить его: решение наше — как быть с антами — может созреть только после того, как выслушаем и учтем на весах мудрости слова посла антов.
И снова примолкли советники. По ним видно: идти и встать перед глазами разгневанного кагана, да еще с тем, что может не понравиться ему, первым говорить никому не хочется, а другого выхода нет и быть, наверное, не может.
— Иди ты, Ател, — уговаривают хакан-бега. — Тебя каган наиболее, из всех нас, уважает, выслушает и учтет. А то, что поведаешь ему, скажи: это мысли и намерения всех.
— Одному негоже идти, — возмутился хакан-бег. — Пусть идет со мной советник от кутригуров кметь Котрагиг, тархан Апсих, ну и несколько старейшин.
Советники вздохнули облегченно, даже оживились и говорили: слава Небу, кажется, нашли спасительное решение.
XXIII
Выбранные советники не сразу решились встать перед глазами великого кагана. Сами присматривались и через тех, кто служил Баяну, старались выведать разные его намерения, и желания, и уже тогда, как осмотрели их и убедились: это и есть она, возможность встать перед каганом и сказать ему: мы нашли его, мудрый и единственно возможной совет, — все-таки решились и открыли завесу в его палатке.
Каган выслушал хакан-бега, однако не обрадовался тому, что услышал из его уст. Потому что действительно нечему было радоваться — ему всего-навсего поведали то, что он слышал из уст безусого тархана. При других обстоятельствах, вероятно, взорвался бы гневом: как смеют приходить с тем, что и без них, он уже знает? Но сейчас взгляд его не выказывал ярости. Он застыл на тархане Апсихе, высоком и статном, совсем юном, однако видом своим, как зрелостью, так и отвагою, что удостоверялось его видом, напоминал истинного мужа, — такого, каким Баян видел себя, которых хотел бы иметь и иметь при себе.
— Чем ты объясняешь свою мысль, — спросил приглушенно, — выслушать антов, а потом уже взвешивать, как быть с антами?
— Знать намерения супостата никогда не мешает, Ясноликий, а такого, как анты, и подавно. Стоим перед большой сечей с ними, должны быть и трезвыми, и осмотрительными, и хитрыми, как змеи.
Каган все еще не сводил с него пристального, однако, и благосклонного взгляда. Ждали, уверенны были, вот-вот подумает и скажет: «Да будет так». А дождались совсем другого. В тот момент, как взгляд Баяна был особенно благосклонен к Апсиху, уста должны были уже раскрыться и изречь ожидаемое, внезапно отлетел полог и в шатер бурей влетел младший Баянов брат Калегул.
— Повелитель! — изрек надрывно. — Не верь словам анта. Убей его! Это тот, что надоумил князя Добрита поглумиться над нами, а затем взял с Данаей слюб. Умоляю тебя, не верь ему, то коварный змей!..
— Прочь! — каган нахмурился и оборвал Калегула на слове. — Как смел заходить, когда я советуюсь с хакан-бегом и его тарханами?
— Говорю, — задыхался Калегул, — это тот самый… Убей его или мне позволь утешить себя местью-отрадой.
— Прочь! — Баян повернулся к ковру, который висел у него за спиной и, сорвав среди сабель и кинжалов свежесплетенную из сыромятной кожи нагайку, огрел брата вдоль спины.
Калегул заскулил от боли, а может, и от злости и досады, но не стал ждать худшего: взвился змеей и откатился до завесы, затем и исчез за завесой.
На некоторое время в палатке повисла безмолвная тишина. Советники не смели советовать что-то, каган боролся и не мог побороть в себе, рожденный вторжением брата, гнев.
— Кто из вас знает этого Мезамира? — услышали, наконец, его голос. — Действительно таков, как его выдал нам Калегул?
— Я знаю, — отозвался кметь Котрагиг. — Был с посольством хана Завергана в Тиверии, видел там и слышал Мезамира. Брат твой, мудрый государь, имеет большой гнев на него, однако и в гневе не умаляет мудрости этого мужа. Поэтому и я говорю: будь осторожен с ним.
Баяна то ли предостережением подстегнули, то ли не знал на кого излить свой гнев, как и ярость свою, сразу же и довольно решительно приказал:
— Зовите посла антов. И все советников также.
Мезамир, как и положено послу другой земли, отправился на переговоры с каганом не один. Рядом шел младший брат, его Келагаст, сзади — еще три человека в новых доспехах, при всей, что есть у антских всадников, броне. Чинности в их походке, может, и не было, тем более особой, однако заметили: те обры, что стояли у ханского шатра, задержали на них удивленные взгляды своих глаз и, молча, удивлялись. То ли рост смущает? Однако не впервые же видят таких, хотя, если говорить правду, Мезамир и это имел в виду, выпрашивая у князя сотню брата: дружинники в ней сильные и рослые, не нарочно подобраны так.
Когда перед послами приподняли завесу и тем сказали: заходите в палатку, антам пришлось нагнуться, чтобы войти, а когда вошли и выпрямились, не могли не заметить: потрясли своим появлением не только тарханов, бегов, но и самого кагана. Как сидел на главном месте застывший, настороженно ожидающий, так и оставался сидеть. Ни приглашения не услышали от него, ни слова-приветствия.
— Нарочитые мужи князя дулебского Добрита, и всех других антских земель — Тиверии, Уличи, Надросья, Киевских Полян, — не без умысла напомнил о своей силе Мезамир, — низко кланяются тебе, правители славного в мире племени аваров, и желают здоровья на многие и многие лета.
Мезамир низко поклонился Баяну и снова выпрямился и принял, надлежащую словам, чинность.
— Пусть простит правитель и все племя аваров за хлопоты и неприятности, которые причиняем своим появлением, однако и не появиться в эти тревожные для наших людей дни не могли. Князья земли Трояновой опечалены раздорами, которые произошли между нами и аварами, и более всего — намерениями твоей рати, достойный правитель: идти в нашу землю с мечом и копьем. Поэтому и прислали меня, своего нарочитого мужа, чтобы заверил тебя, мудрый и славный каган: у антов нет к тебе и твоему племени ни малейшего зла, как нет и злого умысла. Они смирно сидят на рубежах земли своей и желают быть с аварами и всеми, кто стоит на их стороне, в мире и согласии. Если то, что произошло, является недоразумением, князья и народ антов готовы воспринять его так и заключить с тобой договор, как со всяким добрым соседом.
Подумал про себя: сказал все, по крайней мере, для начала, пора услышать, что скажет каган. Поэтому остановился и ждал, глядя на повелителя аваров согретыми доброй надеждой глазами.
— У аваров, — услышал, наконец, голос Баяна — особенно у их соседей и союзников, есть причины для раздора с антами. Ваши тати не единожды вторгались в обжитые нами земли, убивали и пленили народ наш, забирали с собой табуны лошадей, овец, стада коров. Скажи князьям своим, терпение лопнуло, пора раздоров, будет месть и сеча.
— Достойный! — не принял гнева к сердцу Мезамир. — А ты можешь показать нам тех татей?
Намеренно или по молодости и простоте своей он смотрел на кагана любознательными, даже веселыми глазами и ждал его ответа. И эта веселость не понравилась Баяну. Смуглое лицо его побагровело, глаза налились кровью, вот-вот, разразится гневом и натворит беды.