— А еще и то помни, Ясноликий: наши послы тоже сидят в Константинополе.
Баян вертелся, будто заведенный, отвечал, лютуя и не подбирая слов в ярости своей, то одному, то другому, наконец, выхватил меч и крикнул таким, какой можно услышать только на поле боя, голосом:
— Я повелел — и повеление свое менять не буду: сломать палатки!
Судьба ромейских послов была, казалось, предрешена. Кто станет возражать такому и подставлять себя под неудержимую ярость. Молчаливые склонились в великоханской палатке, молчаливые и вышли один за другим из палатки.
А все же кто-то взял на себя смелость и шепнул верным: «Не наказывайте ромеев до завтра. Пусть уляжется гнев повелителя, пусть станет спокойным и взвесит все. В покое и мудрые становятся мудрее».
Время оправдало поступок смельчака. На следующий день прискакал из Константинополя гонец от Таргита и уведомил советников, а советники — кагана: все аварское посольство заключено на острове Родос и взято под строгий надзор. Если что-то произойдет с послами от ромеев, его, Таргитова голова, головы всех других из посольства аварского будут насажены на копья и выставлены на посмешище и устрашение при въезде в Константинополь.
Баян думал, как ему быть с послами ромейскими день, думал и второй. А на третий выпустил все-таки из подземелья и сказал, чтобы убирались.
XXIX
Ничто не сдерживало теперь аварские турмы. Каган так и повелел, говоря им: на Константинополь! Идите и берите у ромеев все, что можно взять. А повеление кагана — повеление Неба. Пали после того ромейские крепости Залдапа, Паннасу, Троксум, нависла угроза и над Филипополем и Адрианополем.
Коментиол мог представить себе, какой лютый после всего Баян, а другой силы, которая могла бы угомонить эту ярость, кроме его легионов, нет, и сила не такая уж многочисленная, чтобы брать на себя всех аваров. Надо звать на помощь мысль стратега. Когда она не поможет, ничто другое не спасет уже.
— Что знаете об аварах? — позвал и спросил стратегов своих.
— Немного, достойный. Послухи докладывают: рыскают по Фракии, как голодные волки, ищут хорошей поживы.
— Когда ищут, не сосредоточены, значит.
— Да. Каждая турма действует обособленно, похоже, по своему усмотрению.
— Этим и воспользуемся. Прежде всего, следует, думаю, сбить аварского предводителя с праведного пути. Ты, Каста, иди со своими когортами до горы Эммы и ищи встречи с турмами, что рыскают там. Ты, Мартин, направь свой легион к самому Дунаю, до города Ней. Идти так, чтобы меньше знали про вас, а придя, проявите себя, как можно громче. Я думаю, авары — сплошь конные воины. В наших легионах тоже преобладают они, однако есть и лучники и щитоносцы.
«К лучшему или к худшему это? — спрашивал себя. — Когда придется брать города с высокими и отвесными стенами и вставать лагерем в поле, и щитоносцы, и лучники будут вон как нужны, а когда сойдемся с турмами аваров внезапно, и те, и другие мало что сделают. Тогда потребуются луки и лишь мечники».
Видаки докладывают: турмы Баяна носятся повсюду, сам Баян пока не вышел из Анхиала. Как поведет себя аварский предводитель, когда сойдутся именно там? Засядет за стенами и будет защищать, как все, ворота и стены, или выведет турмы в поле? Здравый смысл стратега говорит: должен бы сидеть за стенами. И все же это говорит смысл просвещенного стратега. Что думает варвар, один бог ведает.
Сколько шел в Анхиал, столько и думал об этом и, придя, как поведет себя в одном случае и как — во втором, а подошел к нему и постучался в ворота — глазам не поверил: ему открыли их и, открыв, сказали: аваров нет в городе, поднялись на рассвете и направились, толочь туманы.
«Вот тебе и варвар, — не поверил себе. — И, как, скажите, я должен понимать его? Узнал, какая сила идет на него, и почувствовал остуду в сердце, или отправился на помощь тем, против которых пошли Каст и Мартин?»
— Куда пошли авары?
— На скифский путь, достойный.
— И все сразу или одни вечером, другие на рассвете?
— Все сразу.
Ясно, значит, и все-таки на скифский путь.
— Послать вслед за аварами выведников, — приказал одному из стратегов. — Узнать, где каган со своими турмами и не спускать глаз. От этого многое зависит. Возможно, вся наша экспедиция.
За таким сборищем всадников, что в турмах кагана, которые шли из Анхиала, не трудно приглядеть. В жаркие годы за ними стояли тучи пыли, а широкая и битая конскими копытами скифская дорога напоминала изуродованную ниву. Нелегко, оказалось, угнаться ромейским легионам, где были и другие, не только конные. Авары удалялись и отдалялись от них. Когда заметили, что за ними идут выведники, засели в глуши на обочине пути и накинули на выведников арканы, а тех, уклонившихся от них, догнали и вырезали. На беду, прошел одной бурной ночью ливень, залил водой путь и скрыл аварские следы. Посланные Коментиолом новые выведники гнали коней скифским трактом день, гнали второй, третий и не обнаружили аваров. Похоже, было, что они воспользовались ливнем и свернули с пути, а куда — поди, узнай теперь.
Коментиол кричал на всех, кто подворачивался под руку, называл простофилями, а совета и утешения от того, как не было и не было. Чтобы не попасть в еще большую беду, должен был встать лагерем и разослать конных по окрестностям, спрашивать народ окольный, не видели недавно отряд татей, не знают ли, куда направились.
Истину люди говорят: ловит рыбак рыбу, а когда-нибудь и рыба его поймает. Кагана с его турмами выведники не встретили — вон слинял где-то, зато наткнулись на кастовых нарочитых, а нарочитые порадовали всех и, прежде всего, Коментиола доброй вестью: легионеры Каста выследили у горы Эмма, неподалеку от города Золдапы, три аварские турмы с полоном и награбленным по ромейским селениям добром и разгромили их до основания. Лишь немногие всадники сумели вырваться из умело наброшенной петли и понесли тревожную весть о безлетье, что постигла непобедимых аваров, в ближайшие, а то и не только в ближайшие турмы. Все остальные либо полегли убитыми, или подняли вверх руки и сами стали пленниками при обозе.
Коментиолу, как предводителю, и не пристало, бы, слишком показывать свою радость. Но кто удержит ее в себе, если прет, словно вода со дна. «Слава победителям!» — хотелось крикнуть, чтобы все слышали и знали: победитель, прежде всего он, потому, что мудро рассудил и заставил аваров забегать по Фракии, уподобляясь испуганным овцам в ненадежном загоне. Удачный умысел предводителя всегда много значил, здесь, в поединке с аварами, и подавно.
— Передайте Касту, — приказал не без пренебрежения, — я рад доблести воинов его легиона. А еще скажите: из-под Золдапы пусть идет, выискивая и громя варваров, до города Нейи — туда, где должен быть Мартин. Я тоже снимаюсь сию минуту и проследую туда. Если поможет бог, там, при Дунае, и сойдемся вместе.
Сказал одно, а сделал другое. Собрал, прежде всего, предводителей когорт и вознес в их глазах Каста. Было это необычное собрание — нечто похожее на маленький пир за победу, поэтому не обошлось без веселого застолья, а за столом — без похвальбы. Подносил братницу — и растекался мыслью по древу, выпивал имеющееся в ней — и снова думал вслух: если все будут такие старательные и будут идти определенными им, предводителем, следами, каган аварский непременно опростоволосится и вынужден будет уйти. Первое, что должны сделать, оставив лагерь, — разыскать кагана Баяна и его турмы. Это альфа и омега всех последующих действий их легионов, залог полной победы, если хотят знать.
Говорил и говорил, о чем думает. А пока думал и хвастался, размышляя, кагана разыскал другой предводитель ромейского легиона — самый молодой среди стратегов Мартин.
Ему менее, чем Касту, везло в пути. Когда и случались авары, то не больше сотни. А то небольшое утешение. Во-первых, безопасные из безопасных были, а во-вторых, перегруженные нахапанным. Брали их, словно кур на насесте. Поэтому и к крепости Нея прибыл без громкой славы. Уж засел у Неи и стал ходить по окрестностям, случалась и крупнее рыбка. А в один вечер прискакали на взмыленных жеребцах выведники — те, что были на дальних от Неи окрестностях, и забили тревогу: по пути, который ведет с полуденного востока к крепости Нея, движется сам Баян с четырьмя турмами. Встрепенулось сердце, встревожилась и мысль. То не шутки: самого кагана шлет судьба. Как же ему быть? Притаиться в крепости, дать аварам возможность подойти, а уж биться с ними или выйти и встать на пути кагана лагерем? Крепость так себе, надежда на ее стены невелика. Остается другое: выйти и встать лагерем, а крепость держать позади, как твердь, которой, в случае чего, можно заслонить себя.
Так задумал стратег, так собирался и поступить. А вышел и расположился — и должен отбросить и это, казалось, твердое уже намерение: подъехали гонцы — те, кого послал следить за передвижением аваров, и сказали: каган становится лагерем на ночлег.
— Настоящим лагерем или всего лишь на ночлег?
— Никаких приготовлений не наблюдается, похоже, только на ночлег.
Матерь божья! Что если это и есть он, третий и наилучший выбор: воспользоваться теменью ночи, мирным сном супостата своего и ударить на него неожиданно, сразу и отовсюду?
Мартин — молодой среди стратегов, а молодости свойственно это: гореть в огне желаний своих, тем более, когда те желания — слава, и не знает удержу. Не поверил гонцам, сам отправился на разведку и решился: подошел ночью к аварскому лагерю и напал на него, когда кагану и его турмам особенно сладко спалось.
Дерзновенность и оправдала себя. Авары не ожидали нападения, да еще такого стремительного и не стали защищаться. Кто мог, тот вырвался на неоседланных жеребцах, кто нет, тот убегал куда видел, чтобы дальше от лагеря, ставший полем боя, и дальше поля боя, что не сулило победы.
Верные не покинули кагана. Встали на защиту своего предводителя стеной и все-таки вытащили его из той круговерти, что завертела всеми на поляне, а поскольку не знали, кто совершил нападение, сколько напавших ночью, засели с Баяном на одном из поросших гущей островов на придунайских озерах и притихли там, дожидаясь дня, а с ним и добрых перемен.