— Алло.
Он нажал отбой. И снова уплыл в темноту. Следующее возвращение случилось в тамбуре. Аверьянов стоял, упираясь руками в дрожащую стенку, и его выворачивало наизнанку. Рвота текла прямиком на ботинки.
«Мамочка, мамочка. Ну ничего, отмою», — подумал он.
В кармане обнаружился непонятно откуда взявшийся плоскарик водки 0,25. Аверьянов вспомнил Эмина, этого жулика, который делал вид, что у него тоже горе. Но, может быть, и у него есть горе?
Кое-как вписавшись в двери, Аверьянов вернулся в вагон и приземлился на ближайшее свободное место. И сразу совершил ошибку. Открутил пробку и глотнул из бутылочки. Горло обожгло. Он тихонько завыл, стукнулся головой о стекло и вскоре опять исчез.
Следующее всплытие произошло на щербатом перроне. Электричка уносилась, Аверьянов стоял под фонарем и шарил в карманах. Сигарет не было. Он достал смартфон. Экран треснул. От Маши было несколько пропущенных вызовов. Он хотел написать ей смс, но не сумел придумать ни одного слова. Не важно. Скоро он ее увидит.
Спускаясь с перрона, он умудрился не навернуться, но, переходя рельсы, зацепился носком ботинка, пробежал вперед и влетел в кусты. Приземлился Аверьянов в какую-то липкую грязь и на время в ней угомонился. Где-то совсем рядом раздался встревоженный женский голос:
— Что это сейчас было?
— Где? — ответил мужской голос.
— Ты что, не слышал?
— Нет.
— Это какая станция? — спросил Аверьянов, делая паузы между словами.
— Теперь слышишь? — сказала женщина.
— Ну слышу, — ответил мужчина.
Борясь с головокружением, Аверьянов перевернулся на живот и пополз. За кустами стояла старенькая «Волга», двери были открыты, в салоне горел свет. Он различил двоих без одежды, поднатужился и крикнул:
— Але!
Двери захлопнулись, и «Волга» сорвалась, швырнув из-под заднего колеса горсть песка ему в лицо. Немного попало в рот. Он отплевался и кое-как встал. Земля под ногами шаталась, будто прогнивший мостик. Он побрел наугад, делая остановки через каждые несколько шагов, и сумел, не свалившись, выйти к дороге. Места были знакомые. Он узнал развилку, сельпо на обочине, заброшенное здание бывших касс, старый дуб, пустой стенд с надписью «Никто не забыт, ничто не забыто».
«Добрался», — подумал Аверьянов и от радости немного протрезвел.
Теперь нужно было вспомнить путь. Одна дорога вела к озеру. Другая — на кладбище. Третья к дому. Но какая куда? Он снова поискал и не нашел сигареты. Попробовал вспомнить какую-нибудь считалочку, но не вспомнил. Почти в отчаянии взболтал остатки водки, допил и со всей дури швырнул плоскарик далеко-далеко. Но тот упал под ноги и даже не разбился.
Рядом, скрипнув тормозами, остановилась «Нива». Водитель открыл дверь с пассажирской стороны и сказал:
— Садись, подброшу, старичок.
Аверьянов улыбнулся и полез в салон.
— Погодь, сначала мусор за собой подбери.
Держась за дверь, он наклонился, ухватил бутылку и запихал в карман.
— Где живешь? — спросил водитель.
Это был крупнотелый мужчина лет пятидесяти.
— Весенняя улица, — сказал Аверьянов.
— Хорошее название. А дом?
— Шестнадцать. У меня денег нет.
— Пропил, что ли?
Аверьянов мотнул головой и сморщился от тошноты.
— А чего отмечал? Вроде не праздник сегодня.
— Не отмечал. Поминал.
— Ах вот оно что! — сказал водитель. — Понимаю. Ты не родственник Фетисова?
— Хоккеиста?
— Да нет, какого хоккеиста? Сторожа с лодочной станции.
— Первый. Раз. Слышу.
Слова приходилось из себя выковыривать. И смотреть на дорогу было невыносимо. Она пролегала будто бы прямо по мозгам. Аверьянов закрыл глаза.
— А занимаешься чем? — лез водитель.
— Тренер футбольной команды, — сказал Аверьянов и схватил себя за горло.
— Понятно теперь, почему никто играть не умеет.
Он что-то еще говорил, но Аверьянов уже не разбирал слов. А потом и вовсе перестал слышать. Тьма вернулась и поглотила его.
Очнувшись, Аверьянов некоторое время вспоминал, кто он, что с ним случилось и где оказался. Судя по всему, оказался он как раз там, куда стремился в пьяном безумии. Он лежал на раскладушке в углу веранды. Сквозь ситцевые занавески проникал сумрачный свет раннего утра. За окном чирикали проснувшиеся птицы. И где-то далеко на окраине поселка кричал петух. Конечно, ужасно болела голова, и, конечно, ужасно мучила жажда. Но это были мелочи по сравнению с ощущением неминуемой катастрофы. Будто ядерный гриб уже заслонил собой горизонт, а взрывная волна еще не дошла, но скоро, скоро. Сбежать не получится. Вспомнилось, как очнулся в «неотложке», после нокаута, и глупо спросил:
— Меня заменили?
Врач ответил:
— Похоже на то.
А еще вспомнилось, как позвонили из роддома и другой врач, которого Аверьянов никогда не видел, произнес:
— Константин Дмитриевич? Тут такое дело…
Оба раза были похожие ощущения. Впрочем, тогда, кажется, волна накрывала сразу.
Зачем-то еще вспомнилось, как отец в одних семейных трусах бегал с ножом по двору за невидимым обидчиком. А мама звонила в психушку от соседей, потому что папаня перерезал все провода в квартире. Но это воспоминание явно пришлось не к месту. Тогда маленькому Косте было просто страшно.
Аверьянов закрыл глаза, хотя знал, что уснуть теперь вряд ли получится. Лежал, слушая тревожный стук сердца о брезент раскладушки. Птицы за окном продолжали чирикать, это стало раздражать. Но неожиданно он задремал. Промелькнул короткий сон, в котором Аверьянов сидел за столом с бывшим генсеком Горбачёвым.
— А вот однажды был случай, — сказал тот, выставляя бутылку с чем-то мутным. — Вообще я не пью, но керосина выпью…
Скрипнула половица. Аверьянов моментально проснулся и сел. В голове тут же застучали отбойные молотки. В дверях стояла Надежда Васильевна с чашкой в руках.
— Водички принесла, — испуганно сказала она.
— Спасибо, — ответил Аверьянов.
И смутился перегарной вони. Он с усилием проглотил теплую воду и вернул чашку.
— Костя, — сказала теща. — Что же ты натворил?
Он посмотрел на нее снизу вверх и пробормотал:
— Я виноват, понимаю…
— Маша ужасно расстроилась и обиделась. Ты ворвался, как зверь. Кричал, плакал. Костя, ты вспомни, вас с Машей ведь это дело чуть не погубило.
— Я помню.
— Как же так произошло? Почему? Костя, что с тобой?
«Мне плохо и больно. Мне страшно засыпать и страшно просыпаться», — подумал Аверьянов, глядя в глаза теще. А вслух ответил:
— Не знаю.
Надежда Васильевна села рядом и вздохнула:
— Получается, правда, не бывает бывших алкоголиков.
— И Маша? — спросил Аверьянов.
— Нет, Маша нет. Ты сам знаешь, как ее сломала смерть Коленьки.
— А меня не сломала?
— Но рожала она, а не ты, — сказала теща.
— Точно. Я и забыл.
Она пропустила это мимо ушей.
— Ей пришлось вдвойне сложнее.
От тоски Аверьянову захотелось откусить себе нижнюю губу и выплюнуть теще под ноги. Но на подобный трюк он оказался не способен. И просто спросил:
— А сколько сейчас времени?
— Около восьми.
— Маша спит?
— Не знаю. Я видела, она вставала. И ушла к себе в комнату.
— Хочу поговорить с ней.
— Падай в ноги, — посоветовала Надежда Васильевна. — Обещай, что пойдешь к наркологу. Все что угодно обещай!
— А потом выполнить?
— Ну естественно!
— Можно еще воды?
Надежда Васильевна принесла ему воду в той же маленькой чашке. И Аверьянов выпил ее с тем же отвращением.
Он тихонько постучал и вошел. Маша лежала в одежде на застеленной кровати, сложив руки на груди, как покойница. Скользнула взглядом по Аверьянову. Он потоптался и сел у нее в ногах.
— Прости, я виноват, — помолчав, сказал Аверьянов.
Звучало ужасно, но ничего лучше он придумать не мог.
— Я знаю. И что? — ответила Маша.
Он чувствовал ее взгляд. И не решался повернуться. Хотелось опохмелиться. Он себя ненавидел за это.
— Не пойму, как так вышло.
— Ага, время интересных историй.
Аверьянов посмотрел на нее. В глазах злая насмешка. Губы сжаты. Он сказал:
— Там мужик этот был, просил дочь с ним помянуть…
Понял, что все не то и не так, но зачем-то продолжал:
— Меня и унесло. Отвык. А оказалось, это даже не его дочь.
— Что ты несешь? Какой мужик? Где? Какая дочь? Ты в морге, что ли, пил?
— На кладбище ездил, — сказал Аверьянов.
— Ах вот оно что! И как?
— Что «как»?
— Понравилось?
Он привстал:
— Ты чего несешь?
— Мы ведь говорили, забыл? — сказала Маша. — Горе убьет. Если не отпустишь.
— А как? — спросил Аверьянов. — Не получается.
Маша отвернулась:
— Тогда без меня. Договорились, Костя?
Он растерялся и понес чушь про то, что больше не будет пить, это само собой, а еще, кажется, наклюнулась интересная работа, да, а еще… А что еще?
— Ты извалялся в говне, — сказала Маша.
Он оглядел испачканную засохшей грязью одежду, хотел возразить, что это вовсе не говно, и вдруг понял, что Маша имела в виду нечто иное.
В дверь коротко стукнули. Заглянул Андрей Иванович:
— Мать завтракать зовет. — И закричал: — Етить, шершень! Не двигайтесь.
Никто и так не двигался, кроме огромной осы, гудящей под потолком. Тесть исчез. Аверьянов, задрав голову, наблюдал за полетом шершня.
Андрей Иванович вернулся с сачком.
— Сука! — сказал он. — Пошел вон отсюда, по-хорошему! — И шепотом добавил: — Выходите из комнаты. Только тихо.
Маша слезла с кровати и почти вывалилась в дверь. Аверьянов вышел следом. Надежда Васильевна уже накрыла стол.
— Сосиски сварила, — сказала она. — И яйца. Кажется, получилось всмятку.
Из комнаты раздался вопль, то ли победный, то ли гибельный.
— Чего он там делает? — спросила теща.
— Шершня гоняет, — ответил Аверьянов.
— Ну, пусть.