Она еще что-то говорила. Он перебил:
— Я скоро буду. Постараюсь успеть на последнюю электричку.
— А смысл? — сказала Надежда Васильевна. — Тебе надо быть там. Вдруг Маша появится? Мало ли.
«Уже бы приехала, если бы ко мне ехала», — подумал он.
— Ладно. Я остаюсь.
— Вот еще что, Костя. Просто так не звони. Только если будут новости.
Неподалеку залаял их пудель Гномик.
— Что там? — спросил Аверьянов.
— Погоди. Папик пришел. Сейчас спрошу…
Он услышал их разговор.
— Ну что? — истерично спросила теща.
— Да ничего, — ответил тесть. — Нигде нет. Никто ничего не видел. Наверно, на электричку села.
— И куда поехала?
— Откуда я знаю? Футболисту звонила?
Надежда Васильевна кашлянула:
— Дурак, я как раз с ним… с Костей разговариваю.
Аверьянов нажал отбой. Затушил истлевшую сигарету. Мысленно повторил: «Футболисту» — и набрал номер Маши. Почему-то был уверен, что она ответит. Даже примерно представил разговор.
Маша. Что тебе надо?
Аверьянов. Где ты? Я волнуюсь.
Маша. Где я — не имеет значения. У меня все в порядке. Вернусь, когда обо всем спокойно подумаю.
Аверьянов. О чем?
Маша. Сам не понимаешь? Как мне дальше жить, вот о чем.
Аверьянов. А как же я? Что мне делать?
Маша. Откуда я знаю, Костя? Ты взрослый человек. Я не могу за тебя думать. У тебя своя голова на плечах.
Аверьянов. А что будет с нами?
Воображаемая Маша ответить не успела. Отзвучали длинные гудки. И за жену ответил робот-информатор: «Номер абонента не отвечает».
«Сам, сука, слышу», — подумал Аверьянов.
Он звонил снова и снова. Затем обессилел и плюхнулся на кровать. Вспомнил, как лет в десять решил сбежать из дома. Дело было вечером. Родители спали. Отец был в уличной одежде. Мать голая. Аверьянов собрал какие-то вещи — одежду, пачку печенья, складной нож и компас. Но просто так уйти не смог. Написал короткую записку, свернул в трубочку и засунул в горлышко пустой бутылки рядом с кроватью. Хотелось плакать, но сдержался. Положил в карман деньги из разбитой копилки и ушел. Через несколько часов в пригородной электричке к нему подсел милиционер.
— Тебя как звать? — спросил он.
Аверьянов хотел соврать, но ничего не придумал и назвал свое имя.
— А меня Владислав, — сказал милиционер. — Ну вставай, пошли.
— Куда?
— В тюрьму, — захохотал милиционер.
Они вышли на станции. В опорном пункте было светло и прохладно. Трещала рация. Аверьянов испугался и назвал свой адрес. Ему дали чай с двумя конфетами. Один из милиционеров спросил:
— Ты чем занимаешься? Хочешь к нам пойти, когда вырастешь?
— Я вратарь, — тихо ответил Аверьянов.
— Значит, мяч ловить уже умеешь. А будешь бандитов ловить. А? Хочешь?
— Чего пристал к пацану? — сказал другой милиционер, толстый, сонный, усатый.
Приехала машина. Аверьянова посадили на заднее сиденье и отвезли домой. Долго звонили в дверь. Открыла сонная мать в распахнутом халате. Кто-то из ментов тихонько кашлянул. Щурясь, мать запахнула халат и отошла в сторону. Аверьянова завели в прихожую. Говорили недолго. Мать повторяла:
— Я болею. Какое-то отравление.
Записка так и торчала из горлышка бутылки. А отец спал.
Он набрал еще несколько раз и понял, что больше не сможет слышать длинные гудки. Подумал, что хуже этих звуков нет ничего на всем белом свете.
«Если она умерла, я повешусь», — загадал Аверьянов.
И посмотрел в окно, за которым находилась лоджия. На лоджии были натянуты бельевые веревки.
Спустя час Маша позвонила сама. Потом он пару раз пожалел, что не успел до этого повеситься.
Голос ее звучал будто со дна колодца.
— Я в беде, — сказала Маша. — Долго говорить не смогу. Пожалуйста, не перебивай.
Аверьянов застыл с открытым ртом. Все слова, что он собирался сказать, мигом встали колом в горле. Маша на секунду умолкла. Видимо, ждала, что он все-таки начнет спрашивать.
— Ты там? — сказала она.
— Да, конечно, — ответил он.
— Почему молчишь?
— Ты ведь сказала не перебивать. Где ты?
— Не знаю. У меня завязаны глаза.
— Зачем?
— Как это «зачем»? Я же не сама их себе завязала.
— А кто?
— Откуда мне знать.
Аверьянов сдвинулся с места и забегал по комнате.
— Это розыгрыш или что?
— Костя, какой еще розыгрыш?!
— Это за то, что я напился? Месть мне?
— Ты что такое говоришь…
В трубке послышался шум, а потом вмешался мужской голос. Он рявкнул:
— Заткнись, идиот! Она же сказала не перебивать и слушать внимательно! У тебя совсем мозгов нет?!
— Ты еще кто? — заорал Аверьянов.
Вернулась Маша.
— Это я. Послушай, прошу тебя! Меня похитили! Я пошла погулять утром, подъехала машина…
— Без подробностей! — послышался тот же голос. — Излагай ему суть дела. И не зли меня!
Аверьянов снова застыл. По спине текло.
— Передай ему, что я его найду и оторву…
— Костя, замолчи! — крикнула Маша.
Трубку у нее отобрали.
— Что ты там собрался сделать, дебил? Меня искать не надо, я сам за тобой приду!
— Давай, приходи прямо сейчас! Адрес сказать?
Послышался новый голос. Тоже мужской:
— Заткнитесь все немедленно!
Голос появился в трубке:
— Константин, послушайте, что вам скажет жена. Не перебивайте и не орите, будто бы вам яйца дверьми прищемили. Это что, так сложно сделать?
— Ладно, — сказал Аверьянов. — Дайте ей трубку.
Вмешался первый голос:
— Слушай, может, ты ему сам и скажешь все, раз вы вдруг нашли общий язык?
— Баба скажет. Говори, баба.
— Я не баба, — сказала Маша.
— А кто же ты?
— Женщина.
— Какая разница?
— Маша! — заорал Аверьянов. — Что происходит, в конце концов?
— Меня похитили. Я не знаю, где я. Сделай то, что они просят.
— Мы не просим, мы требуем.
— Сделай то, что они требуют.
— А что они требуют?
— Я не знаю, они еще не сказали.
— Так пусть скажут.
— Скоро все узнаешь. Сейчас сиди на жопе ровно.
— Сколько? — спросил Аверьянов. — Денег у меня нет. Но сколько?
— Деньги себе в хуй засунь. Жди указаний. Конец связи!
— Стойте!
— Чего еще?
— Дайте ей трубку.
— Зачем?
— Хочу поговорить.
— Потом наговоритесь. Если в живых останетесь.
В трубке стало тихо. Аверьянов тут же перезвонил. Абонент был недоступен.
Он успел лишь сунуть в карман паспорт, погуглить ближайшее отделение полиции и натянуть левый ботинок. В дверь длинно позвонили. Бросив шнурки, Аверьянов открыл и растерялся. На площадке стоял Мешков. Он приветливо улыбнулся:
— Здравствуйте, Константин Дмитриевич!
Из-за его плеча резко, будто чертик из табакерки, выглянула Бумагина и крикнула:
— Костя, привет!
Аверьянов отшатнулся. А они без спросу вошли в прихожую. Мешков прикрыл за собой дверь и немного брезгливо осмотрелся:
— Скромно живете.
— А мне нравится, — сказала Бумагина. — Чисто, уютно, хорошо пахнет. И район тихий, зелени много, озеро рядом. Летом тут замечательно, правда?
— Куда это вы на ночь глядя? — спросил Мешков, обратив внимание на ботинок.
— Ты всегда с левой ноги надеваешь? — влезла Бумагина.
Аверьянов опомнился:
— Вам-то что тут надо? Я тороплюсь. Так что давайте…
— Что давать? — спросил Мешков.
— Или кому? — ухмыльнулась Бумагина.
— За дверь, — сказал Аверьянов.
— Успеется. Сначала поговорим.
Мешков направился на кухню. Бумагина подмигнула и поспешила за ним.
— Эй, — крикнул Аверьянов, — вы!
Он выбежал следом. Мешков садился за стол. Бумагина заглянула в холодильник:
— Не густо. О, хочешь сливу?
— Неа, — ответил Мешков, массируя пальцами переносицу. — У меня от них оскомина на зубах.
— Вы оглохли? — сказал Аверьянов.
— Это ты уже спрашивал, — ответила Бумагина. — И по-русски мы понимаем лучше тебя. А вот ты что-то тупишь.
Она вымыла сливу и сочно откусила. Мешков вздохнул и спросил:
— Что, Константин Дмитриевич, с женой поговорили? — И тут же резко добавил: — Ой, только не надо переспрашивать, что я сказал. Вы все слышали.
Аверьянов смотрел на них, а они смотрели на него. Появилось ощущение, будто в него целятся из четырех стволов.
— Я слышал, — сказал он. — Не глухой.
Бумагина слегка поперхнулась и сказала с набитыми щеками:
— Костя, чего ты все глухих вспоминаешь? Личное что-то?
— Присядь, — сказал Мешков. — Будем говорить.
— Сядь, сядь, Костя.
Он сел. Мешков достал смартфон, порылся и приблизил экран. Там была фотография. Маша с завязанными черной повязкой глазами сидела на стуле, положив руки на поцарапанные колени. Она немного съежилась, будто ожидая подзатыльника. По бокам стояли двое в масках. Один в маске осла. Второй в маске пса.
Аверьянов неловко дернулся, собираясь добраться кулаком до челюсти Мешкова, но Бумагина была начеку. Ребром ладони она крепко, будто арматуриной, стукнула его по шее.
Он отключился. Длилось это недолго. Голос Бумагиной привел его в чувство.
— Вот видишь. А ты говорил, квелый. Смотри, как завелся.
— Ну не знаю, — отозвался Мешков. — Из-за бабы любой заведется.
Аверьянов простонал:
— Я вас, суки, в землю живьем закопаю.
И представил, как это делает на пару почему-то с Эмином. Тот кидает лопатой землю и неодобрительно качает головой: «Хоть бы убил сначала. Не по-людски так, живыми».
Бумагина радостно завопила:
— Да, Костя, да! Злись! Злость хорошо помогает. Злость, боль, отчаяние — самые прекрасные чувства для писателя. Сразу начинаешь писать кровью.
Он приподнялся:
— Что вам нужно?
— Нам нужно, чтобы ты начал писать. Мы тебя выбрали. Теперь не отвертишься, — сказал Мешков.
Голос его звучал лениво. Почти равнодушно.