— Погоди, — сказал осел. — Может, хватит уже? А то он совсем соображать не будет.
— Не вмешивайся, пожалуйста. Лично мне глубоко плевать, будет он соображать или не будет. Отработаем свою задачу, остальное — его проблемы.
И нажал гашетку. Тело затрясло. Пес захохотал. Но быстро успокоился.
— Это маленькая месть. За мой украденный сон.
— Дай тогда и мне.
Осел, впрочем, ограничился совсем коротким разрядом. Потом они подхватили тело за подмышки и заволокли в пустой, холодный дом. Аверьянов снова стонал, но больше его не били. Положили в кресло-качалку и скотчем примотали руки к подлокотникам.
— Видишь? — спросил пес и показал на мокрые штаны.
— Ну.
— Я же говорю, обсикался.
В нос шибанула жгучая вонь, и Аверьянов мгновенно пришел в себя. Осел осторожно водил у его носа флакончиком из темного стекла. Пес расхаживал за спиной, помахивая любимым шокером.
— Как самочувствие? — спросил осел.
— А ты врач, что ли? — отозвался Аверьянов.
Комната была небольшая и светлая. У стен стояли высокие шкафы с книгами. И больше ничего не было. Он попытался устроиться поудобнее и закачался. От этого замутило. И по телу пробежала волна боли.
— Нормально, — сказал осел. — Дерзит.
Пес подошел ближе и сообщил:
— Ты обсикался.
Аверьянов немного вытянул шею. Потом спросил:
— Где моя жена?
— Хочешь, чтобы и она посмотрела? — сказал пес.
И его заколотило от смеха. Он даже выронил шокер, и тот стрельнул вхолостую прямо под ногами.
— Твоя жена очень расстроена, — сказал осел и печально вздохнул. — Знаешь, чем? Чего молчишь? Ну, спроси. Спроси, чем? Живо, блядь, спроси, чем?
— Чем?
Качка прекратилась. Но легче от этого не стало. Голос звучал тихо и нетвердо.
— Твоим маленьким хуем! — крикнул пес и свалился от смеха.
— Успокойся, — попросил осел. — Нашел время.
— Ей нужен большой, толстый хуй, — истерил тот.
— Кретин! — процедил осел. И вернулся к Аверьянову. — Так вот, твоя жена расстроена твоим поведением. Неужели так сложно сесть и начать писать? Нет ведь, надо было выебываться. А к чему это привело? Ну скажи, к чему это привело?
Аверьянов молчал. Пес поднялся с пола, похныкал, замахнулся шокером и заорал:
— Отвечай, выблядок, когда тебя спрашивает лучший критик по версии портала «Литература России»!
— Ну что ты, — смутился осел. — Когда это было!
— А не важно. Главное, грамоту прислали, а-ха-ха-ха-ха…
— Где моя жена? — повторил Аверьянов.
— Ты знаешь, у нее случился настоящий шок, когда она узнала, что ты не делаешь того, что должен. Нам еще пришлось ее успокаивать.
— В два ствола! — заголосил пес и стал бегать по комнате, размахивая шокером, как шашкой.
«Убью», — решил Аверьянов.
И от этой мысли испытал почти блаженство.
— Теперь сложно что-то исправить, — сказал осел. — Мешков в бешенстве. У Бумагиной отходняк. Она тебе этого не простит. Там еще Сельдин подрочил на нее, пока она спала. В общем, все плохо. Ты все испортил.
— Хватит пиздеть с ним! — крикнул пес, потирая пах. — Валим обоих и едем отсыпаться.
Аверьянов дернулся и опять стал раскачиваться. Ноги его поднимались к потолку, опускались, и он видел ненавистные рожи из мультфильма о бременских музыкантах.
— Думаешь? — спросил осел.
— Не думаю, а знаю.
— Мешков говорил, у него хорошие задатки, нужно только помочь их раскрыть.
— Во-первых, это говорила Бумагина. Мешков настроен скептически. Во-вторых, писателей развелось как собак нерезаных. Куда еще одного? Вряд ли появится новый Достоевский, Толстой или Гоголь. Предлагаю не тратить время.
— Ладно, — вздохнул осел. — Но валить будешь ты. Я крови не терплю, сам знаешь.
— А мне нравится, — пожал плечами пес.
Они молча посмотрели на окаменевшего Аверьянова. Потом осел сказал:
— Вот и все, Костя. Можешь помолиться. И если хочешь, тебя первого убьем.
— Нет! — крикнул пес. — Сначала бабу. Хочу, чтобы он посмотрел.
Аверьянов снова задергался и снова стал раскачиваться. На этот раз очень сильно. В какой-то момент показалось, что он сейчас перекувырнется через голову. Его вырвало зеленоватой пеной, которая прилипла к груди.
Они дождались, пока качалка остановится. Пес достал нож и выщелкнул лезвие.
— Ебля ножом! — сказал он.
— Ты больной! — ответил осел.
— Заткнись! Я был членом жюри трех премий!
— Малого жюри или большого?
— Это важно? Ты вообще ни в каком не был.
— Меня звали, я отказался.
— Кто тебя звал? Скажи. Назови хоть одну фамилию. Я специально позвоню и спрошу.
— Перебьешься.
Пес вдруг замер и схватился за живот.
— Что такое? — спросил осел.
— Чего-то прихватило. Слушай, я сбегаю быстро. Ладно?
— Иди уж. Только не на два часа. Мне скучно становится.
— Скука есть отдохновение души, — на ходу крикнул пес и выскочил за дверь.
— Засранец, — пробормотал осел.
Он побродил по комнате, взял из шкафа книгу, полистал, сунул назад. Взял другую.
— Это великая литература, — сказал он. — Каждая книга — вселенная. Почему сейчас такого нет? А может, не нам судить? И в те времена критика рассуждала так же, как я сейчас? Впрочем, так и было.
— Я могу продать квартиру, — сказал Аверьянов.
— Зачем?
— Это миллионов шесть. Отдам их вам.
Осел покачал головой и даже хлопнул ладонью по маске.
— Ничего ты не понял, Костя. У тебя глухая душа. А я ведь помочь хотел. Но вижу, толку нет. Сейчас мой товарищ погадит, приведет твою жену… — Осел пожал плечами и вздохнул. — Ну и все. Даю слово, я этого не хотел. Думал, ты сядешь за книгу, быстро напишешь, мы отпустим твою супругу, а то, что дальше будет с твоей писательской судьбой, меня не касается.
Аверьянов смотрел на него и чувствовал что-то вроде надежды, несмотря на боль, тошноту и мокрые штаны.
— Я растерялся, — сказал он. — Испугался. Я никогда этого не делал.
— Никто не делал, — заметил осел. — Все когда-то начинали.
— С первого раза не получилось…
— Ни у кого не получается с первого раза. Даже у гениев. Неужели ту думаешь, что Пушкин сразу написал «Евгения Онегина»? Или «Капитанскую дочку»? Гору бумаги извел, будь уверен. Ты вообще видел когда-нибудь его черновики? Там же все исчеркано.
Осел разволновался и стал расхаживать по комнате.
— Пойми, это великий труд! Бессонные ночи, а если сонные, то полные кошмаров. Это нервы, это непроходящая тоска и невыносимая душевная боль, которая никогда тебя не оставит!
«Звучит как песня», — хмыкнул внутренний голос.
— Но это и великое счастье, — заключил осел. — Словами не объяснить. Это надо испытать самому. — Он остановился. — Ты хочешь попробовать еще раз? Последний шанс!
Вернулся пес. Отряхнул влажные руки.
— Ну что, я готов. Веду бабу?
— Погоди, я хочу дать ему второй шанс.
— Точно?
— Да.
— Ладно. Проверим.
Пес некоторое время внимательно смотрел на Аверьянова. Потом подошел, постукивая шокером о ладонь, и присел на корточки.
— В детстве я думал, что моя мать умерла. Бабушка так говорила. Она меня воспитывала. Однажды вернулся из школы, это было в десятом классе, гляжу, мать моя сидит на кухне и чай с бабушкой пьет. Я побоялся спрашивать, как так вышло. Сел с ними чай пить. Со сливовым вареньем. Как сейчас помню. Два года назад мама снова умерла. В смысле, по-настоящему. И я все выяснил. Мама сидела в тюрьме. За убийство отца. Моего отца. Она его зарезала, пока я был в детском садике. И пыталась расчленить труп в ванной. Но ей стало плохо, она потеряла сознание. И сама вызвала милицию. Отсидела десять лет.
Дальше заговорил осел:
— Я очень люблю свою жену. Она запойная алкоголичка. Не лечится. Месяца три не пьет ни капли, потом на месяц уходит в загул. Дома почти не появляется. Изменяет мне со всеми подряд. Несколько раз лечилась от триппера. Сейчас лечится от хламидиоза. Однажды я вернулся из командировки… — Осел горестно хмыкнул. — Как, блядь, в анекдоте. А ее там пялят два мужика. Причем какие-то забулдыги. Один весь синий от наколок. Я их выгнал. Ушел на кухню и пытался повеситься на карнизе для штор. Карниз оторвался. Жена потом даже не помнила, что случилось. Она приличная женщина. У нее два высших образования. Вся стена в почетных дипломах и грамотах. Ее приглашают на телевидение. Но стоит ей запить… Я не могу ее бросить. Она погибнет. И я ее люблю.
Они умолкли и уставились на Аверьянова. Он сказал:
— Мои родители спились и умерли, когда мне еще и двадцати не было…
— Не то! — перебил пес.
— Отец хотел, чтобы я стал футболистом. Это была его мечта. Но у него одна рука была короче другой на тринадцать сантиметров. Я не хотел быть…
— Не то! — сказал осел.
— И я не смог. Был шанс. Меня пригласили на просмотр в «Локомотив». Я получил травму головы. За две минуты до конца игры. В матче, который ничего не значил. Я чуть не умер.
— Не то, не то, не то! — закричал пес.
Он поднялся с корточек и снова достал нож. Подошел осел.
— Мой сын умер, — сказал Аверьянов. — При родах. Он одновременно рождался и умирал. Я не знаю, как такое возможно. Пришлось ему мертвому придумать имя, чтобы похоронить, чтобы надгробие не было пустым.
Что-то внутри надорвалось, и Аверьянов заплакал.
— Тащи тетрадку, — сказал пес.
Осел выбежал из комнаты и почти сразу вернулся. Пес срезал скотч. Аверьянова трясло. Казалось, лицо сейчас лопнет.
— Тихо, тихо, — сказал осел.
Он положил ему на колени заляпанную кровью тетрадь и ручку.
— Пиши, — сказал пес.
Аверьянов слез с кресла и опустился на пол. Слезы капали на бумагу. Он вытер нос рукавом и начал.
Время приближалось к обеду, но посетителей в кафе было мало. В углу сидел тощий мужик с бокалом пива. Судя по выражению оплывшего лица, уже не с первым и не со вторым. У окна симпатичная девушка ела из горшочка борщ. Время от времени она отвлекалась на смартфон. Вся публика тут собиралась ближе к вечеру. Почти всегда одни и те же люди. Местная богема.