— Ты забыл текст? — спросила Катя.
— Да нет же! — Он подскочил. — Какой к черту текст? Здесь не должно быть текста. Это пауза! И я ни разу не моргнул!
Катя не знала, что сказать.
Но зато Валерий-старший каждое утро отводил в школу Валерия-младшего, а днем забирал домой. И даже не забывал разогреть суп и покормить сына.
Она ему позвонила.
— Как дела? Дома все хорошо? — спросила Катя.
— Да дела-то как будто хорошо, — сказал Валерий. — Но я опять имел неприятный разговор с твоей мамой.
Он замолчал. Катя тоже молчала, дожидаясь, пока он продолжит. Он не продолжал. Она вздохнула и спросила:
— О работе?
— В точку! О работе! Как будто я не работаю! А если бы не работал, то даже тогда не пошел бы к ней подчиненным.
— Я все знаю. Давай не будем на эту тему. Валерик чем занят?
— Мы пообедали. И я отпустил его поиграть в футбол на площадке. Он там с мальчишками.
— Ты за ним смотришь?
— Да, разумеется. Я прямо сейчас стою у окна. И машу ему рукой. А он машет мне в ответ.
Катя улыбнулась:
— Ладно. Хорошо. Слушай, я хотела кое-что спросить. В дверь осторожно, будто боясь, что она развалится от малейшего прикосновения, постучали. Потом появилась голова Лидии Андреевны.
— Поговорим вечером, — сказала Катя. — Целую.
— И я, — отозвался Валерий.
Она нажала отбой.
— Простите, что отвлекаю, Катерина Дмитриевна.
— Вы не отвлекаете. Что-то случилось?
— Мне пришла в голову идея.
— Присядьте.
Лидия Андреевна села.
— Насчет Гиги? — спросила Катя.
— Да, да, насчет Гиги.
— Говорите.
— Давайте устроим над ним суд, — сказала Лидия Андреевна. — Понарошку, понимаете? А дети примут участие. Такой детский Нюрнбергский трибунал.
— Детский трибунал над детским Гитлером? — сказала Катя и вдруг почувствовала себя полной дурой из-за того, что это произнесла.
— Да. Сделаем такое представление.
— А потом понарошку его повесим? — спросила Катя. — Или расстреляем?
— Нет, Катерина Дмитриевна, это перебор, конечно. Суд его приговорит стоять в углу. Недолго. Полчаса, например.
— Да, Гитлеру такой приговор понравился бы, — сказала Катя. — Лидия Андреевна, а зачем это все? Что нам это даст?
— Во-первых, мы объясним Гиге, кто такой Гитлер, что он плохого сделал и почему ему нужно отказаться от своего имени. После этого он попросит родителей дать ему другое имя. Например, Саша или Дима. А во-вторых, мы перед РОНО оправдаемся.
— И вы считаете, пятилетний ребенок что-то поймет?
— Мы подготовимся. Будем убедительны.
— Покажем фото трупов из концлагерей, да? Кинохронику блокадного Ленинграда, правильно?
— Ну, это тоже перебор, возможно, — сказала Лидия Андреевна. — Надо все четко продумать.
— Простите, конечно. Но это безумие, — сказала Катя. — Вы только вдумайтесь, что вы предлагаете.
— Ничего безумного тут не вижу, — поджала губы Лидия Андреевна. — Между прочим, в позапрошлом году соседи наши на девятое мая сделали постановку о подвиге Александра Матросова. И получили от РОНО грамоту. А мальчика, который играл Александра Матросова, пригласили потом на кремлевскую елку.
— Я надеюсь, того мальчика, который изображал пулеметчика, не расстреляли?
— Шутите?
Катя закрыла глаза и загадала, чтобы происходящее обернулось сном. Потом открыла. Лидия Андреевна с любопытством ее разглядывала.
— Об этом не может быть и речи, — сказала Катя. — Точка.
— Ну, как скажете. Только других идей у меня нет. А этот вариант, мне кажется, прекрасно всех устроит. Ну, либо продолжим делать вид, что все в порядке.
— Почему всегда приходится выбирать между плохим и ужасным? — вздохнула Катя.
— А мне, наоборот, кажется, что оба варианта неплохие. Даже хорошие.
— Я подумаю, Лидия Андреевна, и приму решение.
Когда старший воспитатель вышла, Катя позвонила Маше.
— Слушаю внимательно, — ответила та.
— Гигу еще не забрали?
— Да рановато. Обычно около пяти приходят.
— Когда придут, попросите, пожалуйста, зайти в мой кабинет — маму или папу, не важно. Смотря кто придет.
— Ладно, скажу, — ответила Маша и отключилась.
На часах было начало четвертого. Катя понятия не имела, как построить разговор с мамой или папой Гиги. Оставалось почти два часа, чтобы это придумать. Она взяла чистый лист и написала: «Здравствуйте! Меня зовут Катерина Дмитриевна Жукова, я заведующая детским садом. Мне бы хотелось поговорить о вашем сыне». Но больше в голову ничего не пришло. Чтобы успокоиться и собраться с мыслями, Катя изрисовала лист цветками, человечками и геометрическими фигурками. Рисовала она неплохо. Только это никак ей не помогло.
Ровно в пять часов в дверь коротко и громко постучали.
— Прошу, входите, — сказала Катя.
Она попыталась приветливо улыбнуться. Распрямила и без того прямую спину. Положила руки перед собой на стол. В кабинет вошли двое — мужчина и женщина. На вид им было лет по тридцать. Он темноволосый, в белой рубашке с подвернутыми рукавами и с застегнутой верхней пуговицей. Действительно, симпатичный. Она в джинсовой куртке, короткой юбочке и массивных белых кроссовках.
— Няня сказала, что вы хотите поговорить с нами, — сказал он.
— Присаживайтесь, — ответила Катя.
Они сели напротив. Она осматривалась. Он внимательно чуть-чуть исподлобья глядел на Катю.
— Только Маша не няня, а младший воспитатель. Но в остальном все верно.
— А какая разница между няней и младшим воспитателем? — спросил он.
— В общем, разницы нет. Просто должность теперь называется иначе.
— Вот как, — кивнул он.
— А вы знаете, чем отличается экорше от эщкере? — внезапно спросила она.
— Честно говоря, первый раз слышу эти слова.
— А.
Кажется, она едва заметно ухмыльнулась.
— И чем они отличаются? — спросила Катя.
— Это в принципе не имеет значения, — вмешался он. — Давайте к делу. О чем вы хотели поговорить?
— О вашем сыне, конечно. Нам необходимо обсудить кое-что серьезное. Для этого я вас и вызвала.
«Эщкере — экорше — эршоке — эщерке — эркеще», — крутилось в голове.
— Вызвали? — спросила она. — Так говорите, будто мы ваши подчиненные.
— Нет-нет. Я хотела сказать, что пригласила, конечно, — смутилась Катя. — Давайте познакомимся. Меня зовут Жукова Катерина Дмитриевна, я заведующая детским садом.
— Да, у вас на двери это написано, — сказал он. — Рады знакомству, как говорится.
Она достала из сумочки «Твикс-мини» и отправила в рот, содрав шелестящий фантик.
— А мне? — Он протянул ладонь.
Она достала «Сникерс-мини».
— Я хочу «Твикс», — сказал он.
— Это был последний, — ответила она. — И он подсох. Бери «Сникерс».
Катя кашлянула. Они одновременно на нее посмотрели.
— Болеете? — спросила она.
— Вовсе нет.
— Дать вам пастилку для горла? — спросил он.
— Спасибо, не надо, — медленно ответила Катя. — У меня не болит горло. Я здорова.
— А кашляете, — сказала она. — Или это из-за курения?
— Я не курю.
— Бросили?
— И не курила никогда. Отвратительная привычка. Терпеть не могу табачный дым.
— Не хочу «Сникерс», — сказал он.
— А «Баунти»?
— Ну давай…
Он содрал фантик и сунул конфетку в рот.
— Ой, а вы не хотите? — спросила она. — Есть еще пара «Сникерсов», есть один «Марс», «Баунти» и «Кит-кат».
Катя сцепила пальцы в замок.
— Давайте поговорим о вашем сыне.
— И то верно, — согласился он. — Говорите.
— Ну…
Ее перебил смартфон, заигравший песню «I'm Deranged». Звонил Валерий.
— Простите, — пробормотала Катя.
«Валерик пропал», — промелькнуло в голове. От этой мысли у нее потемнело в глазах.
— Ничего страшного, — ответила мама Гитлера.
— Да, — сказала Катя шепотом. — Что случилось?
— Я хочу тебе кое-что показать, — ответил Валерий. — Только что придумал.
— Ты о чем?
— Послушай. Грех! Грех! Огонь! Огонь! На колени, безволосые! Целуйте следы наших ног! — заорал Валерий. — Бездушные животные, вы не заслужили иной участи! Только копошиться! Ползать! Издавать постыдные звуки! Ваши мягкие животы, о, ваши мягкие животы!
— Подожди! Стой! Что ты говоришь?
— Бездна и тьма! Ураган! Восторг! Немыслимое! Невыносимое! — продолжал Валерий.
— Да что ты несешь?!
— Я это написал сейчас, — ответил он. — Монолог Горохова.
— Какого Горохова?
Валерий засопел:
— Это герой моей пьесы. Ты забыла?
— Послушай, мне некогда. Я работаю…
— А я нет? И вообще, что ты хочешь этим сказать? На что ты намекаешь?
— Ни на что. Просто мне некогда. С Валериком все в порядке?
— А при чем тут Валерик? Он уроки делает.
— Я перезвоню.
Катя нажала отбой. От смущения хотелось стать невидимой. Родители Гитлера внимательно смотрели на нее.
— Все в порядке? — спросил папа Гитлера. — Можем продолжить?
— Да, — отозвалась Катя. — На чем мы остановились?
— Мы еще даже не начали, — сказала мама Гитлера. — Вы все хотите что-то про нашего сына сказать.
— Да. Так вот.
Катя приоткрыла рот и тут же закрыла. А как правильно это что-то сказать? Валерий сбил с толку. В голове крутилось: «Грех! Огонь! Ураган! На колени!»
— Э-э-э, — сказала Катя. — Ну-у-у… А вы сами не догадались еще?
Они переглянулись.
— А должны? — спросил папа.
— Думаю, не должны, — сказала мама. — Странный какой-то разговор, Катерина Дмитриевна. Что-то мне стало не по себе.
— А я, кажется, понимаю, в чем дело. Хотя и не уверен.
— Правда? Скажи.
Папа свел пальцы в троеперстие, будто собираясь перекреститься, и потер большим о средний и указательный.
— Об этом речь? — спросил он, глядя Кате в глаза.
— Ну, начинается! — сказала мама. — На что в этот раз? Очередной ремонт? Замена сантехники?
— Может, опять нужен свежий песок для песочниц, — хмыкнул папа.