– Сейчас. – Я нашарила платок, на ощупь повязала его на голове, оставив концы болтаться у левого плеча, и нарочито медленно пошла в сторону Искры. – А почему ты не заберешься внутрь?
– Милая, если бы ты видела, какой я грязный после того, как помог вытащить из лужи четыре повозки и одну телегу, ты бы подобных вопросов не задавала. – Рыжий осклабился, а когда я подошла ближе, резко подался вперед, хватая меня за запястье и одним рывком роняя в свои объятия.
Я взвизгнула, оказавшись прижатой к мокрой горячей груди, а харлекин уже спрыгнул с фургона прямиком в глубокую лужу, в которую превратилась дорога, каким-то чудом умудрившись не окатить меня брызгами. По плечам и затылку мгновенно застучали капли прохладного дождя, порыв ветра взметнул волосы, заплетенные в тонкие косички, и я подняла голову, осматриваясь вокруг.
В постепенно сгущающихся сумерках было видно, как чуть поодаль от дороги над колышущимися травяными волнами возвышаются ромалийские фургоны, выставленные «подковой». Где-то мелькали рыжеватые огоньки походных светильников, в которых горящая свеча укрывалась прозрачным стеклянным колпаком и потому ее не мог загасить ни ветер, ни дождь. Слышались обрывки команд возниц, недовольное, усталое ржание лошадей, которых выпрягали из повозок только для того, чтобы стреножить чуть поодаль от стоянки. Искра перешагнул через подоткнутую под завязшее колесо лирхиного фургона доску и понес меня по мокрой, отяжелевшей от дождя траве поближе к ромалийской стоянке.
– Не верти головой, будто зрячая, ненужные вопросы вызовешь, – негромко проворчал рыжий, приподнимая меня повыше, чтобы особо высокие травы не делились влагой с моими штанами на седалище. Я послушно замерла, прижавшись щекой к крепкой груди Искры, вслушиваясь в биение его сердца.
От харлекина пахло дождем, землей и травяным соком, а под этим всем чувствовался запах его самого – жаркий, солоноватый, с легкой примесью железной окалины и еще чего-то, похожего на почти забытый аромат моего родного гнездовища. Я глубоко вздохнула, неожиданно для самой себя уткнулась лицом в шею Искры, туда, где под кожей учащенно бился кровоток. Запах шассьей чешуи стал ощутимей, ярче – от него чуть дурела голова и сладко, совсем не больно ныло в низу живота.
Рыжий вздрогнул всем телом и резко остановился.
– Змейка, ты чего? – Его голос упал до низкого, хриплого шепота, жилка на шее под моими губами забилась сильнее, быстрее, а руки оборотня будто закаменели от напряжения.
– Сама не знаю. – Я с трудом заставила себя отодвинуться, поднять голову, глядя на Искру сквозь намокшую, липнущую к лицу повязку, и понимая, что огонек-одержимость моего спутника полыхает так ярко, что вот-вот прорвется сквозь сине-сиреневую пленочку спокойствия. Так настоящий огонь прожигает тряпичный шалашик, которым пытаются укрыть его сияние и его жар – не сразу, но стоит только где-нибудь вспыхнуть лепестку пламени, как очень скоро вся тряпка будет охвачена пожаром. – От тебя так… приятно пахнет…
– Укусить хочется? – нервно усмехнулся харлекин, как бы ненароком перехватывая меня поудобнее. Так, что дотянуться мне до его лица стало невозможно.
– Нет, – задумчиво пробормотала я, кладя ладонь себе на живот. – Но почему-то начинает тянуть здесь. Не больно, а…
– Приятно, – закончил за меня Искра, внимательно вглядываясь в мое лицо.
– Да. Что это?
Пауза. Со стороны увязшего лирхиного фургона послышались голоса и зычный окрик, зовущий рыжего по имени.
– Я тебе чуть позже объясню. Очень подробно. – Харлекин неожиданно радостно улыбнулся, звонко, крепко поцеловал меня в губы и аккуратно поставил на ноги прямо в мокрую траву. Я тихонько пискнула, а Искра рассмеялся: – Не переживай, сейчас вытащим эту треклятую повозку ромалийской гадалки, выловим кэльпи, и я буду весь твой. Хоть до помывки, хоть во время, хоть после нее – когда захочешь!
Он ушел к дороге, а я так и осталась стоять на лугу в полутора десятках шагов от того места, где увяз фургон Цары, слегка оглушенная новыми ощущениями. Со своего места мне было хорошо видно, как харлекин, нимало не смущаясь, поддергивает явно одолженные кем-то штаны с заплаткой на заду, приседает прямо в глубокую, по щиколотку, лужу, упирается широкими плечами в днище фургона и одним толчком приподнимает его на целую ладонь. И держит, пока ромалийцы деловито подсовывают под задние колеса широкие доски. Даже в сумерках заметно, как дрожат вздувшиеся мышцы на руках и обнаженном торсе Искры, как мокрые рыжие волосы, выбившиеся из-под головной повязки, липнут к потемневшему от напряжения лицу. А ведь он в самом деле не пользуется силой своей оборотничьей ипостаси – только тем, что дозволяет человеческое тело…
– А ну пошла-а!
Щелчок кнута, возмущенное лошадиное ржание – и повозка, качнувшись, медленно выкатывается с раскисшей дороги на луг. Искре помог подняться высокий, худой, как щепка, ромалиец, одобрительно хлопнул рыжего по плечу, широко улыбаясь и что-то негромко говоря. Благодарит, судя по всему – вон как довольством светится…
Шелестят высокие травы, пятнающие штаны каплями дождевой воды, босые ступни приятно холодит напитанная сыростью земля, пятки чуть покалывают мятые стебли. Дождь тихонько барабанит по кожаному жилету, промокшая насквозь повязка мешает, все норовит сползти, а сквозь тихий свист ветра в ушах пробиваются отзвуки голосов ромалийцев, устраивающихся на ночлег. Звенит металлическая сбруя на лошадях, которых выпрягают из повозок и уводят чуть дальше на некошеный луг, где-то начинает петь свирель, которой оказались нипочем ветер и сырость.
– Ты слышишь, Ясмия? – Цара подошла ближе, неторопливо перебирая в пальцах деревянные четки. – Кто-то будто насвистывает мелодию.
– Может, это ветер? – предположила я, пытаясь разобрать сквозь шум дождя и людские голоса тот самый свист, который растревожил лирху. – Я ничего не слышу.
– Вряд ли ветер, – качнула головой ромалийка. Мокрые волосы свились кольцами, темными змейками облепили длинную смуглую шею, перепутались с многочисленными ожерельями, спускающимися на грудь.
Я пожала плечами и медленно пошла вперед, раздвигая перед собой руками траву, доходившую мне почти до пояса. Мокрые стебли обвивали ноги, будто стремясь удержать на месте, а ступни успели порядком замерзнуть, пока я обошла стоянку и взглянула на луг, куда свели стреноженных лошадей.
И застыла на месте как вкопанная.
Посреди переливчатого многоцветья луга, среди ярких, искрящихся жизнью контуров животных мелькало угольно-черное пятно, перевитое призрачно-белой паутиной. И именно рядом с ним стояла хрупкая, светящая зеленью человеческая фигурка.
– Там ребенок, – шепнула я, сглатывая ставшую кислой слюну. – Рядом с кэльпи…
Цара шумно втянула воздух и побежала к лошадям, когда паутина, оплетающая нечисть, вдруг пропала, а ребенок оказался сидящим на спине кэльпи, надежно опутанный длиннющей серебристо-серой гривой.
– Искра-а-а!
Мой крик всполошил ромалийцев, кэльпи обернулась в мою сторону, игнорируя приближающуюся лирху, на ходу раскручивающую четки и сплетающую вокруг себя какое-то заклинание, похожее на туго затянутую петлю, и вдруг понеслась вскачь, стремительно удаляясь от стоянки.
Топот копыт, громкое, возмущенное ржание за спиной.
– Змейка, хватайся за руку!
Харлекин вздернул меня на коня на полном скаку и усадил перед собой, крепко придерживая за пояс.
– Видишь ее?
Я и забыла, что для Искры, в отличие от меня, ночная тьма существует. Это я вижу луг, как переливающееся разными оттенками синего травяное море, в котором зелеными светлячками-пятнышками вспыхивает мелкая живность, и на этом фоне быстро удаляющееся угольно-черное пятно очень хорошо заметно, – а харлекину, даже с отличным ночным зрением, разглядеть кэльпи, несущуюся вскачь в высокой траве, очень непросто.
– Да, впереди.
– Далеко?
Я спустила мешающуюся донельзя повязку с глаз, оставив ее болтаться на шее.
– Не очень, но она быстрая. Не догоним.
– Это мы еще посмотрим, – хмыкнул Искра, помогая мне пересесть по-мужски и вкладывая в мои руки поводья. – Ты главное не свались раньше времени и штаны мои не потеряй.
– А причем здесь…
Что-то мокрое, полотняное, с цветастой заплаткой внезапно оказалось у меня в руках, а рыжий скатился в сторону с лошадиного крупа, на краткое мгновение исчезая в высокой траве. Я вывернулась, чтобы рассмотреть, как харлекин поднимается с земли, встряхивается, отчего волосы-спицы, скребущие по железной спине, засияли бело-голубыми искорками на кончиках, – и вдруг устремляется вперед, оставляя после себя неровный туннель из примятой травы.
Лошадь, почуяв душный запах железного оборотня, шарахнулась в сторону, так что я едва не слетела в низкий колючий кустарник – спас только инстинкт, повинуясь которому я прильнула всем телом к спине животного, обеими руками хватаясь за взмокшую, остро пахнущую потом конскую шею.
Высокий, пронзительный, вибрирующий вопль раскатился над притихшим лугом, угольно-черное пятно впереди, рядом с которым сверкнула золотисто-красная искра, замедлилось, повернуло прочь от леса. Еще один удар харлекина – и кэльпи почти остановилась. Теперь она пятилась от кружащего вокруг нее Искры, по-волчьи припадая к земле. Я уже видела маленькую человеческую фигурку, обернутую серебристо-серой гривой, будто коконом, из которого выглядывали только безжизненно свисающие руки и ноги, видела вытянутую морду кэльпи с ярко горящими глазами и оттянутыми к вискам уголками рта…
И как такое можно было спутать с обычной лошадью?!
Я перекинула ногу через лошадиную шею, чувствуя, как закаменевшие на поводьях пальцы обрастают золотой чешуей, как рука гудит от напряжения, едва удерживая животное, почуявшее нечисть и пытающееся оказаться от нее как можно дальше.
Понимаю. Сама предпочла бы оказаться где-нибудь еще, у жарко горящего костра или в теплом фургоне, до подбородка закутанной в лоскутное одеяло. Где угодно – только не нестись вскачь по мокрому от дождя лугу, по тропинке, проложенной Искрой, стремительно приближаясь к месту, где два чудовища – одно призрачное, водяное, второе железное, пахнущее окалиной, – пытались выяснить, кто же из них двоих страшнее, сильнее и проворней.