Искра сделал шаг назад, склонил голову набок и медленно повернулся лицом в сторону притихшего, испуганного мужика, нервно комкающего шапку в чуть дрожащих руках. Улыбнулся, отчего человек покрылся холодным потом.
– Хлипкий домишко-то, раз стену палкой проковырять можно.
– Да уж какой есть. Не нравится – ищите другой ночлег!
– И поищем. – Я повернулась к Искре, нащупала рукав его рубашки. – Этот дом покинут не две недели назад. Он нежилой уже полгода, если не больше.
– А ты почем знаешь? – неожиданно тихо, испуганно поинтересовался мужик, а потом вдруг крикнул во все горло, так, что из соседних домов люди выбежали посмотреть, что случилось. – Откуда ты знаешь, если слепая?!!
– Ромалийским лирхам не нужны глаза, чтобы видеть невидимое, – ответил за меня Искра, выходя вперед и как бы ненавязчиво пряча меня за широкой спиной от неприязненных взглядов. – И потому мы сейчас уйдем. А вы останетесь с той дрянью, которую по глупости прикормили, один на один. И платить придется из собственного кармана.
По тому, как полыхнуло отчаяние в людях, которые столпились рядом с ветхой хибаркой, которая вряд ли могла служить нам с Искрой защитой, я поняла, что харлекин ткнул пальцем в небо и попал куда надо. Похоже, что нами действительно надеялись откупиться от той неведомой твари, которая прижилась в безымянной деревне и от которой люди прятались в наглухо законопаченных домах без окон. Очень надеялись.
Настолько, что были готовы напасть.
Я не сомневалась, что Искра легко одолеет кучку сельчан, вооруженных только рогатинами да ножами, но лить человечью кровь без острой на то нужды мне не хотелось.
– От кого вы прячетесь? – негромко спросила я, выходя из-за спины харлекина и вставая рядом с ним.
– От зла, на которое нельзя смотреть! – раздался откуда-то звонкий мальчишечий голос, вслед за которым послышался звук оплеухи и строгий окрик.
– Что за зло? – Я шагнула вперед, опираясь на ромалийский посох. Люди прятали глаза, отворачивались. Кто-то спешил скрыться в доме, кто-то сделал вид, что его происходящее не касается. Искра положил мне на плечо тяжелую ладонь, ощутимо сжал.
– Здесь твоей помощи не хотят. Пошли отсюда, пусть сами тонут в своем болоте…
Догнали нас только у самых ворот. Бледная, рано постаревшая женщина с маленьким ребенком, завернутым в чистое льняное полотно. Она окликнула меня, когда харлекин уже открывал противно скрипящую створку, а когда я обернулась – подбежала ближе, поминутно оглядываясь через плечо, и протянула мне спящего ребенка.
– Заберите ее, пожалуйста! Хотя бы до Огнеца донесите, там есть приют для брошенных детей, там она вырасти сможет, кровиночка моя. – Женщина беззвучно заплакала, пытаясь сунуть мне в руки сверток с младенцем. Я невольно попятилась, а Искра, глубоко вздохнув, отпустил створку и подошел к женщине вплотную, глядя на нее сверху вниз.
– До города несколько дней пути. Ты предлагаешь мне охранять не только слепую женщину, но и чужого младенца, который своим плачем в любой момент может созвать нежить со всех окрестных нор? Не обманывайся на мой счет. Если надо будет, то, чтобы спасти жену, я, не задумываясь, брошу этого ребенка в пасть чудовищу в качестве закуски. – Он наклонился, глядя прямо в глаза женщине холодным, спокойным и абсолютно серьезным взглядом. – Ты все еще хочешь, чтобы я взял твою дочь с собой?
Отчаяние, разом затопившее женщину, было почти ощутимым. Ее ореол угас так стремительно, будто бы кто-то забросал яркий костер черными остывшими угольями и пеплом. Она отвернулась, прижала к себе малышку так крепко, словно Искра уже собирался отдавать ее ребенка на съедение нежити, и медленно пошла прочь.
Мать, которая готова отдать свое любимое дитя, единственный свет посреди мрака застарелого страха, только чтобы оно жило… Мать, которая смирилась с тем, что ей из этой ямы уже не выбраться, но не смогла принять то, что ее ребенку придется жить в этом же ужасе, не зная спокойствия…
Я окликнула ее раньше, чем Искра успел увести меня прочь.
– Расскажи, что за зло, на которое нельзя смотреть?
Она остановилась. Платок соскользнул с ее головы, позволяя увидеть раннюю седину в когда-то красивых каштановых волосах. Посмотрела на меня со смесью надежды и безразличия.
– Зло, которое приходит с заходом солнца. Мы его не видим, но хорошо слышим. Оно боится света, потому в наших домах огонь горит всю ночь. Говорят, оно вначале ловит за взгляд того, кто имел глупость на него посмотреть, и только потом превращает в себе подобного. Я один раз оказалась рядом с этим. Оно стрекочет, как сверчок, и находится то спереди, то сзади. Но если ты его не видишь, если твои глаза закрыты, – зло будет только слепо шарить вокруг, пытаясь тебя отыскать, но все равно не сможет найти. Но оно способно просочиться в любую щель, которая шире мизинца у ребенка, поэтому мы прячемся в домах без окон, а дверь запираем, затыкаем все щели… и ждем рассвета… Но ты…
– Я слепа, и потому мне это ваше зло вреда не причинят, – вздохнула я.
– Да. Оно тебя не увидит, не найдет. – Ребенок завозился на руках у матери, расплакался. – Ты же ромалийская ведьма… Поможешь?
Я промолчала. Обернулась в сторону Искры.
Харлекин коротко, зло выругался и с треском захлопнул ворота, в сердцах едва не сорвав их с проржавевших петель…
Не смотри на зло, и оно не увидит тебя.
Поговорка, которая в этой крошечной деревеньке, затерянной в лиходольской степи, стала законом. Не смотри на страшное, великое зло, и, быть может, оно тебя не заметит. Не почует в глухой безлунной ночи среди шелестящего травяного моря, не проберется в дома, где давным-давно наглухо замурованы все окна – осталась лишь одна-единственная дверь и дымоход, который на ночь во всех домах запирали на тяжелую заслонку и железный засов. И сидели тихо-тихо, как мыши, вслушиваясь в степь, которая иногда оживала пугающими потусторонними звуками.
Искра стоял, прислонившись к грубой стене у наглухо запертой двери небольшого «предбанничка», то и дело сжимая и разжимая кулаки. Змейка там, одна, в кольце из соли и горючего масла, слепая и не имеющая никакой другой защиты, кроме ромалийских побрякушек и посоха, доставшегося по наследству от человеческой наставницы. Зачем она полезла, какой бес дернул ее за язык, когда она пообещала людям встретиться с этим самым «злом», объясняя, что слепую неведомая нечисть не сможет заметить?! Не сможет, как же! А если это всего лишь очередное заблуждение, которым люди огородили свой слабенький разум от осознания того, что все усилия тщетны? Что любые предосторожности с наступлением темноты превращают их в стадо овец, загнанных в запертые хлева, которые не столько защищают, сколько приглушают жадность местных хозяев? Ведь в самом деле, если прирезать весь скот за одну ночь, пируя до отвала и удовлетворяя жажду убийства ради самого убийства, то завтра или послезавтра есть будет нечего. А когда еще сюда придут люди, чтобы волей-неволей поселиться в опустевших домах, понимая, что степь слишком велика, а день не так длинен, чтобы можно было убежать достаточно далеко из охотничьих угодий этих тварей?
Очень и очень нескоро.
Харлекин скрипнул зубами, чувствуя, как в глубине тела пульсирует управляющий блок, как все инстинкты настаивают, требуют, чтобы он начал действовать, чтобы перестал подпирать стену в этой треклятой опустевшей хижине и выбрался на волю, в ночную степь, туда, где находится его Змейка, его хозяйка, его золотая богиня.
Но был дан приказ – оставаться здесь, пока не позовут. Или, как он понял для себя, пока Змейке не будет грозить серьезная опасность. О том, что он это почувствует, как чувствовал уже неоднократно как дребезжащую от напряжения перетянутую струну, протянутую сквозь то, что заменяло железному оборотню сердце, Искра даже не сомневался. Боялся только одного – что зов придет слишком поздно, что даже вся сила и скорость не помогут успеть вовремя.
Впрочем, до сих пор он пока успевал. Много раз. Успеет и в этот, если будет на то необходимость.
Глухой удар в дверь раздался столь неожиданно, что харлекин, глубоко погруженный в свои мысли, вздрогнул, руки дернулись, обращаясь в металл, с тихим звоном столкнулись железные когти, увенчавшие пальцы. Тихий шорох где-то на крыше – и следом раздался странный тикающий звук, неестественный, непонятный. Будто бы над головой квакает неисправная механическая жаба, и из-за этой неисправности равномерное кваканье то и дело прерывается звонким бульканьем.
Шелест за спиной – будто бы ровнехонько за тем местом, где Искра прислонялся к стене, кто-то водит шершавыми лапами, очерчивая контур человеческой фигуры. В горле харлекина поневоле начало подниматься низкое, раздраженное рычание – больше всего ему сейчас хотелось перекинуться, дать ход боевой модификации, снести плотно запертую дверь и вырваться на волю. И там будь что будет – после загрядской подземной твари Искра не думал, что может столкнуться с чем-то более страшным. Раздражающим – да. Вынуждающим беспокоиться за шассу в слабом и хрупком человечьем теле – еще как да. Но не пугающим. Страх словно отсекся, ушел куда-то, остался позади вместе с тем незавершенным проектом, которым он был когда-то давно, до встречи со Змейкой и ее управляющим блоком.
Ш-ш-ш-шась!
Гул пламени Искра разобрал даже сквозь стену. И сразу следом за ним – бодрый, частый перезвон золотых колокольчиков на ромалийских браслетах. В степи звуки разносятся очень далеко, слышны четко и хорошо, и сейчас приятный металлический перелив умудрился заглушить даже кваканье-бульканье, раздававшееся уже со всех сторон, ото всех щелей, забитых тряпками и паклей.
Танцует. Танцует, как и собиралась, – в кольце из огня и соли, танцует старый, давно забытый большинством людей танец, на который, как рассказывала сама Змейка, в свое время выходила и нежить, и гораздо более пугающие и опасные создания. Ворожит этот танец, затягивает и манит каждого, кто не принадлежит к живущим под солнцем, а огненный круг вынуждает всех, кто собрался на звон колокольцев, держаться на почтительном расстоянии от плясуньи.