ься тебе смысла не будет: человеческий облик начнет сползать с тебя сразу же, как только ты отойдешь от места трапезы.
– Как ты этого добился? – тихо прошептала она, сверля взглядом его руку. – Ведь не вкусив человеческой плоти, обратно ее себе не вернешь!
– А кто тебе это сказал, Ализа? Почему ты в этом настолько уверена? – вкрадчиво поинтересовался Искра, всматриваясь в побелевшее, заострившееся на скулах лицо оборотницы. – Может быть, тот, кто убедил тебя в необходимости охоты, просто не знал иного способа выжить? А ты, судя по всему, не слишком утруждала себя поисками. И в самом деле – зачем искать, если есть готовый, проверенный кем-то еще ответ? Пусть даже он и неправильный. Иди домой, Ализа. Здесь тебе делать нечего.
Харлекин обошел неподвижно застывшую женщину и направился прочь, когда на краю площади возникла слегка пошатывающаяся хрупкая женская фигурка, кутающаяся в цветастую ромалийскую шаль и сонно пытающаяся пригладить непрестанно лезущие в лицо длинные степняцкие косички.
Сердце ухнуло куда-то вниз, застряв под грудиной ледяным, не дающим дышать комом.
– Искра? – Сонный голос Змейки он бы никогда не спутал с чьим-то еще, и надежда на то, что произошла ошибка и на площадь вышел кто-то чужой, окончательно растаяла.
За спиной у него раздался треск рвущейся одежды, и харлекин рванулся на перехват раньше, чем успел это осознать, перекидываясь в мгновение ока и сбивая с ног хрипло дышащую, мерзко скрежещущую заржавленными сочленениями железную тварь всего в двух шагах от неподвижно застывшей шассы.
Тварь, в которую он сам мог бы превратиться, если бы не повстречал на старом заброшенном кладбище ромалийскую девчонку в грязной нижней сорочке, отчаянно прижимавшую к груди завязанный узлом цветастый платок с шелковыми кистями…
Удержать вырывающуюся из рук оборотницу, перевернуться на бок и отбросить ее подальше мощным толчком, прямо в невысокую стену колодца.
Встать на ноги, пригнувшись пониже и закрывая собой ранимую, непрочную оболочку золотой своей госпожи от существа, которое легко оправилось от удара и коротко, зло рыкнуло, клацнув запятнанной ржавчиной, но все еще крепкой челюстью.
Искра не счел нужным отвечать на вызов – молча прыгнул вперед, пропуская со свистом вспоровшие воздух когти над головой и вгрызаясь в столь неосторожно открытый бывшей наставницей бок…
Я смотрела – и не могла понять, что же видят мои глаза. На меня навалилось какое-то странное оцепенение, которое мне никак не удавалось стряхнуть, а в голове крутилась одна-единственная мысль: «Как же так?»
Как же так вышло, что я сейчас смотрю сквозь Искру, как сквозь каменное древо, росшее когда-то в огромной пещере неподалеку от родного, ныне давно разоренного гнездовища? Четкий, будто бы нарисованный чернилами контур тела – и жидкое сияние, переливающееся из золотисто-желтого в кроваво-красное, заполняющее этот контур. А в грудине – яркая живая искорка, совсем как в каменном древе, выращенном взрослой шассой. На миг мне почудилось, что вот оно, мое так и не выращенное древо, вот доказательство моей зрелости, доказательство принадлежности к роду детей Тхалисса. Оно живет, растет и хранит в себе частичку меня самой, которая угаснет и обратится в черную выжженную дыру только с моей смертью. И при этом оно двигается, разговаривает, улыбается, защищает меня и делится ласковым обжигающим теплом по ночам.
Как же так получилось, что у моего каменного древа оказалось не только имя, но и гулкое название «харлекин»?
И почему я этого раньше не замечала?
– Искра? – Я позвала его, не задумываясь, растирая лицо ладонями и пытаясь разогнать сон, который не желал отпускать меня, даже когда я вылезла из теплой кровати и на цыпочках прокралась мимо задремавшего на стуле дудочника в поисках своего харлекина, исчезнувшего невесть куда посреди ночи.
А в ответ – лишь тихий, чуточку напуганный стон, который почти сразу же был заглушен низким, раскатистым рыком.
Не Искра – кто-то другой, похожий на него и до сих пор прятавшийся за колодцем, одним прыжком одолел половину крохотной площади, зажатой между домами, и кинулся на меня, роняя с массивного, покрытого тусклыми неровными пластинами тела хлопья ржавчины. Я даже не успела испугаться, как наперерез этому существу кинулся рассыпающий голубые искры яркий метеор. Он сбил несущееся на меня с каким-то противным скрежетом существо, со звоном перекатился по мостовой и, наконец, подмял его под себя, не давая шевельнуться. Впрочем, ненадолго – несколько мгновений, и Искра отшвырнул противника в стену колодца и поднялся, загораживая меня собой, низко пригибаясь и не издавая ни звука. Золотое сияние почти полностью скрылось под яростным багрянцем, но и его постепенно заключала в себя холодная синева спокойствия.
Искра был готов убивать. Не из ненависти, ярости или желания отомстить. Я впервые наблюдала у него, такого порывистого и несдержанного, это спокойствие перед боем: когда ты понимаешь, что стоящего перед тобой противника просто надо уничтожить. Стереть с лица земли. Так, чтобы ничто более не напоминало о нем миру. Потому что так надо, чтобы защитить тех, кто тебе дорог.
Нечто похожее я ощутила, когда из-под земли в серое весеннее небо, затянутое тучами, поднималась ужасающая Госпожа Загряды. Меня колотило от страха, когда я пробивалась в полыхающее огнем и жаром зимовье, думая о том, что, когда сломаю наконец эту проклятую дверь, внутри я обнаружу только трупы – и никого живого. Я тряслась от ужаса, когда выбралась из ледяной реки на отмель, загребая гальку и жесткий слежавшийся песок золотыми чешуйчатыми руками и вспоминая о том, что осталось у меня за спиной за высокими каменными стенами ставшего ненавистным города.
Но в тот момент, когда я поймала посох, переброшенный мне Михеем-конокрадом, в момент, когда я начала ромалийский танец в шассьем теле, прекрасно понимая, что бежать уже некуда и что за спиной люди, которых без моей помощи ждет ужасающая по своей жестокости смерть, – тогда я была спокойна. Страху попросту не нашлось во мне места – я знала, что Госпожу Загряды надо остановить. Уничтожить, загнать обратно под землю или же усыпить – не важно. Но остановить. И тогда злость, горечь и страх стали холодными, как могильный камень, они опустились куда-то на глубину моей души, да так там и остались – ледяными тяжелыми камнями, которые я почувствовала лишь после того, как выбралась из проклятого города.
Существо, которое Искра отбросил к колодцу, тряхнуло большой головой, отчего ворох железных волос-спиц тихонечко, переливчато зазвенел, и громко, протяжно завыло. Харлекин, закрывавший меня собой, не ответил – он просто кинулся вперед, в последний момент пригибаясь, уходя от взмаха когтями и вцепляясь противнику под мышку, туда, где не было крепких доспехов, защищающих тело.
Я склонила голову набок, внимательно рассматривая Искрова противника. Странное, невесть откуда навалившееся на меня оцепенение все не проходило, я почему-то не могла заставить себя ни сдвинуться с места, чтобы помочь Искре, ни позвать на помощь. Только наблюдать за тем, как два харлекина, сцепившись, катаются по площади в сопровождении громкого металлического звона, скрежета и воя.
Они одинаковые. Искра и тот, другой, который попытался на меня напасть. Но при этом очень сильно отличаются друг от друга. Разница как между живым существом и его зыбким отражением на поверхности воды. Искра полыхал изнутри, ореол его «души» горел и переливался десятками, сотнями оттенков, тогда как второй харлекин сиял тускло, кое-где сияние было поглощено неровными пятнами с расплывчатым краем, а в середине тела зияла чернота. Как будто у него извлекли сердце и забыли вложить обратно, оставив незаживающую рану.
А может, его там и не было, этого «сердца»?
Харлекины наконец расцепились, Искра припал к земле, выгнулся дугой и резко опустил голову вниз, едва не впечатываясь лбом в мостовую. Длинные волосы-струны, в мешанине которых уже мерцали бело-голубые огоньки, напомнившие мне запутавшихся в густых зарослях осоки светлячков, взвились сплошным шелестящим веером и со странным глухим треском обрушились на спину противника тысячехвостой плетью.
Вспышка белого огня, столь яркая, что у меня перед глазами заплясали черные пятна. Искрова противника подбросило, а в ночном воздухе запахло послегрозовой свежестью. Будто бы молния ударила, вот только она оказалась порождена железным телом моего спутника.
Он все-таки запомнил, как уничтожил кэльпи на ночном лугу. Запомнил это шассье движение и сделал его именно так, как сделала бы я в змеином теле: упираясь обеими руками и основанием живота в неровную поверхность…
Сквозь залепившую уши вязкую тишину пробился тонкий противный скрип – так скрипит только пробитый металл, сквозь который продолжают проталкивать что-то большое и острое, неторопливо расширяя отверстие. Искра пошатнулся, подался назад, отступая на полшага от противника, и только тогда я разглядела странный штырь, вошедший ему в бок чуть пониже грудины. «Штырь» шевельнулся, изогнулся так, будто был живым, и резким движением вошел глубже, заставив Искру глухо взвыть.
– Хорошо, но недостаточно. – Голос второго харлекина был скрежещущим и уже совершенно не похожим на человеческий. Мерзкий, скрипучий, раздражающий слух – как будто звуки извлекало не горло оборотня, а две трущиеся друг о друга заржавленные железяки. – Как я рада, что научила тебя не всему, что умела.
Научила?
– Знаешь, недавно осознавший себя харлекин чувствует себя хуже, чем шасса в чужой шкуре. Стирается грань между родовой памятью и теми воспоминаниями, которые были накоплены во время человеческой жизни, чувства выцветают и блекнут, как дешевые краски на ярком солнце. Оборачиваясь в железное чудовище, ты приходишь в себя в другом, гораздо более взрослом теле, которое навязывает тебе совершенно иные потребности. И знаешь, что самое страшное? Нет никого, кто бы объяснил тебе, еще недавнему подростку, что с тобой случилось и как с этим жить дальше. И родовая память – плохая замена наставнику. Поэтому я отчаянно искал хоть кого-нибудь, кто поможет мне разобраться с собой, понять, кем я стал и что с этим всем делать