Странная она все-таки… Защищает людей, живет с железным оборотнем, а тот на нее не надышится, на куски готов порвать каждого, кто хотя бы попытается ее обидеть. И как она такой преданности сумела добиться от чарана? Ведь давно известно, что железные оборотни – редкие по своей циничности притворщики, они хищники, которые втираются в доверие, чтобы легче было убить намеченную жертву, эгоисты, не способные ужиться даже с себе подобными… А Искра добровольно сдал себя на пытки Ордену еще в Загряде, только чтобы оставили в покое ромалийское зимовье, где тогда пряталась эта девчонка с золотыми глазами. И потом, уже в Огнеце, сцепился с еще одним чараном, не подпуская его к Ясмии. Так серьезно сцепился, что едва не отдал концы, получив дырку в боку и мелкую кашицу вместо половины внутренностей. И как только без охоты выкарабкаться сумел, на одном только внутреннем ресурсе? Живучий, тварь такая. Его бы исследовать, понять, почему же этот конкретный оборотень так разительно отличается от своих собратьев. Отчего может обходиться лишь обычной пищей, не выходя на охоту, и при этом долгое время удерживать человеческий облик? Как возвращается к нему после превращения в покрытое доспехами чудовище, не вкусив человечьей плоти? И, что самое непонятное, почему испытывает столь необъяснимо глубокую привязанность и преданность по отношению к золотой шассе?
Вик усмехнулся – это желание было столь же безумным и невыполнимым, как и то, что выгоняло его на охоту за нелюдью долгие годы начиная с момента, когда он принес присягу Ордену Змееловов.
– Долго еще у забора стоять будем или все же постучимся? – поинтересовался Искра, складывая плащи, до того неровными крыльями болтавшиеся у него на плече, в аккуратные валики и пряча один в сумку Ясмии, а второй подсовывая под лямку собственного ранца.
Дудочнику очень хотелось съязвить в ответ, но пришлось прикусить язык – ни к чему злить того, кто рано или поздно окажется у тебя за спиной.
– Я бы надолго тут в любом случае не задерживался, больно нехорошие слухи до нашего Ордена из этих земель долетали. – Змеелов подошел вплотную к дверце и пару раз стукнул по ней тяжелым оголовьем трости. – Эй, есть тут кто живой?
Ответ пришел незамедлительно – похоже, сторож сидел по ту сторону двери довольно давно, а значит, наверняка успел услышать многое из того, что Вик наговорил про эту местность, не слишком стесняясь в выражениях.
– Живые-то есть. А вы откудова будете? На крыльях, што ль, прилетели? То вас нету, а то из ниоткуда голоса появляются.
– Из Ордена Змееловов мы, – подумав, ответил Вик, на всякий случай отходя на два шага от двери. – В дозор послали.
– Вот уж точно – послали так послали. – Невидимый сторож закряхтел-засмеялся хрипло и надтреснуто, будто не человек, а старый, уже седой столетний ворон. – Чем провинились-то, если в нашу глушь отправили ажно от самого Черноречья?
– Да болтает музыкант наш слишком много, вот и доболтался, – хохотнул Искра, кладя широкую ладонь на плечо Ясмии и ненавязчиво так задвигая ее себе за спину. – Ну, так что, отец, впустишь? Мы надолго не задержимся, передохнем только с дороги, и к вечеру нас тут уже не будет.
По ту сторону двери замолчали, а потом все тот же старческий голос прозвучал скорее задумчиво, чем с насмешливой издевкой.
– Мне кровлю подлатать некому. Сын на заработки еще весной уехал, а сам я староват, чтобы на крышу лазить. Если поможете, впущу, даже покажу, где у меня амбар стоит, там отдохнуть сможете. В дом вас все равно никто не пустит. Боится народ пришлых – места-то неспокойные.
– А ты, значит, не боишься? – поинтересовался Викториан и невольно вздрогнул, когда старая скрипучая дверь приоткрылась и из узенького проема высунулся горбатый, скособоченный на левую сторону дед, голова которого была покрыта капюшоном, больше похожим на пыльный мешок из-под муки.
– А мне-то чегой бояться, в мои-то годы? – Сторож поднял голову – стало видно, что капюшон полностью скрывает левую половину лица, но через проделанную в грубой дерюге дыру виден огромный выпученный глаз, мутный и с расплывшимся зрачком, похожим на кляксу. – Я ж лихо степное видал, пущай и одним глазком только. Мне теперь сам черт страшным не покажется.
– Расскажешь? – Вик невольно подался вперед, с трудом отводя взгляд от дыры в мешковине. Мутный зрачок смотрел куда-то в сторону и, казалось, вообще не двигался, даже когда дед переводил взгляд уцелевшего, правого, глаза с одного путника на другого.
– Если кровлю починишь, то не только байку расскажу, но и обедом накормлю. Старуха моя, правда, уже не так хорошо кашеварит, как в молодости, но за достойную работу накормит сытно и от души.
Сторож усмехнулся, показав немногие оставшиеся зубы, и Искра решительно шагнул вперед, ведя за руку Ясмию, которая до того молча стояла чуть поодаль, склонив голову набок и осторожно перебирая кончиками пальцев по длинным занозистым трещинам, почти расколовшим натрое старый ромалийский посох.
– Показывай свой амбар, отец. Жену размещу и починю тебе кровлю. А музыканта ты нашего в расчет не бери, у него руки нежные, к простой работе не приученные, зато нечисть он только так разгоняет, прям как мышей веником. – Оборотень ухмыльнулся и подмигнул дудочнику. – Если б еще язык за зубами держал почаще, вообще б цены не было.
Викториан лишь покачал головой и шагнул следом за сторожем. Так, значит, были все-таки выжившие. И похоже, не всем так сильно доставалось, как тому ганслингеру, – дед вон живет себе, пусть и выглядит так, словно коптит небо чуть ли не сотню лет. Расспросить его надо и в дневник записать. Не себе, так потомкам пригодится.
Быстрый взгляд в сторону Ясмии, спокойно идущей рядом с оборотнем, доверчиво или же просто по привычке держащейся кончиками пальцев за его чуть отставленный в сторону локоть.
Если будут они, эти потомки…
Вечерело на удивление быстро. Еще с полчаса назад Викториан обливался потом в маленькой, душной каморке, тщательно записывая россказни старика в небольшую походную книжицу, а сейчас солнце уже клонилось к горизонту, унося с собой изнывающую жару и слепящий дневной свет. Дудочник вытер вспотевший лоб рукавом рубашки и сел на крыльцо, машинально перелистывая исписанные мелким, аккуратным и очень разборчивым почерком страницы.
Под домашнюю брагу лихоборский сторож стал излишне словоохотлив, и пусть бесценные сведения о пережитой встрече с «лихом» то и дело перемежались жалобами на старческие болезни и шумных соседей, змеелов сумел получить весьма богатую пищу для размышлений.
По словам старика, «лихо» само по себе незлое. То есть оно не нападает из засады, не подкрадывается со спины – оно просто бродит где-то в окрестностях, почти не показываясь людям на глаза. Есть у местных одно правило – коль завидел вдалеке странно сгорбившуюся фигуру в лохмотьях, падай на землю лицом вниз, накрой голову хоть курткой, хоть рубашкой, хоть мешком и лежи себе смирно, пока «лихо» мимо не пройдет. А идти оно может ой как долго – и час, и два. Это только поймав на себе случайный или любопытный взгляд, оно начинает бежать так быстро, что и на коне не ускачешь, а пока не смотрит на него никто – бредет себе помаленьку, пока сквозь землю не провалится. А Марек, сторож нынешний, в свое время слишком нетерпеливый был. Молодой потому что, да и глупый. Он, завидев как-то «лихо» во время покоса в степи, косцам-то гаркнул, чтобы те попадали. И сам ткнулся лицом в землю, где стоял, а голову, как положено, мешком накрыл. Да вот только в мешке том дырка была. Маленькая совсем, незаметная – орех бы не выкатился. Слышит он – шуршит рядом что-то, обошло его сначала, потом дальше в степь направилось, а потом и стихло все. Совсем стихло. Он-то, дурень, полежал еще минут десять, слышит, товарищи рядом зашевелились, тогда и осмелился в дырку ту в мешке глянуть. А оказалось, что «лихо» никуда и не ушло, – над ним ровнехонько стояло. Только и успел увидеть, что две черные, высохшие, как у мумии, босые ступни с корявыми желтыми ногтями, да и то, что под капюшоном у «лиха» было. На одну лишь секундочку, одним глазком, но и этого хватило, чтобы молодого парня искалечило. Не шибко сильно и страшно – всего-то левый глаз вдвое больше правого стал, по сравнению с тем, как «лихо» может лицо испоганить, и вовсе ерунда, с таким жить можно, – но и этого хватило, чтобы из родной деревни Марека выгнали. Зато в Лихоборах, где «и не такое видали», крепкого, работящего парня с черной повязкой через половину лица приняли. Даже жениться сумел – на доброй, но некрасивой рябой девке, засидевшейся в перестарках.
Вот только узнать, что же увидел дед под драным капюшоном «лиха», Вик так и не сумел: Марек отказался наотрез, а потом и вовсе раскричался, смахнул пустую глиняную кружку со стола и потребовал, чтобы его немедля оставили в покое.
Ну в покое так в покое.
Змеелов закрыл книжечку и убрал ее в плоский кошель, висящий на поясе. Задумчиво пощипал нижнюю губу и посмотрел в сторону амбара. Учитывая, что стук на крыше прекратился уже давно, крышу железный оборотень все ж таки починил, как сумел. А раз шасса из амбара даже носу не показывала, значит, вариантов, где еще искать попутчиков, больше не было.
По правде говоря, засиживаться долго в этом проклятом селе Вику очень и очень не хотелось. Конечно, дед ни словом не обмолвился о том, появляется ли «лихо» в деревне или же просто бродит где-то за забором, но уж больно тут запоры на дверях хороши, а ставни подогнаны так, что лезвие ножа не просунешь. Видать, на земляной вал местные не слишком надеются, потому и оберегают себя, как могут: подковок и амулетов по углам змеелов ни одного не увидел, зато тяжелый засов и крепкие железные петли в доме у сторожа оценил. С тараном такую дверь выбивать придется, если очень понадобится.
Вик неохотно поднялся и пошел к амбару. Ветхое строеньице, лет которому, судя по рассохшейся двери и кое-как замазанным глиной щелям в стенах, было не меньше, чем деду Мареку, стояло на одном честном слове и надежным укрытием никак служить не могло. Ни против таинственного «лиха», ни против крестьянского самосуда, если вдруг таковой случится.