Но воевода, закусив удила, не внимая голосу разума, продолжал лаять:
– Да мне по хрен, где он славен! Пущай на Москву мотает! Тут не Лавра, а Соловки! И ты, игумен, мне не указ. У меня начальник – воевода Колмогорский, который отряд в помощь отправил, но не тебе в подчинение! А если воеводы нет, так я сам по себе!
– Ах, ты сукин сын! – закричал келарь. – Ты кого приблудным назвал, срань подзаборная?! Да у тебя еще батька с маткой не снюхались, когда я чин стольника получил!
Авраамий, взмахнув посохом, едва не задел им кончик носа воеводы, от чего тот вскипел и выхватил саблю, но на его плечах повисли двое стрельцов.
– Максим Васильич, ты че творишь-то? Окстнись! Ты ж на старца руку поднимаешь! – отбирая саблю у начальника, сказал Елизарий Беседнов.
Воевода, слегка опамятовав, хрипло пробурчал:
– Я тебя, старый пень, по уши в землю прикажу вбить. Елизарий, скажи стрельцам – пущай они этого монаха к столбу привяжут да двадцать плетей всыпят! Ну!
Но никто из подчиненных не сдвинулся с места – уставились на воеводу, словно увидели редкостную рыбу али зверя.
– Так, говоришь, келарь я приблудный? Игумен тебе не указ? Ты, Лихарев, не меня обидел! Ты, сопляк, игумена оскорбил паскудством своим, – сказал Авраамий, поглядывая на стрельцов и на настоятеля. – Ну а коли ты себя правым считаешь, я тебя на Суд Божий вызываю!
– Да ты, старец, в уме ли? – ужаснулся настоятель.
– Прости, отче, но Ермоген, патриарх Святейший, сказал, что за правое дело и мних может оружие взять. А чтобы обитель не осквернять, мы за ворота уйдем!
Настоятель, недовольно постукивая посохом, отошел в сторону, не сказав «да», но и не запретил. Да и как запретить, ежели требуют Божьего Суда?
– Отец Авраамий, – подскочил к келарю Мансуров. – Дозволь я заместо тебя на бой выйду?
– Нет, Петруша, – покачал головой Палицын. – Я сам его вызвал, сам и биться стану.
Стрельцы, стоявшие около воеводы, отпустив начальника, глухо роптали:
– Не дело творит Максим Васильевич, ох, не дело!
– Негоже воинскому человеку о мниха саблю кровавить! – сурово сказал Беседнов.
Лихарев, прислушавшись к стрельцам, усмехнулся свысока:
– Так уж и быть – прощаю я тебя, старик, живи.
– Испугался, что ли? – усмехнулся келарь. – Я тебя на Божий Суд вызвал, а ты и штаны обмочил? Значит, неправ ты, воевода! А если правым себя считаешь, да боишься – так ты не воевода, а так, тьфу… – плюнул старец под ноги воеводе.
Этого Лихарев снести не мог. В бешенстве выхватив саблю из ножен ближайшего стрельца, подскочил к келарю и, широко размахнувшись, рубанул сверху вниз, с оттягом…
И была бы отсечена голова вредного старца, но сабля наткнулась на кованый наконечник посоха, отскочила в сторону, а Палицын подсек ногу воеводы и подтолкнул в плечо, а когда тот упал, от души приложился по затылку…
– Ну, ни хрена себе! – выдохнули стрельцы в один голос.
Отец Иринарх, потрогав тело и убедившись, что воевода жив, приказал:
– Воеводу вниз – в поруб. Пущай там сидит, ума набирается. – Подойдя к Палицыну, который стоял, устало опершись на посох, игумен сказал: – Ты че сотворил-то? Где ж слыхано-то, чтобы монахи, да на Божьем Суде бились?
– А что делать-то было? Это ж если каждый раз с ним лаяться, никаких ворогов не надо! А как бы ты его от начальствования отстранил, если у него столько стрельцов под рукой? – тяжело дыша, отозвался Авраамий.
– Да понял я, зачем ты свару затеял, – хмуро сказал игумен. Потом сменил гнев на милость: – Эх, хитер ты, хитер… Так повернул, что воевода кругом неправ – на Божьем Суде, супротив безоружного саблю поднял, да монашеским посохом по затылку получил… Ну а если бы зарубил? Какая бы польза от твоей смерти? Ты же, чай, старик уж, против молодых-то выходить.
– А такая польза, что если бы он меня зарубил, евонные стрельцы бы его и пришибли, а ты бы Мансурова либо Беседнова старшим назначил. Нужно, чтобы один воевода был, а не два.
– Это верно, – согласился игумен и спохватился: – Мы тут с тобой лясы точим, а стрельцы ждут, когда ты им задание задашь…
Дело нашлось для всех. Стрельцы и крестьяне таскали на стены бревна и камни, готовили котлы для смолы. Кузнецы ковали топоры и рогатины, которыми сподручно отталкивать лестницы. В кладовых и в погребах разбирали припасы. Отец игумен приказал проверить все бочки с остатками прошлогодних запасов, каждый мешок с мукой и каждую корчагу с солониной. По совету Авраамия, которого в последнее время звали не иначе как «брат воевода», отец Иринарх приказал вымести келии, помыть стены и полы со щелоком, выскрести выгребные ямы и нужники, а то, что нельзя отскрести, засыпать известью.
В один из вечеров Палицын решил зайти к брату лекарю. Толкнув дверь, опешил – не келья монашеская, а сеновал! Ноги увязали в траве, со стен свисали охапки сушеных цветов. А пахло так, что Авраамий, вместо приветствия, громко чихнул…
– Будь здрав, брат воевода, – поприветствовал лекарь – горбатенький старичок, похожий на встревоженного воробья.
– И тебе того же… – ответствовал Авраамий, пытаясь вспомнить имя мниха, но опять расчихался. Вытирая рукавом слезы, выступившие из глаз, и зажимая нос, спросил: – Как тут и дышите-то?
– Ты ротом дыши, быстрее обвыкнешь, – посоветовал лекарь.
Горбун сосредоточенно мял сушеные лепестки желто-коричневых цветов, а три пожилые рыбацкие женки, сидящие в ряд на лавке, увязывали их в небольшие мешочки.
Палицын стал дышать ртом. Стало легче. Узнав цветы ноготков, поинтересовался:
– К Пасхе готовишься?
– Для крашения нынче и луковая шелуха сойдет, – ответил лекарь. – А ноготки на раны сыпать сподручно.
– Вона! – удивился Палицын. – А я и не знал…
– Средство-то старое. Обычно мы ими кожи красим да яйца на Христово Воскресение. Держу еще толику малую на случай, коли из братии кто поранится. Так ведь ранятся-то нечасто. Больше от простуды да от поносов пользую. Ну, ворог придет, так надо быть готовым.
Покивав, Авраамий собрался уйти. Дел немало, а у лекаря смотреть нечего – видно, что в лечении искусен!
– Я вот что мыслю, брат Авраамий, – остановил его лекарь. – Ежели бой будет, мне к каждому раненому не поспеть – помощников надо. Увечных они будут сюда таскать, а тех, кто несильно, можно прямо на стенах пользовать. Вон, этим мои знахарки займутся… – кивнул инок на женок.
– Это получается, что стрельцы со стен да с башен отлучаться не станут, чтобы раненых к лекарю нести… Я тебе мужиков дам, которых во вторую очередь на стены ставить буду. Ну, голова! – восхитился Палицын.
– Ты, брат, попроси у отца настоятеля, чтобы мне келию отвели побольше. По мирному-то времени и эта сойдет, а коли раненых притащат? Тут, – обвел лекарь рукой, – места-то совсем нет.
– Келия… – задумался Авраамий, прикидывая, где же взять большую келию? Вроде все одинаковые. Но сообразил: – Я тебе не келию, а целую лекарскую избу найду! Скажу мужикам, чтобы еще один сруб во дворе поставили.
– Вот это правильно! – обрадовался горбун. – А то, если у кого руку-ногу отымать придется, тесно будет.
– А чем резать-то будешь? – заинтересовался келарь.
В Троице-Сергиевой лавре раненых оттаскивали в сторону. Если повезет – подойдет лекарь. Те, кто мог выжить, справлялись сами, с Божьей помощью, нет – не судьба… Окровавленную культю обсыпали порохом и поджигали или мазали горячей смолой. От такого лечения нередко умирали на месте.
Лекарь нагнулся и вытащил из сена сундучок. Раскрыл и принялся рассказывать, увлеченно потрясая инструментами:
– Вот, брат воевода, этим ножом только простые разрезы делать, чтобы ранку расширить, если пуля застряла али осколок, – показал прямой ножичек и, убрав его, вытащил небольшие клещи: – Ранку расширим, а пулю энтими щипцами захвачу! А потом края зашить надо. Простая игла не пойдет, тут особые нужны, вон такие! – горделиво продемонстрировал две кривые иголки.
Продолжая болтать, горбун раскладывал на столе ножи – прямые и кривые, клещи, короткую пилу, маленький ломик-гвоздодер. Что-то там еще звякало…
– Да, брат… Запасливый ты… – протянул Палицын.
– Иной знахарь повязку наложит али веревкой рану перетянет, а толку-то? – пренебрежительно фыркнул лекарь. – Ежели рана большая, так кровь никакой повязкой не остановишь – вся вытечет. А туго перетянуть, Антонов огонь кинется. Резать надо! Без руки, без ноги, а жить можно. Вишь – пила специальная есть…
– А кости резать, не помрет увечный-то?
– Не, не должен, – жизнерадостно сказал лекарь. – Я ему вначале настоечки дам выпить. Водочка хорошо обезболивает, если внутрь принять. Ну, в крайнем-то случае можно и… – вытащил монах деревянную кувалду, похожую на ту, которой бьют морского зверя.
– Молодец, брат Андриан, – похвалил Авраамий в очередной раз и решил не задерживаться: – Бог тебе в помощь, пойду я.
– Подожди, брат-воевода, – засуетился горбун. – Я тебе еще стол покажу! Тута я ремни приделал, чтобы привязывать…
Палицын выскочил. Лекарь – молодец, но болтун изрядный. Слушать его – не переслушать. Когда Авраамий проходил через двор, к нему подбежал послушник:
– Отец Авраамий, тебя отец настоятель искал, велел, чтобы ты к нему тотчас же шел.
В настоятельской келии все было так, как при покойном отце Антонии. Разве что на столе, поверх бумаг, лежал огромный пистолет…
– Садись, брат, – радушно предложил настоятель и, заметив, что гость с удивлением смотрит на оружие, с усмешкой пояснил: – Зашел намедни в оружейную палату, а там два мниха лаются, один у другого оружие отбирает. Добро бы из-за мушкета или из-за пищали. В кого они из пистоля-то собирались палить? Если до свеев, так и пуля не долетит. Ну, я у них пистоль-то и забрал.
– Зачем звал, отец игумен?
– Спешишь куда? Или без тебя не сделают?
– Хотел мужикам показать, куда срубы ставить.
– А срубы-то зачем? – заинтересовался настоятель. – Я ведь давеча, когда ты Егорке про них говорил, запомнил, да спросить недосуг – на кой они? Ты ж и так почти все ворота камнями велел заложить.