Вернуться к этому больше нельзя, но одно воспоминание примиряет в какой-то мере с нашей раздерганной жизнью, которую мы сами толчем в какой-то дьявольской ступе пестиками политических амбиций, непримиримости, национальной вражды. Как поется в песне: «Мои года — мое богатство».
Работа в центре. Разведывательные вылазки за рубеж
В Москву я вернулся под самый конец 1968 года. Мне исполнилось 40 лет. Служба вроде бы складывалась беспроблемно. Вскоре меня назначили заместителем начальника латиноамериканского отдела. Такое повышение было беспрецедентным — я сразу перескочил через две должностные ступени. Но я, видимо, тогда разделял ту максиму, которую потом сформулировал начальник разведки Л. В. Шебаршин: «Ничего не проси, ни от чего не отказывайся». Я еще свято верил в то, что «начальству виднее», а следовательно, оно знает, что делает.
Семейные мои обстоятельства к тому времени сложились так, что мне стало невозможно на длительные сроки выезжать в заграничные командировки. Пришлось ограничиваться временными поездками за рубеж с конкретными разовыми заданиями. Кстати, к такому варианту подталкивали меня и новые свалившиеся на голову обязанности организационноуправленческого характера.
Вскоре подоспело время попробовать и новую форму работы. Осенью 1968 года в Перу произошло выступление националистически настроенных военных во главе с генералом Веласко Альварадо и было создано новое правительство, гораздо более открытое для контактов со всеми странами. Прежние власти держались крайне правого внешнеполитического курса. СССР никогда не имел дипломатических отношений с Перу, для нас это была закрытая страна, одно из «белых пятен». Теперь обстановка позволяла провести серьезное знакомство на месте с глубиной и размахом начавшегося революционного процесса. Руководство разведки решило послать меня под прикрытием корреспондента агентства печати «Новости», тем более что в агентстве меня знали и были вполне удовлетворены тем, как я выполнял свои обязанности по «крыше» еще в Мехико. Ехал я на абсолютно чистое место. В стране не было нашего посольства, никаких других представительств. Я оказался единственным советским человеком. Связи с центром у меня не было, кроме обычной почтовой. Жить приходилось в гостинице «Крильон», где все пожитки, я это знал, каждодневно перетряхивались осведомителями спецслужб из местной обслуги. Искать защиты было не у кого, и некуда было жаловаться.
Задача, которую я сам сформулировал себе в центре, состояла в том, чтобы завести как можно более широкий круг контактов в правительственных и политических кругах страны, превратить эти контакты в устойчивые связи, собрать информацию о положении в стране, перспективах военного режима, составить оценки ведущих деятелей государства. Это было необходимо, чтобы оказать поддержку Перу против нараставшего давления со стороны США. Для передачи интересующей центр информации я мог выехать в Чили, где было посольство и, естественно, канал шифрованной связи. Забегая чуть вперед, скажу, что один раз я действительно летал в Чили, чтобы «разгрузиться» от накопленной информации.
Появление в Перу советского журналиста было своего рода сенсацией. Всюду, где мне приходилось бывать, на меня смотрели, как на инопланетянина, со смешанным чувством страха и любопытства. Многолетняя пропагандистская обработка, которая велась в этой стране, заставляла людей видеть в советском человеке прежде всего противника, загадочного, непонятного, далекого и очень чужого. К счастью, человек недаром называется «гомо сапиенс». Пары встреч и бесед обычно хватало, чтобы растопить лед, намороженный в душах людей щелкоперами и борзописцами.
Первым делом я пошел в отдел печати Министерства иностранных дел, сообщил занимавшему кресло его начальника подполковнику Оскару Хараме о своем прибытии и сразу выразил желание взять интервью у президента страны, ряда ведущих министров. На стол легли заранее подготовленные вопросы: я ведь легально занимался легальными журналистскими делами. Мне было обещано содействие. Я рассказал в общих чертах о масштабах своей заинтересованности в ознакомлении с положением в стране, о связях, которые был намерен завести. Мне хотелось убедить подполковника, что никакими конспиративными разведывательными операциями заниматься не собираюсь. Это было необходимо, ибо американцы могли сообщить имевшиеся у них сомнения относительно «чистоты» моей журналистской профессии. Мои опасения, к сожалению, оправдались. В первые дни пребывания в Перу на меня было оказано огромное психологическое давление с целью добиться моего отъезда. По телефону как-то раздался голос, который по-русски, с употреблением крупногабаритного мата, заявил мне: «Мы тебя очень хорошо знаем… (такой-то ты сын!). Если ты не уберешься, то мы размозжим тебе голову! Запомни… (и следовало ругательство)!» Что было делать? Действовать по схеме, которая на такой случай была заранее продумана? Ведь было совершенно естественно предположить такой поворот событий, а психологическая подготовленность равна солидной вооруженности. Струсить и уступить — значит навсегда потерять себя в своих собственных глазах, в глазах друзей и товарищей и в глазах врагов тоже. Здравый смысл подсказывал, что если кто-то действительно задумал тебе размозжить голову, то сделает это без телефонного предупреждения. Не велика доблесть, но и навар невелик — убить одного безоружного, беззащитного, не скомпрометировавшего себя ничем человека. Нет, не пойдут мои недруги на «мокрое» дело!
Поэтому, выслушав все, я таким же крупногабаритным языком заявляю в телефон: «Я занимаюсь нормальной журналистской деятельностью, запугать себя не позволю никаким… А сегодня собираюсь в кино и пойду туда по улице такой-то». Последние слова произнес в запале, наверное, с ненужным Ьызовом. Но поезд, как говорят, ушел. Вечером собрался в кино — теперь уже надо было выполнять обещанное. Не скажу, что фильм в тот раз доставил мне удовольствие. Но, когда вернулся в свою гостиницу и ничего со мной не произошло, я крякнул от радости, что одержал очередную маленькую победу. Только когда стал принимать душ перед сном, увидел в своих руках пучки собственных волос, навсегда покинувших голову.
Были «фокусы» и потом. То в ресторан, где я, не таясь, обедал с кем-нибудь из знакомых, внезапно ворвется «бродячий» фотограф и в упор, с применением мощного светоимпульса сделает снимки, то на улице начнет преследовать автомашина с полуголыми девицами, то еще что-нибудь.
При очередном визите в отдел печати МИД за чашкой кофе с подполковником Харамой я посетовал на крайне низкий профессиональный уровень местных спецслужб. Он взорвался: «Это не мы, это американцы!» — «Для американцев такой провинциализм был бы вообще позором», — заметил я. После этой беседы напряжение значительно спало, только на почте при отправке корреспонденции меня настойчиво про-сили не заклеивать клапаны конверта клейкой лентой (я знал, что очень трудно вскрывать такие конверты, не оставив следов перлюстрации).
Работа без выходных, по 14–15 часов в сутки была праздником. Каждый день включал в себя три-четыре деловые встречи, открывавшие для меня новые пласты информации и сводившие с интересными людьми. Пришлось составить план освоения перуанского «белого пятна». Сначала это были встречи с министрами или их заместителями, в крайнем случае — со старшими чиновниками. Когда эта жила была отработана, наступила очередь политических партий, общественно-политических движений. Потом последовали университеты, студенческие организации. Отдельно стояли центры промышленного производства, современные предприятия по переработке продукции сельского хозяйства. Из людей меня больше всего привлекали те, кто владеет уже накопленной и основательно переваренной информацией: ученые — экономисты, социологи, профессора, а также журналисты.
Перу в то время переживала период радикальных преобразований. Военное правительство национализировало американские нефтеперерабатывающие заводы и выдерживало обычный в таких случаях напор угроз и шантажа со стороны США. Кроме того, решался вопрос об аграрной реформе, надо было традиционное латифундистское землевладение заменить современной системой, открывающей путь к капиталистическому развитию сельского хозяйства. Движителем всего революционного процесса были вооруженные силы, взявшие на себя ответственность за модернизацию страны. На ведущих министерских постах стояли генералы, благо их было в избытке, как и в каждой слаборазвитой стране. Патриотический курс правительства поддерживало большинство населения, кроме части постоянно бунтующих студентов. В открытой оппозиции находились только сторонники «апризма» — партии, являвшейся разновидностью социал-демократии.
Перуанские военные рассчитывали прежде всего на поддержку других латиноамериканских стран, на большее они не замахивались. Выступление военных в Перу было отражением общего поведения армейского руководства в Латинской Америке в ту пору. В том же 1968 году в Панаме к власти пришел генерал Торрихос, доставивший потом немалую головную боль Соединенным Штатам. Как уже говорилось, в 1965 году американцам с трудом удалось подавить выступление военных в Доминиканской республике. Поведение военных было реакцией на полное банкротство традиционных политических партий, запутавшихся в коррупции и лакействе перед иностранными интересами. Во многих случаях временное пребывание военных у власти оказало очистительное воздействие на общественно-политическую жизнь своих стран и подготовило почву для укоренения более здоровых ростков демократии.
Отношение латиноамериканских военных к Советскому Союзу было двойственным. С одной стороны, оно определялось традиционной враждебной настороженностью по отношению к социалистической идеологии. Одномерность мышления — удел не только носителей коммунистической идеологии. С другой стороны, нельзя было отказаться от соблазна опереться при необходимости на помощь и поддержку Советского Союза. Наша огромная в ту пору, закрашенная на карте ядовитым красным цветом страна лежит очень далеко от Латинской Америки. Мы никогда ни с кем не воевали на этом континенте, никому не успели нанести никаких обид, нас вообще плохо и мало знали. Но мы всегда стояли в оппозиции к США, главному врагу Латинской Америки. Поэтому СССР, естественно, рассматривался как потенциальный союзник в любой трудной ситуации. «Враг Соединенных Штатов — наш друг» — таковым было практическое кредо многих политических деятелей. Вот на такой зыбкой основе — «и хочется, и колется» — и строились зачастую отношения между так называемыми прогрессивными военными режимами в Латинской Америке и Советским Союзом.