28 января 1991 г. меня вызвал начальник разведки и сказал о моем предстоящем назначении начальником аналитического управления Комитета госбезопасности.
На посту главного аналитика Лубянки
Я знал, что на раздумье мне дано несколько минут. Затем в кабинете раздастся телефонный звонок от председателя КГБ, который уже сделает это предложение официально. Уходить из ПГУ мне не хотелось. Песочные часы моей жизни отсыпали 63-й год. Мысль об отставке уже прочно обосновалась в голове. Менять коллектив, друзей, уклад жизни и работы было поздно. Но было так же ясно, что в разведке сейчас мне делать нечего. К тому же я становился одним из старейших по возрасту заместителей начальника разведки. Выбор был прост: или соглашаться, или сразу подавать в отставку. Были собственные доводы в пользу того, чтобы принять предложение. Все-таки последние почти два десятка лет сформировали меня как профессионального информационного работника, а это как раз такой профиль, в котором острее всего нуждалось руководство и ведомства, и государства. Меня в какой-то мере увлекала мысль ознакомиться с нашими домашними делами; я надеялся, что мне приоткроется некая скрытая сторона явлений, до которой глаз мой дотоле не добирался. Иначе говоря, хотелось окунуться в свое домашнее варево, чтобы, по крайней мере не понаслышке, потом судить об этих «исторических» временах. Сил и физических, и духовных хватало. В конце концов, и завершать службу на посту начальника самостоятельного управления не в пример почетнее, чем уходить заместителем пусть даже начальника разведки.
Поэтому, когда раздался звонок от председателя, ответ был почти готов: «Я солдат и готов выполнить приказ!» Начались короткие сборы-проводы. Какими же тяжкими они оказались в эмоциональном отношении! Правду говорят: когда прощаешься с другом, то наполовину умираешь сам. А тут пришлось прощаться почти со всем за 33 года накопленным душевным богатством. Сколько увидел влажных глаз, сам ходил с постоянным внутренним приказом: «Держись!» А через пару дней окончательно покинул родное «Ясенево» и обосновался в новом кабинете в доме 1/3 на углу Пушечной улицы.
Аналитическое управление Комитета госбезопасности было самым молодым подразделением КГБ, оно существовало всего несколько месяцев и являло собой типичную «новостройку». Предыдущий его начальник Валерий Федорович Лебедев был только что назначен заместителем председателя КГБ. Управления как такового пока не существовало: был лишь скелет его, да и то построенный наполовину. Работники были собраны из других подразделений, они сильно отличались между собой по уровню подготовки, опыту работы, даже возрасту. По существу это была пока еще учебная команда, но на раскачку времени не оставалось.
Знакомство с информационным хозяйством Комитета госбезопасности вскрыло давно знакомую картину: заскорузлое местничество, слабый профессионализм и желание каждого крупного оперативного начальника «раздувать ноздри», то есть создавать видимость, что именно он-то и держит Бога за бороду. Каждое главное управление или просто управление имело свой собственный информационный отдел, в который сливались несостоявшиеся или отработанные кадры. Численность отделов была внушительной, иногда до сотни человек, а отдача рахитичной. Способность к осмыслению общегосударственных проблем, глубинных тенденций развития общества оставалась на крайне низком уровне. Но ни один руководитель самостоятельного управления не готов был передать получаемую информацию в «чужое» аналитическое управление и лишиться возможности доклада пусть ущербной и корявой, но своей информации. В КГБ не было никакого единого банка данных по внутриполитической и социально-экономической проблематике.
Мы начали планировать практически с азов создание более или менее современного информационно-аналитического управления в КГБ, опираясь на вполне добротный, оправдавший себя опыт такого подразделения в разведке. Сотрудники управления приняли меня хорошо, с доверием. Да и у меня не было ощущения новичка, выброшенного без скафандра за борт космического корабля, фронт работы со всеми его изъянами виделся четко.
Сложнее было «вписаться» в среду высшего звена начальства, чувствовалось его скрытое недружелюбие к «прытким» выходцам из разведки, которым предстояло забрать всю информслужбу в одни руки. Я успокаивал себя тем, что коллеги все равно скоро поймут неизбежность централизации информационного дела, его профессионализации. Наши первые шаги были обнадеживающими. Мы стали предлагать готовить совместные документы другим управлениям, и они охотно шли на это. Так постепенно, путем двух-трехсторонних наработок, мы и пришли бы через годик к требуемому результату. А пока надо было проявить гибкость, такт и убеждать людей в нашей правоте умением лучше вести аналитическую работу.
Материалов у нас было предостаточно, мы ежедневно получали большое число информационных телеграмм из республик, краев, областей. Информация в основном была негативная, то есть реально отражавшая тенденции развития обстановки в стране. Первое, что я узнал, сев за стол начальника управления, — это то, что Москва в 1991 году получит не 1,4 млн. т мяса, как в прошлом году, а всего 1 млн. т. Поставки молока сократятся с 6 млн. до 5 млн. т, 17 % всего сахара в стране перегоняется на самогон. Рост прогнозировался только в области преступности.
Такими сведениями никого не удивишь, по ним можно измерять только скорость падения уровня жизни, ритм, темп разрушения сложившегося уклада, а направление давно известно всем и вся. На главное место, в центр внимания выползает вопрос о сохранении или распаде Союза Советских Социалистических Республик. Отдельные республики уже окончательно определили свою позицию в этом вопросе (я имею в виду прибалтийские, а также Грузию и Армению), но остальные еще колеблются. 11 февраля 1991 г. в кабинете у председателя КГБ, где обсуждался вопрос о наших задачах в деле спасения СССР, сидело пять-шесть десятков самых высокопоставленных руководителей центральных и местных органов государственной безопасности. Меня неприятно поразило, что многие выступавшие в испуге твердили, что ждут разработок и указаний, как бороться за сохранение единой Родины. Аналитическое управление получило задание подготовить такие документы и разослать их на места. Мы привлекли наших коллег из других подразделений и в кратчайший срок составили развернутые тезисы, которые были направлены на места.
В контексте борьбы за сохранение Союза ключевое место занимала фигура Б. Н. Ельцина. Всех нас заботило то, что его авторитет и влияние росли не на позитивных достижениях в какой-либо области, а на резкой критике и неприятии Горбачева, партии, которые уже всем мешали, как бельмо на глазу. Но, даже находясь в оппозиции, Б. Ельцин прорисовывался как на редкость противоречивый, непоследовательный человек, действующий под влиянием сиюминутных настроений. И тем не менее никакой враждебности по отношению к российскому лидеру среди сотрудников не было, была обычная настороженность, вытекающая из нашего правила: «Не обращай внимания на слова, суди о людях по их поступкам и делам». Мы получали от Крючкова задания готовить информационные материалы специально для Б. Н. Ельцина и выполняли их непременно в срок и на максимально доступном нам уровне квалификации. Так, Ельцин собирался в середине февраля 1991 года ехать на Северный Кавказ, и мы трудились пару суток без перерыва, чтобы подготовить нужные материалы, в которых учли даже протокольно-бытовые рекомендации местных старожилов, продиктованные традициями и обычаями народов региона.
Самые острые комментарии вызывали именно клочковатость, дробность политического мировоззрения Б. Ельцина. После кровавых событий в Вильнюсе он занял непримиримую позицию по отношению к союзному правительству. Он наговорил кучу любезностей прибалтийским радикалам, потребовал от Генерального секретаря ООН созыва международной конференции по Прибалтике. А буквально через несколько недель, напуганный падением своего рейтинга, он в спешном порядке помчался в Калининград, где, по существу, извинялся и заискивал перед армией и был вынужден замолвить словечко за россиян, остающихся в Прибалтике, о которых ранее забыл.
18 февраля 1991 г. ожидалось принятие на сессии Верховного Совета СССР решения о повышении цен на продовольственные и промышленные товары. Это, совершенно очевидно, диктовалось условиями производства и обстановкой в стране, но никто из политиков не хотел связывать себя с этой непопулярной мерой. Б. Ельцин на заседании Совета федерации дал свое согласие на повышение цен, а спустя несколько дней прислал письмо и взял данное согласие обратно. Его явно задергали советники. Он выступит то за сохранение Союза, то за скорейшую кончину союзных структур, то за российскую армию, то за сохранение союзных вооруженных сил. Он злился, что Буш не принимал его как равного, а продолжал питать какую-то слабость к Горбачеву, своему давнишнему удобному партнеру.
20 февраля Б. Ельцин дал свое драматическое интервью корреспонденту программы «Время» Сергею Ломакину, который действовал в манере хороших западных журналистов, то есть корректно и тактично формулировал острые вопросы, которые должны были раскрыть сущность политического деятеля. Колкие вопросы о постоянных противоречиях в словах и поведении рассердили Б. Ельцина, он достал записку, которую старался скрыть от зрительского глаза, и прочитал: «Я свой выбор окончательно сделал. Я размежевываюсь с президентом. Я требую его ухода в отставку и передачи власти Совету федерации». Все, рубикон перейден!
Бросив эти слова в бурлящую страну, Б. Ельцин уехал в Переяславль-Залесский, оттуда в Ярославль. Первая реакция в нашем политическом истеблишменте (если есть применительно к нам такое понятие) — испуг и отторжение идеи конфронтации. Об этом ясно заявили Кравчук и Назарбаев — руководители Украины и Казахстана. Большая часть Верховного Совета СССР выступила против Б. Ельцина. Демократы отчаянно бросились на защиту Б. Ельцина. Запад с удовольствием наблюдал потасовку, хотя внешне радость свою не выказывал, предпочитая говорить об озабоченности, сочувствии и т. д. Им больше всего хотелось, чтобы схватка длилась как можно дольше, чтобы мы самопожирали себя, а вот когда ободранный победитель будет торжествовать свой печальный триумф, вся западная свора накинется на него, если он рискнет подняться во весь человеческий рост. Кое-кто из вчерашних союзников Ельцина стал подумывать об очередной перемене лагеря.