Бросив горсть земли в могилу, Гордей воскликнул:
— Пришел наш час, молодцы! Пошли! Пошли!.. — И поскакал по лесу, следом конные станичники. Всадников было немного, всего несколько сотен, но воины бывалые, не в пример сиротам-крестьянам: дружинники погибшего князя Тарусского Константина, порубежники, дети боярские со своими людьми. За ними бежали пешие ополченцы с рогатинами, топорами, дубинами, захваченными у татар копьями и саблями. Одеты кто во что: зипуны и татарские панцири, кафтаны и тигиляи, колпаки и шлемы. Наконец добрались до московской дороги. У обочины леса Митрошка первым заметил лежащие ничком, окровавленные тела Федора и Клепы, вокруг громоздились трупы ордынцев в разбитых шлемах, с проломленными черепами.
На миг все замешкались. Лицо старого Данилы исказилось, соскочив с коня, он бросился к сыну. Марийка неистово вскрикнула, хотела тоже спрыгнуть, но только прокусила до крови губу и понеслась следом за Гордеем…
На противоположной стороне дороги располагался ордынский обоз и ясырь, охраняемый конными нукерами. С полсотни станичников, размахивая мечами и саблями, устремились к пленникам, остальные во главе с атаманом, развернувшись, поскакали к Волоку Ламскому.
В том месте, где дорога выходила в поле, всадники по знаку Гордея замедлили бег коней и выстроились для атаки. Отсюда хорошо было видно все. Ордынцы одолевали. Их победные крики порой заглушали звон оружия и конский топот. Долгополые халаты, бараньи тулупы, лисьи малахаи и круглые шлемы заполонили все поле. Среди них мелькали высокие шлемы русских воинов с красными флажками-еловцами, зипуны и тигиляи ополченцев. Русские рати отходили к Волоку Ламскому, но в центре еще развевались большое красно-белое знамя князя Серпуховского и темно-синий стяг Моложского князя. Здесь сражались их конные дружины. Однако на правом и левом крыле полки других удельных князей были оттеснены ко рву.
Гордей поднял над головой тяжелый меч, громко закричал: «Слава! Слава!..» — и, разгоняя коня, понесся по полю. Сотни глоток подхватили старинный боевой клич. Мечи и сабли сверкали в руках всадников. Выставив вперед себя рогатины и копья, потрясая топорами и дубинами, стреляя на ходу из луков, за ними ринулись пешие станичники.
Ордынцы не успели развернуться, чтобы встретить нового врага. Дрогнули, смешались. Над полем битвы, сея смятение, приводя татар в ужас, пронесся слух: «Пришел коназ Дмитрий Московский!..»
Станичники, стремясь поскорее соединиться с ратниками Серпуховского, яростно рвались вперед. К ним все примыкали и примыкали разрозненные группки конных и пеших воинов из разгромленных русских ратей, а на подмогу уже бежали, вооружившись чем придется, освобожденные из неволи горожане и крестьяне, которых держали в ордынском обозе.
Атаман и его ближние люди сражались в первых рядах. Саврасый жеребец Гордея, чувствуя сильную руку всадника, то взвивался на дыбы, то, изогнув шею, отпрыгивал в сторону. Одного за другим рубил Гордей несшихся навстречу ордынцев. Рядом, ловко орудуя саблей, дралась Марийка. Василько с конными воинами прикрывал их с флангов.
Натиск татар на княжеские дружины понемногу стал ослабевать. Это позволило русским военачальникам перестроить конные полки и снова бросить их в сечу. Ногайский тумен и Шуракальскую орду удалось расколоть на части. Нукеры в панике заметались по полю. Основная масса ордынской конницы, опрокинув поредевшую рать станичников, прорвалась к московской дороге и ринулась наутек.
Бек Хаджи попытался со своими телохранителями пробиться к обозу и увезти Настю, но, увлекаемый толпами бегущих нукеров, не смог выбраться из толпы обезумевших от паники людей.
Ордынцы потеряли только убитыми в битве под Волоком Ламским свыше шести тысяч человек.
Едва затих шум сечи, ратники вместе с бабами и подростками стали выносить с поля боя раненых воинов, хоронить убитых.
Раненный копьем в ногу Гордей сидел на конской попоне, расстеленной на земле, возле него толпились лесовики. Их осталось всего сотни три. Многие пали в битве, тяжелораненых отнесли в Волоцкую крепость и на посад. Погибли Любим Гон, Митрошка, тяжело ранило Василька — татарская стрела попала ему в грудь. Да и вообще, станичники не досчитались многих лесных молодцев.
Старый Данило тоже пострадал — вражеская сабля задела плечо, покалечила руку. А у Марийки ни царапины, хотя рубилась она рядом с мужем. Отец и дочь стояли у изголовья Федора. Данило, уставившись на мертвого сына, молчал, но лицо его потемнело от горя и боли. Марийка, тихо причитая, плакала.
Гордей взял руку жены в свою, сказал:
— Будет, Мария. За брата твоего великой кровью заплатили враги. Побиты ордынцы, теперь мы можем вольными по своей земле ходить!..
Со стороны Волока Ламского появилась группа всадников. Впереди в новом вместо расколотого золоченом шлеме с красным орлиным пером, в синем княжеском корзно скакал Владимир Серпуховский, следом князья Моложский, Палицкий, Тарусский, воеводы и бояре. Не доехав нескольких саженей, князь Владимир остановил коня, воскликнул:
— Так ты и есть тот воевода, что помог нам побить ордынцев? — Он приветливо смотрел на атамана своими еще не остывшими от боя, воспаленными глазами. Хотел спешиться, но почему-то раздумал, стал пристально, строгим взглядом всматриваться в лицо Гордея. Тронув коня, подъехал ближе, спросил:
— Кто такой?
Тот выдержал взгляд князя, спокойно ответил:
— Я и есть он самый — стремянный Ивана Василича… — И, помолчав, добавил: — А помог, княже, не тебе, а земле отчей! Не обессудь!..
Эпилог
Дмитрий Иванович умирал. Вокруг его ложа в угрюмом молчании стояли князья и бояре — сподвижники ратных и мирских дел, что в грозный и смутный час всегда шли рядом. Великий князь уже никого не узнавал. Ни их, ни митрополита Пимена, ни сынов и дочерей своих, ни даже возлюбленную жену свою Дуню. Ощущал только слабеющей ладонью ее верную руку, лишь она связывала его с уходящей жизнью. Евдокия Дмитриевна, вся в слезах, склонялась над дорогим Митенькой, словно хотела заслонить собой его от злой напасти…
Дмитрий Иванович дышал тяжело, часто, с присвистом. Ворожеи не отходили от постели, несколько раз сегодня уже отворяли ему кровь. Но все было тщетно. И хворал-то он всего с неделю, нежданно-негаданно вдруг худо себя почувствовал. Последние месяцы великий князь много трудился. Что ни день, подолгу советовался на Думе с московскими боярами, заключал договора с удельными князьями, по его замыслу составлялось новое уложение о ратной боярской службе. Накануне тоже допоздна засиделись с советчиками. А под утро Дмитрий Иванович проснулся от нестерпимой головной боли. Едва открыл глаза — все поплыло, словно в детстве после долгой круговерти. Он лежал, затаившись, но ни кружение, ни боль не проходили. Наконец позвал дворского. Тут же прибежал лекарь, отворил кровь. Сразу полегчало, дурноты не стало, только еще долго ощущал в затылке тяжесть. Ему бы полежать день-другой, но дела, дела-то, как их отложишь?! С помощью дворского оделся и по крытому переходу, связывающему дворцовые хоромы со столовой избой, направился на Думу с боярами.
Дел и впрямь было невпроворот. Тяжкие, смутные годы стали уделом Москвы после Тохтамышева нашествия. Через год великий князь Тверской Михаил Александрович вместе с сыном своим тайно отъехал в Сарай. Поспешил не просто на поклон в Орду к великому хану, а за ярлыком на великое княжение Владимирское. На все пошел, даже холопом Тохтамышевым себя признал, лишь бы договор 1375 года о главенстве Москвы над Тверью порушить. И снова началась длившаяся уже полвека тяжба за Владимир, за то, кому быть первым на Руси.
Зашевелился и великий князь Рязанский Олег Иванович. Ему рука Москвы тоже была в тягость. Злопамятный и мстительный, он не мог простить Дмитрию Ивановичу поход на Рязань в 1382 году. Тогда после ухода вражеских полчищ из разрушенного и сожженного своего стольного града московские полки прошлись по земле рязанской огнем и мечом — «отблагодарили» за помощь, которую Олег оказал Орде во время нашествия. Пока Москва с Тверью за Владимирский великокняжий стол боролись, рязанцы изгоном напали на Коломну, полонили наместника князя Московского, бояр и других знатных людей, ограбили монастыри, церкви, боярские и купеческие дворы. Привыкшие побеждать в войнах с рязанцами в последнее время, москвичи выступили против Олега с малой силой и были разбиты. Пришлось самому преподобному Сергию Радонежскому отправиться к Олегу, чтобы примирить Москву с Рязанью.
Господин Великий Новгород тоже проявил непокорность, новгородские лихие люди, ушкуйники, совершили разбойничьи набеги на Кострому и Нижний Новгород. Новгородские бояре отказались дать серебро для уплаты дани-выкупа Орде. Довелось московским полкам утихомиривать строптивых новгородцев.
Воспользовавшись тем, что Москва осталась в одиночестве и вынуждена была бороться с тверскими, рязанскими, новгородскими недругами, Тохтамыш снова наложил на Русь тяжелую дань. Мало того, он потребовал прислать в Сарай заложником наследника великого князя Московского Дмитрия Ивановича — его сына Василия.
Так в тревогах, трудах и волнениях лето сменяло зиму, зима — лето. Дмитрий Иванович, не вступая в открытое противоборство с усилившейся при хане Тохтамыше Золотой Ордой, искал другие пути, чтобы выстоять, чтобы снова утвердить главенство Москвы на Руси и ослабить зависимость от татар. Началось сближение с Литвой. Правда, до союза дело не дошло, но и прежней вражды уже не было.
И все же отношения между Русью и Золотой Ордой были уже не те, что до Куликовской битвы. В духовной грамоте-завещании, составленной Дмитрием Ивановичем, было записано: великое княжество Владимирское без ханского ярлыка, как все прочие свои вотчины, он передает в удел сыну Василию…
В конце мая 1389 года Москва прощалась с великим князем Дмитрием Ивановичем Донским. Выдался по-летнему теплый, солнечный день. Воздух, напоенный горьковатым запахом черемухи и едва уловимым ароматом цветущих яблонь, был прозрачен и чист. Необычная тишина распростерлась на