– Так и есть, по одному человеку в доме, а мебель им не нужна.
– Ну как это? Так не бывает! Скажи правду, кто там живет? – потребовала она.
– Да нет там живых! Могилы это. Я же говорил тебе – кладбище.
– Ты хочешь сказать, что в домиках – мертвецы?!
– Ну да. У нас иначе хоронят, в землю не закапывают.
– Ох, ничего себе! – Тильда замедлила шаг в нерешительности. Оказаться в окружении разложившихся человеческих останков она никак не ожидала.
– Да пойдем же! Подземных демонов не испугалась, а перед мертвыми струсила!
– Не струсила, просто… удивилась! – Тильда приняла невозмутимый вид и последовала за другом. Утоптанная тропинка забирала вверх, и ноги соскальзывали на сыром после недавно стаявшего снега грунте. Якур подал ей руку, помогая взобраться. Карабкаясь на возвышенность, выглядевшую странным бугром на фоне окружающей его плоской равнины, Тильда подумала о бабушке Якура – ей, в её-то возрасте, наверное, еще труднее взбираться и спускаться каждый день по скользкой тропе. «Зачем жить на холме, когда вокруг полно ровного места? Почему бы не переселиться вниз? Да и мертвецов можно переселить, раз они в землю не закопаны!» – недоумевала она, но только до тех пор, пока не увидела эту бабушку.
С виду ей не было и пятидесяти. На лице – ни одной морщинки. Улыбчивая, как и Якур, с хитрецой в черных блестящих глазах-щелочках, она проворно вынырнула из-за чума с темным бесформенным камнем в перемазанных землей руках и что-то гортанно произнесла. Якур ответил ей на своем языке и попытался забрать у нее камень, но та протестующе затараторила, замотала непокрытой головой (её черная, без признаков проседи коса перепрыгнула с одного плеча на другое) и скользнула в прореху между шкурами, покрывающими поверхность чума. Оттуда послышался ее звонкий голос, и Якур снова заговорил на хантыйском. На этот раз Тильда, к своему удивлению, услышала знакомое слово «баба-яга», показавшееся ей неуместным в этом разговоре.
– Какая еще баба-яга? – шепнула она Якуру, который в это время приподнимал шкуры, расширяя проем, служивший входом в чум.
– Бабушку мою так зовут.
– Э-э… В каком смысле?– Тильда решила, что её друг шутит.
– К той бабе Яге, о которой ты знаешь из русских сказок, это никак не относится. Так уж повелось, что еще самую первую смотрительницу этого кладбища прозвали «Бабой-ягой», что означает «женщина в шубе». Говорят, она носила шубу из гагачьих шеек, в которой ходила зимой и летом. Яга – это шуба, а баба, соответственно, женщина. Только это не на нашем языке, а на чужом наречии. Ее прозвище передавалось от одной смотрительницы к другой и теперь досталось моей бабушке.
– Странно все равно. На месте твоей бабушки я бы обиделась, если бы мой внук обзывал меня каким-нибудь прозвищем. Почему бы тебе не обратиться к ней по имени?
– По-моему, в этом нет ничего обидного. Таков наш древний обычай: раньше настоящими именами редко пользовались в жизни, чаще – прозвищами. Вроде бы, так делали, чтобы злые демоны не узнали имя человека и не позвали его к себе. Сейчас, конечно, этот обычай мало кто соблюдает, но здесь, на кладбище, лучше не произносить вслух настоящие имена. Так бабушка считает. Так что не зови меня по имени, она может обидеться и даже рассердиться. И давай, входи уже, она нас торопит, говорит, что обед готов и все остывает. Остывшую еду она есть не позволит. Это тоже обычай – у нас принято все есть очень горячим.
В чуме было темно. Полумрак скрывал очертания предметов, но постепенно Тильда разглядела детали обстановки. В центре жилища стояла маленькая железная печка с трубой, поднимающейся до самого верха и исчезающей в пучке палок, выпирающих из чума наружу. За печкой проступили очертания стола, широкого и очень низкого, высотой не более полуметра. Точнее сказать, самого стола не было видно, его укрывал свешивающийся до пола выцветший ковер. Белый пар, поднимающийся от расставленных на ковре тарелок, плавал в воздухе густыми клубами. Пахло вареным мясом, дымом, шкурами животных и чем-то еще, незнакомым и неприятным. Вокруг стола вместо стульев были разложены объемные тюки. Сидеть на них оказалось неудобно: Тильда провалилась так, что ее колени уперлись в подбородок.
Бабушка Якура, суетившаяся у печки, вернулась с миской, наполненной рыжими ломтями странного вида, и присела на один из тюков рядом с внуком. Они начали беседовать на родном языке, а Тильда отчаянно пыталась угадать, из чего состоит содержимое дымящихся тарелок, с ужасом думая о том, что ей хотя бы для приличия придется съесть что-нибудь. «Тарелки, полные пугающей неизвестности! – подумала она, с затаенным страхом рассматривая парящую бурую жижу отталкивающего вида, в которой плавали какие-то кроваво-красные ошметки. – Нет, это просто какой-то кошмар!»
– Як… – Имя друга едва не сорвалось с ее языка, но, вспомнив о традициях, она не стала называть его по имени. – Дорогой хозяин! – получилось напыщенно, но ничего другого в голову ей больше не пришло. – Скажи, пожалуйста, бабе-яге, что я не голодна и буду только чай.
Якур улыбнулся и наконец-то заговорил с ней по-русски:
– Попробуй, это вкусно. Перед тобой похлебка из вяленой утки. Бульон заправлен ржаной мукой и мороженой морошкой. Настоящая еда, не то, что в нашей столовой!
Тильда скосила взгляд в сторону тарелки, снова посмотрела на Якура и, тяжело вздохнув, упрямо повторила:
– Не голодна. Буду чай.
– Как хочешь. Возьмешь тогда к чаю кусочек годовалой оленины?
– Что значит – годовалой? Из годовалого олененка, что ли? Нет уж, спасибо! Детенышей животных я не ем.
– Детеныши не пострадали. Оленина год пролежала в земле, в мерзлоте. Это особый способ приготовления, а заодно и хранения. Праздничное блюдо, между прочим, бабушка специально для тебя мясо откопала.
Тут Тильда поняла, что за камень принесла в чум бабушка Якура. «Целый год мясо тухло в земле! С ума сойти!» – ужаснулась она, а вслух ответила с милой улыбкой, предназначенной хозяйке чума:
– Спасибо, я тронута. Только у меня что-то живот разболелся.
Бабушка Якура приветливо улыбнулась, покивала и что-то коротко гортанно произнесла. Якур перевел:
– Баба-яга принесет тебе чай.
– Отлично! – обрадовалась Тильда, но, увидев жидкость, полившуюся из чайника в кружку, внутренне содрогнулась. Содержимое кружки, которую поставил перед ней Якур, с виду ничем не отличалось от того, что было в тарелке, с той разницей, что вместо красных ошметков там плавали черные щепки. Якур открыл секрет:
– Чай с березовой чагой, заправлен оленьим жиром!
– Здорово! – воскликнула Тильда, усиленно удерживая на лице улыбку и пряча от хозяйки глаза, полные ужаса. Она взяла кружку в руки, поднесла к губам и сделала вид, что собирается отхлебнуть, но тут же пожалела об этом: от запаха ее чуть не вывернуло. А в это время «баба-яга» с довольным видом протянула ей миску с рыжими ломтями.
– Бери хлеб, – сказал Якур.
Услышав знакомое слово, Тильда испытала облегчение, решив, что среди этой экзотики нашлось-таки что-то понятное и простое, и охотно взяла кусок. В следующий миг она подумала о том, что цвет у хлеба слишком странный, а потом Якур сообщил ей:
– Очень полезный, с оленьей кровью.
Кусок выпал из рук девушки, ударился о край кружки и развалился. На пол посыпались крупные крошки.
Бабушка Якура ахнула, подскочила и, бросившись к ногам Тильды, принялась поспешно собирать их. Тильде стало неловко. Она нагнулась, чтобы помочь, но женщина протестующе замахала руками и даже соизволила сказать ей по-русски:
– Сама! Сама!
Якур снова объяснил происходящее:
– Ты – гостья, тебе нельзя ничего убирать, иначе унесешь весь ее достаток.
– А-а… Вон как! А почему она так испугалась, что я накрошила? Свинство, конечно, с моей стороны, но ведь можно и потом убрать. Не так уж их много на пол упало.– Тильда виновато улыбнулась.
– Крошки на полу – это плохо. Если не убрать сразу, то их соберет мизгирь-паук, отнесет на небо и покажет Богу Торуму, как обращаются на Земле с его дарами. Для бабушки рассердить Бога – самое страшное, что может случиться, ведь он помогает ей сдерживать подземных демонов.
Тильда схватилась за голову.
– Как тут у вас все сложно! И зачем только я согласилась сюда пойти!
Якур затрясся от беззвучного смеха, явно потешаясь над ней. Тильда погрозила ему кулаком, убедившись, что бабушка этого не видит – та старательно выщипывала ворсинки ковра, устилавшего пол. Крошек на нем уже не было видно.
После мешанины странных отталкивающих запахов, наполнявших чум, воздух снаружи показался Тильде спасительным эликсиром. Ее не пугало даже то, что они шли на хантыйское кладбище, где было полно не погребенных мертвецов, – ей казалось, что хуже вонючего чума ничего быть не может. Бабушка Якура шла впереди и несла в руках таз, наполненный кусками какой-то еды, – это было угощение для усопших.
– А подземных демонов она тоже будет этим кормить? – спросила Тильда, когда Якур сказал ей, для чего бабушка берет с собой еду.
– Нет, что ты! Демонам нельзя давать ни крошки нашей еды: вместе с ней они могут забрать душу человека! Для них отдельно готовится жертвенное мясо, и это особый ритуал. В это время бабушка никому, даже мне, не позволяет находиться рядом. Говорит, я еще к такому не готов. Обряд жертвоприношения очень опасен, ему надо долго учиться. Но я покажу тебе место, где это происходит. Бабушка разрешила, только запретила подходить близко к краю.
– К краю чего?
– Увидишь.
Столбики под могильными домиками напоминали курьи ножки: они не были вкопаны в землю, а оказались высокими пнями с выпирающим из-под земли корневищем.
– Стоит без окон, без дверей, полна горница… костей! – пробормотала Тильда, глядя, как бабушка Якура раскладывает еду возле каждого домика на некоем подобии крошечных крылечек. – Надо ж, и «баба-яга» тут как тут! Все как у Пушкина! Странно, да? – Она повернулась к Якуру. – Только дуба нет! Не мог же Пушкин дуб с елью перепутать? – Тильда кивком показала в сторону растущей неподалеку ели, высокой, но хилой и заметно накренившейся к земле.