— Когда кто-то из малышей серьезно болен, я укладываю их спать тут, со мной, чтобы ухаживать за ними, — говорит Клэр.
Здесь, наверху, какофония из звуков рояля, детских криков и шума дырявых труб становится далекой и приглушенной. Больше всего на свете мне хочется рухнуть на двуспальную кровать Клэр и заснуть. Или хотя бы на время отключить мысли.
Но мы с Габриелем будем спать на втором этаже, на толстом стеганом пуховом одеяле, которое при необходимости превращается в матрас. Мы можем оставаться в доме, при условии что станем помогать. Увидев мое обручальное кольцо, Клэр решила, что мы женаты и захотим быть вместе, хоть и дала нам ясно понять, что супружеские отношения были бы неуместны, поскольку в окружении такого количества ребятишек уединиться невозможно. Плюс к тому ночевать мы будем в спальне Сайласа. Мэдди же может разделить постель с теми, кто ей понравится: детей здесь больше, чем постелей, и они привыкли жаться вместе. Однако у меня возникает подозрение, что если Мэдди не отыщет себе отдельного уголка, то в итоге будет спать с нами.
Спальня Сайласа на самом деле скорее чуланчик, в который помещается только кровать. Мы расстилаем одеяло, и оно занимает весь пол. Когда Сайлас переступает порог и обнаруживает, что мы заняли все свободное пространство, вид у него совершенно не радостный, но он говорит:
— Ужин будет через несколько минут. После этого не стесняйтесь, мойтесь. — Он морщит нос, словно мы самые вонючие существа на этой планете. — А потом у нас отбой.
За ужином я не ощущаю голода, а после короткого душа начинаю чувствовать себя лучше. На мне выношенная до полупрозрачности пижама, но она удобная и мне впору. Я стараюсь не вспоминать о белом свитере, связанном Дейдре, который сейчас натянут на сгорбленное морщинистое тело мадам.
Габриель забирается в постель рядом со мной. Волосы у него влажные. Какое-то время мы лежим в темноте, глядя вверх и ни о чем не разговаривая. В доме шумно: Сайлас (он старший из воспитанников, примерно мой ровесник) и Клэр укладывают сирот спать. Похоже, эта процедура требует хорового пения под рояль. Когда я в последний раз видела Мэдди, та уже подружилась с другой девочкой-инвалидом, с прозрачными зелеными глазами и без левой руки, — так что не пошла ложиться со мной. Я оставила ее продолжать увлекательную игру, заключавшуюся в ползании под диваном.
— Извини, — говорю я.
Голос у меня напряжен, глаза щиплет от подступающих слез.
Габриель ворочается.
— За что ты извиняешься?
За что? Я толком не знаю. Не могу сказать, что жалею о том, что утащила его за собой из особняка. Оказаться сейчас одной… одна эта мысль меня просто убивает. Более того, я бы тревожилась за него, оставшегося в полном одиночестве в подвале ужасов Вона, среди трупов моих умерших сестер по мужу.
— Все должно было быть не так, — говорю я.
Какое-то время Габриель молчит, а потом с явным удивлением спрашивает:
— А у тебя были планы на то, как все будет?
— Нет, — признаюсь я. — Я думала, мы доберемся до дома, а там меня будет ждать брат. Я думала, что, может быть… Не знаю. Я думала, мы будем счастливы. Теперь я понимаю, насколько глупо это звучало… теперь, когда абсолютно все пошло не так.
— Стремиться к счастью не глупо, — возражает Габриель.
Молчание затягивается так сильно, что я уже думаю, не заснул ли он. Но тут Габриель интересуется:
— И что теперь?
— Найду брата, — отвечаю я. — Начну искать рядом с домом. — Это слово неожиданно больно ранит меня. — Сначала проверю фабрики, узнаю, кем он мог работать, пока меня не было, не дал ли он кому-то знать, что уезжает.
Это не похоже на образ действий моего брата. Кроме меня, он никому не доверил бы сведений о своей жизни. Но больше у меня нет зацепок.
— Ладно, — говорит Габриель. — Я пойду с тобой. А сейчас мы постараемся поспать, хорошо? Ты начинаешь меня тревожить.
Раз он делает мне одолжение и подыгрывает, разрешая надеяться на нечто явно бесперспективное, я притворяюсь, будто засыпаю.
Дом затихает, и я слышу, как скрипят доски пола: это Клэр ходит у себя наверху. Сайлас в темноте проскальзывает к себе в спальню и ухитряется не наступить на незнакомцев, которые оккупировали его пол. Когда он проходит мимо нас, капли воды с его только что вымытой головы падают мне на лицо.
Габриель поворачивается на бок, спиной ко мне. Сейчас, когда наркотик покинул его тело, дыхание у него размеренное и тихое.
Пружины кровати Сайласа скрипят, затихают на какое-то время, а потом скрипят снова. Я слышу, как шуршит его одеяло. Мои попытки притвориться спящей явно не обманывают его, потому что спустя какое-то время он шепотом спрашивает у меня:
— Грейс действительно жива или вы так сказали, чтобы не расстраивать Клэр?
— Это была правда, — шепчу я в ответ. — Мы перелезали через ограду, а она отстала. Но она дружила с одним из охранников, думаю, он не допустит, чтобы с ней что-то случилось.
Сайлас какое-то время молчит, усваивая услышанное, а потом не выдерживает:
— Какая она была?
— Храбрая, — отвечаю я. — Умная.
Я решаю не упоминать об «ангельской крови».
Он колеблется.
— Она обо мне говорила?
— Она ни о ком не говорила. Я даже не знала, что ее зовут Грейс.
Я понимаю, что мне следует быть тактичнее, но это правда. Сирень — или Грейс — уже не та двенадцатилетняя девочка, которую украли Сборщики семь лет назад. Пусть у нее и сохранились какие-то прежние черты и красивое лицо, но время ее изменило. Если всего за год моя собственная жизнь перевернулась, за семь — девушка может полностью исчезнуть.
Я придвигаюсь к Габриелю — достаточно близко, чтобы почувствовать аромат его влажных волос, похожий на запах океана. Я внушаю себе, что если этой ночью удастся заснуть, то мне приснится Северная Атлантика. Я буду видеть во сне, как ловлю радужную форель, сидя на пароме, который везет меня к острову Либерти в разгар дня, и что кожа у меня нагрета солнцем.
Но вместо этого в моих снах только темнота и запах горелых обоев.
Я просыпаюсь раньше остальных обитателей дома и тянусь через подушку за сумкой Сирени. Шарю в ней рукой, пока не нахожу записку брата. Подношу листок к лицу и пытаюсь его прочесть в зеленом свете от прикроватных часов Сайласа. Слова я разбираю с трудом, но это неважно. Они все равно не имеют никакого смысла.
— Ты не спала всю ночь? — еле слышно спрашивает Габриель.
Я перевожу взгляд на него и вижу, что он смотрит на меня.
— Нет, — отвечаю я. — Спи дальше.
Но он не закрывает глаз, пока я не возвращаю записку в сумку и не укладываюсь снова.
Я слышу, как Клэр спускается вниз по скрипучей лестнице, а потом мне слышно, как она двигается по кухне. Интересно, смогла ли заснуть она? Что творится у нее в голове теперь, когда она узнала о судьбе своей пропавшей дочери? Семь лет — это большой срок. Достаточно большой, чтобы человека признали мертвым. Достаточно большой, чтобы потрясение и боль прошли, раны зарубцевались. Мне по-прежнему не хватает родителей, я вспоминаю их каждый день, но я перестала видеть их лица в толпе. Я перестала ждать, что они каким-то образом ко мне вернутся. Каково это — обнаружить, что любимый человек, которого считали умершим, все это время, оказывается, был жив?
Наверное, точно такие же чувства будет испытывать мой брат, когда снова меня увидит. Если такое вообще случится.
Закрываю глаза и стараюсь заснуть. Я понимаю, что мне нужен отдых, раз уж собралась весь день провести в Манхэттене в поисках брата. Мне надо справиться с потрясением, вызванным неожиданным поворотом событий.
Однако сон не приходит. Я лежу так несколько часов — или мне это только кажется, — пока, наконец, не рассветает. Под веками у меня возникает ярко-бежевое свечение. Кто-то из малышей начинает плакать в кроватке, начиная цепную реакцию.
Завтрак пахнет чудесно, но я не ощущаю вкуса еды. Те же яркие пятна света по-прежнему плавают у меня перед глазами. Однако я знаю, что Габриель за мной наблюдает, и намазываю на тост побольше джема, чтобы хоть как-то его проглотить.
Мэдди и ее новая подружка Нина стали неразлучны. Когда я видела их в последний раз, они наматывали круги вокруг рояля, словно слышали какую-то мелодию, недоступную всем нам.
По небольшому телевизору, который Клэр держит на кухонном столе, передают новости. Опять про возмущение по поводу идеи президента о восстановлении лабораторий. Есть, конечно, и сторонники, но новости в основном посвящены гневной оппозиции. Например, женщина из первого поколения сожгла шестерых своих детей, которых родила в надежде, что со временем найдется способ излечения.
Сайлас бормочет себе под нос о глупых попытках спасения, и я бросаю на него возмущенный взгляд через стол.
— Хочешь что-то сказать, принцесса? — воркует он.
Я собираю со стола тарелки и прихватываю ту, что стоит перед ним, как раз в тот момент, когда он тянется за последним кусочком вафли, залитой сиропом. Отношу посуду в мойку.
В новостях начинается эпизод о президенте Гилтри. Больше ста лет назад граждане могли голосовать за своего президента. По словам диктора, какое-то время это работало, а потом противостоящие стороны начали воевать друг с другом. Сейчас президентство переходит по наследству. Короткое время жизни новых поколений, похоже, ставит под угрозу традицию президентства, но Гилтри, похоже, считает, что способ решить проблему — заиметь как можно больше детей. То, что все его дети — сыновья, тоже выглядит подозрительно. Многие предполагают, что он создал собственную генетическую лабораторию, чтобы манипулировать полом детей. Некоторые даже говорят, будто в этой лаборатории уже найдено средство от вируса, но я не понимаю, зачем бы президенту держать это в тайне.
Из гостиной доносится звук падения, а потом — визг и плач ребенка. Клэр кидается на помощь.
Как только она исчезает, Сайлас говорит, не обращаясь ни к кому определенно:
— От добра добра не ищут.