— Нам надо уходить, — говорю я, пытаясь избавиться от хрипоты в голосе.
Габриель смотрит на меня с надеждой.
— Обратно в особняк?
— Искать моего брата.
Габриель качает головой:
— Сейчас главное не это.
— Как ты можешь так говорить!
— Ты же умираешь! — взрывается он. Наступает тишина. Габриель виновато смотрит в открытую книгу. Ясно, что он не собирался этого говорить, но именно так он и думает. Спустя несколько секунд тихо повторяет: — Ты умираешь, и я не собираюсь сидеть и смотреть, не пытаясь ничего предпринять.
Я приподнимаюсь. Кажется, что вся моя кровь превратилась в песок. Я — песочные часы. Песок стремительно вытекает из головы, мне слышен его шорох.
— Возможно, Роуэн помог бы мне, — говорю я.
— Возможно, — отвечает Габриель. — Но ты здесь, мы не знаем, где он, и у нас нет времени на то, чтобы разыскивать его по всей стране.
С этим не поспоришь. Я открываю было рот, но слова отказываются слетать с моих губ. «Еще немного времени. Мне просто нужно еще немного времени». Я понимаю, что Габриель прав. Я понимаю, что разгадка происходящего может находиться именно там, откуда я сбежала. Я знаю, что мой сумасшедший свекор способен творить чудеса, точно так же, как способен убить младенца или непокорную жену собственного сына.
Как я оказалась во власти такого человека? Какое преступление я должна была совершить в моем прошлом воплощении, чтобы заслужить интерес Вона?
— Тогда пусть будет врач, — не сдаюсь я. — Или шаман. Прорицатель! Кто угодно!
Кровать накреняется, и я хватаюсь за ее края. Габриель замечает это и помогает мне лечь. Он подтыкает под меня одеяло, словно я маленький ребенок.
Воображаю, будто я снова в особняке. Не как пленница Вона, а как жена Линдена. Я лежу на шелковом белье, среди пуховых подушек. Мои сестры по мужу спят чуть дальше по коридору. Надо замереть. Прислушаться. Я смогу услышать их дыхание. А Габриель только что принес мне завтрак. Солнце еще не встало, пустые коридоры наполнены тикающими часами и клубами дыма от палочек с благовониями, которые догорели в самом конце ночи. Позже будут батуты, цветущие апельсиновые деревья и ярко-оранжевые карпы кои, помавающие хвостами, к вящему моему удовольствию. Бояться нечего. Со всеми все благополучно.
Габриель кладет ладонь мне на лоб. Его губы озабоченно сжимаются.
— Завтра найдем больницу, — говорит он.
— Ладно, — шепчу я.
Окончательно обессилев, я закрываю глаза.
— Ты ложишься? — спрашиваю я у него.
— Пока нет, — отвечает он.
Чувствую, как матрас прогибается под его весом, и засыпаю под шорох страниц, которые он перелистывает.
Когда я просыпаюсь, на улице по-прежнему темно. Габриель спит, обнимая меня за талию и пристроив подбородок у меня на плече.
Все тело ноет, а во рту горький металлический привкус, который подсказывает, что меня вот-вот вырвет. Однако боль — это прогресс, это значит, что у меня прошло онемение рук и ног. Постепенно высвобождаюсь из объятий Габриеля. Он вцепился мне в рубашку, но когда я по очереди прикасаюсь к его пальцам, они распрямляются. Он что-то невнятно бормочет и переворачивается на живот, подгребая под себя подушку.
Стараясь его не разбудить, выбираюсь из-под одеял и бреду в ванную. Из шкафчика над раковиной достаю таблетки аспирина, надеясь, что лекарство сможет умерить мою тошноту. Проглатываю несколько таблеток, запивая набранной в ладонь водой.
А потом я закрываю шкафчик — и вижу в зеркале светловолосое привидение. Это зомби из того фильма, который показывали во Флориде: с болезненно-серой кожей, запавшими глазами, бледными губами и поредевшими волосами.
Я в ужасе отвожу взгляд, чтобы эта девушка осталась для меня незнакомкой. Утром надо будет умыться пораньше, чтобы меня никто не успел увидеть.
На обратном пути меня успокаивает дыхание множества спящих. У некоторых детей собственные кровати, остальные жмутся друг к дружке, по нескольку человек в одной постели.
Прохожу через гостиную. Сайлас — бесформенная гора одеял на диване — говорит:
— Ты как призрак бродишь ночами по дому.
— У-у! — шепотом откликаюсь я.
Он тихо смеется и затихает, возвращаясь в свои сны. Я прохожу через комнату на кухню и там завариваю себе чаю.
Слышно, как за стенами вздыхает ветерок. На цыпочках пробираюсь мимо Сайласа, который начал храпеть, и распахиваю уличную дверь, чтобы вдохнуть весеннего воздуха. Ночь в этом маленьком районе кажется странно доброжелательной. Закрываю дверь за собой и сажусь на верхнюю ступеньку. Я не ушла опасно далеко. Я держусь рядом с домом, чтобы поспешно спрятаться при появлении какой-нибудь угрозы.
Однако все спокойно. Я рассматриваю расплывчатые серо-коричневые дома вдоль улицы. Изнуренные деревья, похожие на скелеты. Увядающую жухлую траву. И чувствую, что нахожусь там, где мне и следует быть. Я появилась на свет в умирающем мире, я принадлежу ему. Я предпочту его голографическим океанам и кружащимся диаграммам прекрасных домов. Потому что, хотя ложь и красива, в итоге тебя все равно ждет истина.
Однако здесь присутствует еще кое-что, страшно чужеродное всему остальному. Неуместное. В темноте я еле различаю его приближение: у тротуара тормозит черный лимузин. Интересно, с чего он здесь появился? Наверное, богачи купили какого-то ребенка — кажется, в квартале есть еще приюты. Вряд ли кого-то забирают отсюда на вечеринку. В этом районе богатые не живут.
Двигатель несколько мгновений работает вхолостую и отключается.
И тут меня захлестывает тошнотворное ожидание беды. Этот лимузин выглядит чересчур знакомо.
Передняя дверь со стороны пассажирского сиденья открывается, и я вижу, как из машины выходит темная мужская фигура. Человек потуже заматывает шею шарфом, шагает на тротуар и поворачивает голову ко мне.
— Правда, отличная ночь для любования звездами? — говорит он.
От этого голоса у меня идет мороз по коже.
«Беги-беги-беги!» — вспыхивает у меня в голове давнее предостережение Мэдди, но я почему-то застываю на месте, обеими руками сжимая кружку чая.
— Как вы меня нашли? — спрашиваю я.
— Так со свекром не здороваются, — отвечает Вон. — Я уверен, ты способна подыскать для меня более теплое приветствие.
Слышится щелчок, и Вон прикрывает ладонью язычок пламени. Я не сразу понимаю, что он держит не само пламя, а маленькую свечку. Он направляется ко мне, я медленно отодвигаюсь к двери, однако он останавливается в паре метров.
— Огонь — это такая хитрая штука, — говорит Вон, — особенно в руках хитрых девушек, которые могут придумать ему хорошее применение. Например, поджечь занавески, чтобы отвлечь внимание.
Огонек освещает все сто морщин на его лице.
Как случилось, что мой самый страшный кошмар стал явью, а я не способна сдвинуться с места и могу только сжимать кружку с чаем?
Я медленно поднимаюсь на ноги, стараясь не делать резких движений, словно Вон — ядовитая змея. Он делает быстрый шаг в мою сторону, и я вздрагиваю.
Он смеется.
— Успокойся, милая. Я не собираюсь поджигать дом, если ты боишься этого. Там ведь масса беспомощных сироток и твоя настоящая любовь.
Он подходит ближе и, встав на нижнюю ступеньку, подносит свечу к моему лицу. От ее жара в этом прохладном воздухе у меня тут же начинают течь сопли.
— Ты не слишком хорошо выглядишь. — Вон укоризненно цокает языком. — Какие мешки под глазами! И эта копна, которую ты зовешь волосами! Ты совсем опустилась, милая.
— По независящим от меня обстоятельствам, — злобно огрызаюсь я.
Вон продолжает, словно я ничего и не сказала.
— Ты всегда была ослепительно красива! Дикая, но прелестная. Именно это и любит мой сын, знаешь ли.
Он заправляет прядь волос мне за ухо. В его взгляде появляется доброта — такая, какую я впервые увидела, когда он водил меня по полю для гольфа. Она изумила меня тогда так же, как изумляет сейчас. Меня поражает, как мой единственный враг может мгновенно превратиться в копию своего ласкового сына.
Меня пронизывает тоска — острая и неожиданная. Если уж кому-то и надо было явиться, чтобы уволочь меня обратно в тюрьму, я бы предпочла, чтобы это оказался Линден. Линден, чей взгляд всегда был полон любви ко мне, пусть даже я никогда не верила в то, что эта любовь настоящая.
Вон проводит пальцем вдоль линии моих волос, ото лба к уху, а оттуда — к плечу, за которое хватает меня с такой силой, что пальцы давят мне на кость.
— Давай-ка мы с тобой поговорим, — предлагает он.
Я могла бы закричать. Уже через секунду Габриель, Сайлас и Клэр оказались бы в дверях, а за их спинами моргали бы несколько пар детских глазенок. Но мой взгляд прикован к пламени. К тому, что оно подразумевает. Это очень маленькое предупреждение об очень серьезных разрушениях. Вон не задумываясь сожжет этот дом дотла и убьет всех его обитателей, если таким образом сможет опять взять меня в плен. И я знаю, что он здесь только ради меня, а не ради них.
Яркие пятна света снова вернулись, порхая в ночном воздухе, словно снег в ту последнюю ночь, которую я провела в особняке. Мы с Линденом любовались им на веранде, и снежинки липли к нашим волосам.
Я не шевелюсь, а Вон не пытается меня тащить. Я знаю, что он не станет запихивать меня, кричащую и отбивающуюся, на заднее сиденье лимузина. Это не в его стиле. Но еще я знаю — он уверен: так или иначе я там окажусь. Его улыбка сверкает торжеством.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он. — Были какие-то необъяснимые симптомы? Приступы лихорадки?
Он снова приглаживает мне волосы, приподнимая двумя пальцами тонкие светлые прядки, выпавшие под его рукой.
У меня перехватывает горло. Желание видеть здесь Линдена вместо его отца усилилось вдвое, втрое… превратилось во что-то гадкое, вызывая в ушах противный звон.
— Это просто грипп, — говорю я холодно и недоверчиво.
— У тебя отключается иммунная система, — объясняет он. — Сейчас антитела двигаются по твоей крови, пытаясь бороться с инородными бактериями, которых там нет. Возможно, ты пыталась пить лекарства. Это даст тот же результат, то есть никакого. Твои нервы теряют чувствительность. Конечности почему-то немеют, особенно после пробуждения.