Что говорить, танцевали обручники отменно.
— Хиес! Аттес! — раздались крики из гостевого ряда, будто вакханки из какой-нибудь элевсинской мистерии решили напомнить о себе, подзадоривая танцующих огненными возгласами. Крики подстегнули юношей и они, пародируя женский танец живота, принялись срывать друг с друга новенькие, но уже порядком надоевшие оранжевые одежды. Вскоре перед гостями слились в ритуальном танце бачи эмирского бухара, то есть эмира бухарского, с нарумяненными личиками, подведёнными глазами, удлинёнными ресницами, напомаженными завитыми волосами, уложенными под тонкую сеточку. Из одежды на телах юношей остались только набедренные повязки.
— Тьфу ты, — сплюнул Ефрем. — Нашли себе жизненно важный стимул.
— Разве у вас в стране такого нет, сагиб? — откровенно удивился индус.
— Сколько хочешь! Рупь — ведро на каждом углу, — экстрасенсу явно разонравились танцы мальчиков. — Только у нас стараются не афишировать склонность к гиперсексуальности.
— Ещё как афишируют? — перебил его Окурок. — Ежели кто у нас согласится на такое приключение, то в результате выходит полный абзац! Выпадение из программы существования. А когда откуда-нибудь выпадаешь, лететь всегда высоко, но не слишком долго. Правда, успеешь сказать где-нибудь между пятым и третьим этажами, что пока ещё лететь хорошо…
— Откуда такие сокровенные знания? — удивился Котёныш. — У нас что, в российской армии программа действий какая-то обозначилась, подобная этим свадебным танцам?
— Скажешь тоже! — обиделся Окурок. — Просто владение информацией мне ещё никогда не вредило.
— Знаешь, Иван Кузьмич, — Ефрем постарался собрать растекающийся рассудок в ежовые рукавички и загладить своё беспредметное фырканье. — Нам здесь больше делать нечего, мне так кажется. Пойдём в храм, то есть в некрополь любви. Вот там действительно что-то увидим, тем более, индус уже намекал, что сказание про Ашурбанипала нам понадобится, когда пойдём с поклоном к жениху и невесте. Но это мне опять только кажется.
— Сагибы! — попытался остановить гостей индус. — Сагибы! Сейчас туда нельзя! Иначе мы можем лишиться жизни!
— Именно здесь это и происходит, любезный. Здесь, а не в храме, — фыркнул экстрасенс. — Я немножечко разбираюсь в психологии, работа такая. И могу судить, то есть рассуждать, о происходящем. Могу?
— Вот поэтому я и рассказал вам об Ашурбанипале, — напомнил индус. — Пригодится. Только не думал, что вы сразу же надумаете посетить храм. Туда пока что нельзя заходить, иначе сама богиня Кали может наказать вас.
Но, ни одетый под кшатрия Окурок, ни Котёныш в европейской одежде его уже не слушали. Впереди был храм. Почему бы туда не войти, если маска отправила их изведать какие-то приключения? Ведь всё познаётся только при личном и непосредственном участии.
— Каждый человек обязан в жизни совершить хотя бы один поступок, открыть хотя бы одну дверь. Я прав? — спросил у напарника Иван Кузьмич.
— Ещё как! — кивнул Милетин. — Дверь не заперта, прямо специально для нас. Но, открыв дверь, сможем ли мы её закрыть?
— Сможем! — уверенно кивнул Окурок. — Бог не выдаст — свинья не съест! Иначе для чего мы здесь оказались?
Закрепляя за собой право — совершить Поступок, Иван Кузьмич и Ефрем неспешно двинулись к буддийскому пантеону любви. Индус какое-то время постоял, поочерёдно поглядывая на танцующих бачей и на уходящих белых сагибов, как буриданов осёл меж двумя стогами сена умирая с голоду. Потом всё же кинулся догонять уже поднявшихся на крыльцо храма гостей. Видимо, какой-то там раджа Межнун строго-настрого запретил отставать от них. Ведь гости самовольно отправились в жилище Варуна, бога бесконечного, лучезарного неба. Значит, индус должен последовать за сагибами, как воинствующий Индра охранять их в небесной обители Вивасват.
Тем временем Ефрем поднатужился, но у него ничего не получилось. Дверь была слишком тяжёлая.
— Дай-ка я, — отодвинул Котёныша Окурок. — Нам надо всё-таки открыть эти ворота, а закрывать будут сами индусы.
Он приоткрыл бронзовую входную дверь, как и положено выкрашенную праздничной киноварью. Индус нагнал белых и тоже прошмыгнул в храм. Обитель встретила их скорбным молчанием, потому как не следует нарушать свадебный процесс между женихом и невестой ни советами, ни подглядыванием.
О, как необычайно выглядел храм, ставший, по словам европейцев, некрополем любви! Стены его поддерживались рядами витых колонн, уносившихся прямо ввысь, в открытое небо, на котором, несмотря на дневное солнце можно было разглядеть тысячи мерцающих звёзд. Посреди храма покрытый охрой стоял мраморный жертвенник, а прямо за ним — алтарь, двери которого тоже были окрашены киноварью. Вот на нём-то и приютились жених с невестой. Турий рог тянулся завитушкой к звёздному дневному небу, а Тиласи обвилась вокруг избранника, хотя раньше про это растение нельзя было сказать, что оно довольно гибкое. Пред молодожёнами стояла чаша с водой, где плавали лепестки растения.
— Видите эту чашу в алтаре, сагибы? — спросил шёпотом индус.
— Ну и что? — тоже шёпотом произнёс Милетин.
— Это чаша Жизни и Любви. Настоящей! — в голосе индуса послышалась какая-то сакральная уверенность. — Поскольку мы здесь, то кто-то из вас должен войти в алтарь и поднести к чаше факел, который горит возле жертвенника.
— Но ведь мы же не брамины, — возразил Иван Кузьмич. — В чужой монастырь со своим уставом…
— Вот он, — перебил Окурка индус и показал на Ефрема. — Он — тот мужчина, кто первым вошёл в храм. Если этого не сделать, то божественная молния Матарисва сожжёт нас всех.
— Так уж и сожжёт, — хмыкнул Окурок, но факел всё же взял и подал Котёнышу. Тот обошёл жертвенник, приблизился к алтарю, вошёл в него, приоткрыв дверцу, и поднёс факел к чаше. Признаться, он думал, что вода потушит факел, как бы ярко не полыхал огонь. Однако всё получилось совсем наоборот. Чаша вспыхнула, будто там была налита не вода, а бензин или спирт.
— Это Сома — кровь Тиласи, — пояснил индус. — Теперь возьми чашу, сделай глоток и передай другу.
— Да ты что! Пить из горящей чаши! Я же обожгу лицо! — попытался отбрыкаться Ефрем.
— Пей! — в руке индуса заблестел откуда-то вытащенный нож с широким фигурным лезвием.
— Ты спрячь это, — кивнул на нож Окурок. — А то мы тебя в чаше утопим, даже Матарисва твоя не поможет.
Индус послушно спрятал нож в рукав, но Ефрем смотрел на навязавшегося гида уже с некоторым опасением.
— Что ж, надо испить, — вздохнул Окурок. — Может, это у них индусское причастие. Но ничего, живы будем — не помрём. Вероятно, чаша с напитком сотворена из ума, как сумка дервиша. Пей. И если не подохнешь, я тоже, пожалуй, пригублю церковную отраву.
— Вот ещё, не было печали, — проворчал экстрасенс, только деваться было некуда. Ведь предупреждал индус, что нельзя в храм заходить. Тоже мне гости! Сами нарушили запрет, самим и отвечать придётся, то есть пить. Может быть, всё обойдётся… авось? Ведь когда-то гусары хлестали чарами горящий пунш. Почему бы не попробовать? Может и пронесёт? Может, пронесёт…
С этим бравым гусарским подбадриванием самого себя Ефрем взял обеими руками чашу, оказавшуюся холодной, будто пламя полыхало на кусочках льда, картинно сделал глоток и передал чашу приятелю. Тот тоже отпил, даже икнул с непривычки, но ничего не произошло.
Только поставив чашу на место, мужчины вдруг увидели многорукую богиню Кали, выходящую к ним из глубин храма с двумя коронами и пышными цветами в руках. Походка у богини оставляла желать лучшего, потому как сама она была выстругана из красного дерева, но царские венцы несла осторожно, боясь уронить. Подойдя к сагибам, статуя проскрипела на не очень разборчивом санскрите: «Я была дикой друидессой; через тебя я стала светлой супругой и зовусь теперь Сита. Я — женщина, возвеличенная тобою. Вот награда. Возьми эту корону из моей руки, надень на голову и царствуй всем миром». [53]
— Но ведь здесь две короны, — немного растерялся Ефрем. — Наступает эпоха нового двоевластия? Иван Кузьмич, я первым пил, так что теперь твоя очередь корону надевать.
— Второй венец для королевы, — влез с пояснениями индус. — Либо венчание на царство получит богиня Кали, либо та, что спит на жертвеннике.
Мужчины резко обернулись. На охряном камне лежала Наташа. Глаза девушки были закрыты, но грудь вздымалась ровно. Она действительно спала и, скорее всего во сне видела всё происходящее. Вот те раз, двум мужикам придётся выбирать меж двумя бабами, то есть богинями, среди которых одна ещё живая и не умеющая царствовать, другая уже деревянная, но владеющая всеми царскими секретами человечьего стада! Собственно, Ефрем давно выбор уже сделал, только тогда Наташа была замужем, и ни о чём таком не могло быть и речи.
Сейчас другое дело. А сможет ли деревянная богиня Кали стать одному из них настоящей женой? Или всех пятерых ожидает создание оригинальной «шведской семейки»? Действительно, решение, достойное самого Ашурбанипала, никуда не денешься.
Откуда-то сверху раздался шелест крыльев. Ничего себе, ангелы на поживу слетаются! Но из ангелов был только один, и тот спускался не на крыльях, а на пронизавших пространство цветных светящихся кольцах, создающих этакий прозрачный колодезный сруб.
Человек, но без ангельских крыльев, стоял внутри закольцованного пространства и продолжал немного левитировать. Вероятно, небожителю грех ходить по грешной земле, это не для него. Со стороны зависший в воздухе ангел выглядел совсем поземному. Он был закутан в тогу римского сенатора, даже с положенным коричневым кантом по краю сенаторской тоги. Собственно, на небе тоже может существовать какой ни на есть сенат. Ангелу пришлось срочно прибыть на место происшествия, чтобы сообщить ангельский вердикт:
«Если кто-нибудь из вас наденет корону на голову, божественный разум покинет его; он больше не увидит меня. Если кто-нибудь из вас заключит эту женщину в свои объятья, то грядущее счастье убьёт её. Но если любой из вас откажется от обладания богиней или земной женщиной, то они останутся счастливыми и свободными на земле. И невидимый дух будет управлять этими женщинами. Человек должен сделать свой выбор».