Но что, если кто-то еще жив? Что, если им нужна помощь? Он попытался урезонить себя, но его чувства уже почти умерли. Это не имело значения.
Ничего не имело значения.
Внезапно его охватила паника. Он вцепился руками в стену, царапая своими обломанными ногтями обои, оставляя шрамы на цветочном узоре. Этот дом был мертв. Все вокруг было мертво. И к нему тоже приближалась смерть. Уже скоро она поглотит его, и это будет ужасно, это будет больно. Это будет сильная, заслуженная боль, которая сожжет его изнутри, испепелит. Но он не мог столкнуться с ней здесь. Только не здесь, не в этом доме, где он когда-то был счастлив.
Утвердившись на ногах, он побежал прочь, через парадную дверь и обратно к лошади. Он въехал в город, не обращая внимания ни на здания, ни на людей вокруг. Шарбон погрузился в собственные мысли, в собственные страдания, как в кокон.
Понял теперь, что чувствовали другие, да? – насмехался он над собой. Все те люди, которых ты убил. Ведь их тоже кто-то любил. И у них умирала душа, когда ты убивал их любимого или любимую, брата или мать – точно так же, как сейчас умирает твоя. Это смерть без смерти. Это пытка – столь же страшная, как и те истязания, которые ты творил собственными руками. Ты заставил мучиться и убил многих. И за это ответила твоя семья.
Он не знал, где оказался, когда лошадь остановилась, и соскользнул с ее крупа. Увидел знакомые ступени, покрытые патиной, поднялся наверх. Ноги двигались автоматически, как у маленькой игрушки-диковинки с паровым приводом. Наверху он вошел в заведение, как пьяница, споткнувшись о порог, и привлек к себе всеобщее внимание.
Внутри все было холодное, бледное, покрытое снегом. Нет, не снегом. Чистым хлопком. Краской цвета слоновой кости. Все было белое. Как лепестки ромашки. Как первые зубки у дитя. Как отполированная кость.
Он приехал в «Белую Лилию», не осознавая того.
Было еще рано, посетителей почти не было, но в голове чудом мелькнула здравая мысль, что для данного заведения он неподобающе одет. Две женщины за ближайшим столиком нахмурились, а мужчина, сидящий на сиденье у окна, присвистнул – должно быть, предположил, что Шарбон напился.
Не дожидаясь, пока хозяйка усадит его, Шарбон наткнулся на пустой столик – самый большой в зале. Он уже был сервирован на восемь персон элегантным серебром и безупречным фарфором. В центре стоял букет из лилий и орхидей. Рассеянно он выдернул один из цветов и, смяв, поднес к носу. Аромат был мягким, сладким, как мед, но он не стер с его лица вечный запах смерти.
– Месье? – осторожно спросил хозяйка. – Мастер Шарбон? Вы не заболели?
– Нет, – прорычал он, морщась от звука собственного голоса.
– Давайте пройдем в отдельную комнату? В зеленую? Вам там будет удобнее.
Он не ответил, и тогда она взяла его за руку. Он отшвырнул ее и вцепился кулаками в скатерть, будто это единственное, что могло удержать его на поверхности этой планеты.
– Это сделал я, – тяжело выдохнул он. – Все это.
Две женщины, которые хмуро смотрели на него, бросились к хозяйке, помогая ей подняться. Потом они втроем попятились, освобождая сумасшедшему пространство.
– Вы что, не поняли? – спросил он, и голос его звучал то громче, то тише. – Это был я. Я убил их. Всех их убил я. Цветочный мясник – это я. Скажите, пусть приедут за мной. Сообщите Дозору. Сообщите им сейчас.
Все было кончено. Все. Мир рухнул, и Шарбона больше не волновало, что с ним будет. Случилось худшее, и с ним было покончено. Боги или не боги, но вселенная, породившая Фиону, пусть оставит ее себе. А он покончил с этим.
– Просто хочу покончить со всем этим, – закричал он.
Глава 40Крона
Мимулюсю я оставила у заднего входа. Я сказала ей сесть и ждать. Она так и сделала. Папа всегда любил что-нибудь строгать на крыльце. Помнишь? Он делал маленьких кукол и фигурки разных домашних животных. Мама ставила их в ряд на полке для специй. Я думала, что он будет под навесом, но его там не оказалось. Он с утра чистил печную трубу, а мама ушла на рынок. А он пытался постирать штаны. Пока я искала его на улице, он пошел к колонке. На заднем дворе.
И тут я услышала твой крик.
– Что это значит? – спросил Тибо, пытаясь разглядеть слова, которые Крона нацарапала на земле.
Буква «А» в Фионе уже потихоньку рассыпалась.
Фиона.
Абсолон.
Синий.
Магия.
Габриэль.
Несмотря на ранний час, на улице все же было тепло для этого времени года, но тело Кроны покрылось гусиной кожей. Холод охватил ее сердце и поднимался к горлу.
– Я не могу… вспомнить… Не знаю.
Пытаться вспомнить, что с ней происходило, когда она была в маске, бесполезно – все равно что ловить дым рыболовной сетью. Что-то мелькало у нее в голове, но ускользало от сознания, словно дух пролетал сквозь эфир.
– Разве я не говорила?
Она снова вытерла лицо тыльной стороной ладони. Слезы высохли, но щеки щипало там, где высохли следы.
Тибо попятился от нее, но было трудно понять, почему: то ли он освободил место, чтобы ей легче дышалось, то ли опять планировал сбежать. По выражению его лица понять было невозможно – вокруг было еще слишком темно, чтобы она могла различить нюансы. Он покачал головой.
– Нет. Ты несла… – его голос дрогнул. – Тарабарщину. Жалкую тарабарщину.
Она резко сглотнула.
– Все в порядке. Значит мне надо сделать это еще раз. Мне жаль, но я должна. Он знает многое. Это важно. Я была так близко к разгадке, я знаю. Мне просто нужно дать эху больше свободы.
Сама эта мысль шла вразрез со всеми инстинктами, которые у нее были, как у регулятора и пользователя магии. Однажды она уже погрузилась в его несчастное сознание и покинула его со странным желанием – резать, резать, резать.
Глядя на чашу маски, она взялась за ленты, отметив, как масляно они мерцают в тусклом свете. Она знала, почему колеблется сейчас и не колебалась в первый раз. Его горе – оно было всеобъемлющим, камнем повисло у нее руках и ногах, – тяжелым бременем, которое она не могла стряхнуть. Она чувствовала себя так, будто пересекла раскаленную пустыню в Ксиопаре в полдень, а ночью ее встретил раздирающий кости муссон в Асгар-Скане.
Даже когда умер папа, она не испытывала такого парализующего горя. Раньше она никогда не хотела просто сдаваться.
Она и не думала, что есть на свете вещи пострашнее варгов, убийц и Де-Лии, сбившейся с пути. Это было такое чувство… чувство пустоты. Каждое пятнышко на коже, каждая прожилка мышц и каждый волос на голове противились мысли о новой встрече с эхом.
Потеря чувств и ощущений, невозможность почувствовать хоть что-нибудь, кроме опустошения, было адским состоянием, которого она никогда раньше не испытывала.
Теперь она поняла намек на то, что значит умереть по настоянию камня отчаяния.
Рядом с ней возникла какая-то фигура, вырвав ее из собственных мыслей. Тибо взял ее за запястье и сжал пальцы.
– Нет. Не надо. Надо идти в участок – мы должны привести сюда твоих шлемоголовых друзей и отправить их в погоню.
Да. Да, конечно, должны. Она опустилась на землю, тяжело откинулась на спину.
– Но что я им скажу? Что нашла маску, но потеряла капитана? Что не имею понятия, как ее найти? Не говоря об убийце, за которым мы охотимся? Что они совершили безобидное преступление, которое привело ко всем этим несчастьям? Ты должен понять, что все именно так, как ты и сказал: это незаконно. Мартинеты уже сидят у нас на хвосте. После этого Де-Лия потеряет свой пост, и как только они узнают, что я использовала маску Шарбона, я тоже. Я не хочу рисковать остальной частью нашей команды. Потому что они не скажут мне не делать этого. Они скажут мне сделать это. Сделав это здесь и сейчас, я, во-первых, защищаю их – у них будет возможность все отрицать, а во-вторых, мы быстрее покончим со всем. Чтобы добраться до участка, нужно время, а мы не можем его терять. Поэтому, пожалуйста, помоги мне. Пожалуйста.
Она снова изучила слова. Почему Абсолон? Она была уверена, что эхо подразумевало великого вождя, а не просто человека, названного в его честь. Шарбон нацарапал это имя один или два раза вместо своей коронной фразу «Смерть – это искусство», но действительно ли это значило что-то большее, чем они предполагали? Фиона и Габриэль были людьми, которых эхо знало. И «магия» была очевидна. Но «синий»? Что это значило? После сегодняшней ночи – только одно.
– Спроси его о словах, которые он написал, – проинструктировала Крона, снова заглядывая в вогнутую внутреннюю часть маски. – Я на тебя рассчитываю, помни.
Тибо попытался возразить.
– Ведь есть же причина, по которой показания эха ничего не значат? В суде их тоже не принимают, потому что…
– Тибо, – отрывисто произнесла она. – Там моя сестра. Ясно? Перестань тратить время зря.
– Хорошо. Хорошо.
Но вместо того чтобы сесть напротив нее, как раньше, он устремился к ней за спину, намеренно пригнувшись. В последний момент она сообразила, что он хочет обхватить ее руками, и отклонилась.
– Что ты делаешь?
– В первый раз он заставил тебя биться. Украл у тебя ноги и все такое. Я не смогу снова смотреть это. Тебе, конечно, необязательно принимать мою поддержку, но и постоянно притворяться такой грубой и сильной тоже не нужно.
– Иногда притвориться – единственный способ воплотить это в реальность, – сказала она.
– Моя помощь – тоже реальность. Она не лишает тебя сил.
Глубоко вздохнув, она устроилась между его вытянутыми ногами, прижавшись к его груди. Он крепко уперся ботинками в землю, зажав ее ногами. Взял ее за руки – так же, как держал в своей квартире. Но чувство возникло совсем иное. Раньше это был застенчивый жест – попытка изобразить контроль, сейчас в нем чувствовалась забота и защита. Она позволила себе расслабиться в его руках, раствориться в его теле.