Ни одна живая душа не выдержит подобного, и простые люди умирают тут же, на месте. Но большинство тех, кто имеет крылья и бессмертную душу, в относительном порядке. По крайней мере, так кажется на первый взгляд.
Этот день становится началом конца.
Горы умирают. Мой взгляд падает на черные безжизненные вершины, на облака пепла, затмившие свет… «Мертвые… все они мертвые». Для Таар-ди-Ора это означает «без эльдиона». А он разрушается, исчезает. И это сказывается на тех, кто выжил.
Обряд соединения душ теперь под запретом — почти все попытки соединиться с лари заканчиваются сумасшествием и одержимостью. Но даже это не самое страшное. Есть новости и куда хуже.
Реки и озера, дававшие насыщенную эльдионом воду, уничтожены почти все, только отдельные, спрятанные глубоко внутри гор, родники еще могут лечить и восстанавливать. Но их так мало и на всех не хватает. Здоровье населения стремительно ухудшается, раны не желают больше затягиваться. И случаи одержимости происходят все чаще. Те, чья воля сильна, пока держатся, остальные же… Безумие напоминает мор, эпидемию. Люди теперь больше походят на тварей, одержимых одной целью — добыть эльдион во что бы то ни стало. Они звереют, нападают на тех, кто еще сохраняет разум. Последние прячутся от своих собратьев, уходят все глубже в пещеры, к целебным родникам.
Кто-то из обезумевших первым вспоминает про сияющую арку и то, куда уходили караваны и обозы с голубым железом. И когда первый из толпы с ревом бросается к арке, многие следуют его примеру, движимые одной единственной мыслью: найти, отобрать, вернуть… Я могу ощущать отчаяние созданий, боль утраченного, и жажду… Голубое железо становится для них тем, чем вода — для страждущего в пустыне.
Как я хотела бы закрыть глаза и не видеть, но не могу позволить себе этого. Четко, предельно ясно я вижу, как темной, озверевшей толпой рвутся создания к арке и как, проходя через нее, приобретают совершенно иные черты: силуэты их заостряются, смазываются, тьма не дает разглядеть их быстро меняющиеся лица… а еще по ту сторону арки их окружает серый плотный туман. И мне требуется пара мгновений, чтобы понять и принять сразу несколько фактов.
Тот, что у Таар-ди-Ора нет никаких соседей, и эта арка — переход в другой, очень знакомый мне мир.
Тот, что туман этот — отражение стихийной части души лари в другой реальности — не что иное, как Хаос, а черные твари, которых в Шедаре называют ракшами — потерявшее себя, обезумевшее население Таар-ди-Ора.
И последний факт: прямо сейчас я наблюдаю за крушением Черного мира и за тем, как в Белом мире создается то, что потом будет названо Бездной.
Видения мелькают передо мной так быстро, что я не успеваю разобрать хоть что-то. Голова раскалывается от объема информации, которой я не могу усвоить… И когда я готова уже кричать от боли и страха, этот поток замедляется, заставляя болезненно сглотнуть и податься вперед:
Уже нет сияющей арки, есть рваная ткань Разлома, к которой с той стороны приближается до боли в сердце знакомый мне силуэт. Лик подлетает к переходу подобно хищной стремительной птице, обводит взглядом лежащий в руинах Таар-ди-Ор. Я знаю, что он видит — черные горы, разруху и приближающихся к переходу черных крылатых тварей. И знаю, что он видел уже это раньше: Мир не зря сообщил мне раньше, что Лик был в Черном мире после катастрофы, недолго но был… На секунду я читаю в любимом лице изумление, неверие, он хмурит брови, силясь вспомнить… пронзительная вспышка понимания— глаза его распахиваются, зрачки расширяются… Сейчас я вижу, знаю, что в этот момент он все понял и обратно ко мне вернулся, уже осознавая весь масштаб трагедии.
Что же ты должен был чувствовать в этот момент, любовь моя… понимая, что те, против кого ты столько лет сражался — твой же несчастный народ из другого мира? Где взял столько самообладания, чтобы не сойти с ума? Винил ли ты себя в том, что не разгадал этого раньше, не вспомнил? Не успел, не вернулся, не предотвратил? Что творилось в душе твоей, когда ты целовал меня на прощание?
Вот он, спокойный, отрешенный заходит в Разлом, и тот корежится, мгновенно сворачивается в точку, сверкнув так, что глаза становится больно, разносит окружающее пространство бесшумным взрывом — и исчезает.
«Держи ее!». Ты знал… точно знал, что проводник, пересекающий дверь между мирами, создает тот самый парадокс, и мироздание идет по пути наименьшего зла: схлопывает переход вместе с причиной парадокса. Да ты же сам слово в слово сказал мне об этом еще в Синем мире. Лик, Солнце мое яростное, я даже представить боюсь, чтобы ты мог устроить во всех четырех мирах, если бы тебе вернули память…
И новая мысль мелькнула в сознании так остро, что почти доставила физическую боль:
«Стой! Но если переход свернулся, когда Лик его пересек, значит, по эту сторону его до сих пор есть его двойник. Иначе никакого парадокса не случилось бы! А раз так… то где ты, Лик? Где?»
— Стоит ли это знать, Дея? — раздался в голове слегка отстраненный голос Мира, — Ты уже видела его… здесь… — и прежде, чем я смогла спросить хоть что-то, зеленые птичьи глаза, в которые я, как оказалось, так и смотрела все это время, сверкнули изумрудной искрой — и стали совершенно обычного желто-коричного цвета. Птица встрепенулась, пытаясь понять, что она здесь делает, а потом взмахнула крыльями и, пронзительно каркая, понеслась вдаль, ближе к родному пристанищу. Я осталась совершенно одна.
Какое-то время я просто смотрела вдаль, приходя в себя и восстанавливая дыхание. Лапа, сжимающая волчок, затекла и пришлось, переложив его в другую, разминать пальцы. Только после этого ко мне снова вернулась способность думать.
Эрилик из Таар-ди-Ора. Упрямый, яростный, безжалостный к себе и окружающим… Кем же ты можешь быть в этом мертвом мире? Перед глазами промелькнула картина: две большие чешуйчатые твари терзают друг друга, дробя скалы вокруг мощными ударами покрытых шипами хвостов.
«Ты уже видела его». Ох!
Я разжала лапу, позволив Ключу почти беззвучно упасть в груду камней и теперь разглядывала его. Я могу переместиться в Серый мир хоть сейчас. Нужна ли мне новая порция соли на душевные раны? Я ведь не настолько наивна, чтобы думать, будто он узнает меня. И все же. Я должна хотя бы попытаться.
Я снова схватила волчок и, оттолкнувшись от земли, поднялась в воздух. Летела я долго, полностью отпустив свои мысли, слившись с ветром, позволив ему выдувать из моей головы все сомнения, все предостережения.
Нужное место я заприметила еще издали — две острые тонкие горные вершины, стоявшие близко друг к другу, были весьма примечательны. Еще несколько мгновений понадобилось, чтобы осмотреться и найти тех, кого я искала: обе черные твари все еще вели свой поединок. Уставшие, располосованные когтями, с рваными ранами от укусов, они снова кружили по своему рингу — слегка наклонной площадке над самым обрывом. Я незаметной тенью пробралась к почти отвесной каменной стене и притаилась между двумя камнями, следя за сражением.
Напрасно я надеялась, что сердце подскажет мне, кто из этих двух монстров — Лик. Они были похожи и по размеру, и по тому, как вели бой. Мне никак не удавалось понять. Пока они, в очередной раз сцепившись друг с другом, ни оказались совсем рядом со мной. Затаив дыхание и прижавшись плотнее к земле, чтобы не зацепило камнями, так и летящими в стороны, я смогла подробнее разглядеть соперников.
Глаза. Одинаково маленькие, глубоко посаженные у обоих ящеров, они все же отличались. Непроницаемо-черные у одной из зверюг и темно-синие, похожие на звездчатые сапфиры — у другой.
Сердце, и так колотящееся намного быстрее положенного, совершило совсем уж непозволительный кульбит и застряло где-то в горле.
Тем временем синеглазый ящер, собрав силы, как заправский борец исполнил бросок, откинувший соперника к самому краю обрыва. Тот лежал, не шевелясь. Или испустил дух, или находился без сознания. Победитель повернул в сторону побежденного шипастую голову и оскалился глумливо и недобро.
Я решила, что пора. И, раскрыв крылья, взлетела так, чтобы находиться на уровне его глаз.
«Лик! Я нашла тебя! Это я, Дея! — я кричала так громко, как только могла, — Вернись, вспомни меня, пожалуйста!
Ящер пару мгновений озадаченно меня разглядывал, а затем резким, сильным ударом когтистой лапы, швырнул меня на камни. Похожие на ножи когти в клочья изодрали крыло и зацепили тело.
От боли и я взвизгнула и, прижимая к себе искалеченную конечность принялась отползать подальше от медленно приближающегося ко мне зверя. Он же пригнул голову и втягивал ноздрями явно будоражащий его запах крови.
— Нет, пожалуйста! — плакала я в голос, хотя прекрасно осознавала бесполезность этих попыток.
Единственное, что пришло мне в голову— кое-как сесть и сменить ипостась. Стало холодно и снова больно — одна рука то ли вивихнута, то ли сломана — разбираться было некогда — по животу от глубоких царапин текли кровавые струйки..
— Лик, это же я, Дея! Ну!
Черная морда ящера замерла в нескольких сантиметрах от меня. Он чуть повернул голову, буравя меня своими звериными глазами цвета сумрачного неба. Я замерла, не дыша. Мне казалось, что в глубине из промелькнуло что-то… и сейчас… вот-вот от меня узнает. Не смотря на адскую боль и страх я попыталась улыбнуться.
Ящер издал весьма странный, мычаще-курлыкающий звук, а потом сгреб меня лапой в кулак. Так сильно, что я едва не заорала от боли. Он смотрел на меня, как смотрят малыши на новую игрушку: не знаешь, что они сделают в следующий момент — прижмут к сердцу или сломают. А потом развернулся и совсем несолидно подпрыгивая на одной лапе, расправил крылья, поднимаясь в воздух.
— Лик! Куда ты меня несешь? Мне больно! — пищала я, зажатая в черных звериных пальцах.
О поверженном сопернике мы совершенно забыли. А не стоило. Тот уже пришел в себя и, заметив взлетающего обидчика, нанес коварный удар — напрыгнул сзади, обрушив всю мощь когтей и челюстей на одно крыло соперника — и тут же, довольный, недосягаемый, взмыл ввысь.