– Не пристало так говорить доброму христианину, отец! – побледнев от волнения, осмелилась заметить Изора.
Как бы она ни была огорчена и встревожена, но запах рагу уловила. Девушка ничего не ела со вчерашнего вечера и только теперь поняла, как сильно проголодалась. Подойдя к плите, она приподняла крышку кастрюли.
– Я сделала рагу из зайчатины. Сосед подстрелил парочку на прошлой неделе, – сказала Люсьена Мийе. – Хочешь?
– Нет! – громыхнул ее супруг. – Она не заслужила, слышишь меня? Кусок черствого хлеба – и то этой мерзавке будет много! Напакостила как хотела – и корми ее теперь мясом?
– Но, отец, ничего такого я не сделала! К тому же мадам де Ренье до января наняла меня репетитором к своим сыновьям. Буду повторять с ними пройденный материал, пока они на рождественских каникулах. Мама, поверь, я чувствовала себя ужасно у этих Понтонье! Сначала я, конечно, была всем довольна, но мадам постоянно ко мне придиралась, даже без повода. Я буду помогать тебе по дому вечером и утром, с самого рассвета. Во время войны я ведь много работала здесь, на ферме…
Изора с ужасом вспомнила, во что превращались ее руки, когда приходилось часами полоскать белье в ледяной воде, помогая матери. Еще она кормила лошадей и без возражений выгребала навоз из хлева. Нужно же было кому-то работать вместо братьев…
– Помощь мне не помешает, тут даже ты не сможешь возразить, Бастьен! – вздохнула Люсьена Мийе.
Мужчина пересел поближе к камину, не удостоив ее ответом. Вид у него был крайне недовольный. Бастьен Мийе не испытывал к дочери ни любви, ни нежности. Когда девочка родилась, он, осыпая весь мир ругательствами, в сердцах плюнул в окно: так рассердился, что его третий ребенок – не мальчик.
С тех пор он старался не замечать эту куколку с глазами-васильками и черными волосиками, когда она тянулась, чтобы взять его за руку, или боязливо улыбалась ему.
– Отец, где мой чемодан? – спросила Изора. – Сейчас переоденусь и помогу маме!
– Остался в повозке, черт бы его побрал! Или ты вообразила, что я буду его за тобой таскать?
– Ничего такого я не думала.
С этими словами она вышла из дома, борясь с чувством беспомощности, мучившим ее на протяжении многих лет. Ветер, дождь, свинцово-серое небо – все только усиливало тягостный мрак, овладевший всем ее существом. У нее была одна отрада – светлые воспоминания, которые она бережно хранила в воображаемой копилке под названием «Прекрасное время, проведенное в семье Маро», но теперь она лишилась и этого.
«Не могу поверить, что Тома женится! – терзалась она по пути в конюшню. – И не на мне! Нам никогда не быть вместе! А ведь я бросала монетки в фонтан желаний, чтобы он взял меня в жены!»
Молодой угольщик сам открыл перед ней дверь родительского дома в квартале От-Террас, располагавшемся ближе всего к стеклозаводу и входу в шахту Пюи-дю-Сантр. Это было до войны, когда люди казались счастливыми. Малышка Анна Маро, от рождения слабенькая, в то время не болела туберкулезом. Жером, младший брат Тома, имел прекрасное зрение; его карие глаза еще не пострадали от разрыва снаряда со шрапнелью. Зильда и Адель вместе с другими женщинами спускались в шахту сортировать уголь – собирали деньги на послушничество у клариссинок[16].
Онорина Маро заправляла всем в доме – готовила еду, стирала, ухаживала за огородом. Веселая, смешливая женщина, умевшая самым чудесным образом, за пару минут, приготовить детям что-то сладкое.
«Теперь она любит Йоланту, – еще больше помрачнела Изора, останавливаясь у стойла с лошадью – одной из нескольких тягловых, которых отец держал на ферме. – Я бы и рада относиться к ней по-хорошему, к этой польке, но не могу! Я просто ненавижу ее!»
Она прижалась лбом к деревянной подпорке. По щекам потекли крупные слезы. «Тома, Тома, Тома… – как молитву, повторяла она. – Ты сейчас под землей, но завтра мы с тобой увидимся. Не может быть по-другому…»
Слегка склонив набок голову, Изора Мийе с чемоданом в руке медленным шагом вернулась в родительский дом, не надеясь найти там сочувствие. Она мечтала только об одном – о тарелке рагу, которая подарит ей почти животную радость насыщения.
Едва она ступила на порог, как в голове прозвучал голос – нежный, низкий и бархатистый. Таким голосом говорил Тома, когда хотел утешить, потому что знал, что ей приходится терпеть от родителей. «Не плачь, Изоретта-Изолина! Когда-нибудь мы вместе поедем к морю! Там так красиво! Волны разбиваются о скалы, на пляже полно ракушек… Будем бегать по берегу, взявшись за руки… Не плачь, Изора, не надо!»
Глубоко дыша, она кое-как смогла унять слезы. Ни отец, ни мать не увидят ее плачущей.
Чуть не плача от радости, Тома Маро смотрел на лампу на белоснежном потолке. Казалось бы, самая обычная колба, источающая желтоватый свет, и самое обычное отштукатуренное перекрытие – а он никак не может насмотреться… Два часа назад его, наконец, вытащили из расселины, где он просидел три ночи и два дня, и перевезли сюда – в лазарет, расположившийся в Отель-де-Мин.
Он знал, что у него останутся только жуткие воспоминания о той единственной ночи, – череде бесконечных часов! – которая прошла в полнейшей темноте. Онорина Маро сидела у постели сына и держала его за руку.
– Сынок, милый мой сынок! – шептала она. – Страшно подумать, что я могла тебя лишиться… Я так молила Господа, чтобы он мне тебя вернул!
– Я знаю, мам. Твои молитвы не дали мне пропасть. Я все время думал о тебе, веришь? И в худшие моменты сомнений и страха говорил себе, что сейчас ты призываешь на помощь Господа и что он тебя услышит. Я и с войны, с этой мерзкой бойни, вернулся только благодаря твоим молитвам, твоему стремлению нас всех защитить!
Молодой угольщик повернулся к матери и ласково улыбнулся, отчего в уголках глаз появились морщинки.
– Тебе столько пришлось пережить, сынок! – приговаривала Онорина, поглаживая его исцарапанный лоб.
– Мне грех жаловаться. Как бы я хотел, чтобы и Пьер вышел оттуда невредимым! Бедный паренек – потерять ногу в его возрасте!
– Ему выделят небольшую пенсию и закажут протез. То, что он жив, – уже большое везение, при том, что у него начиналось заражение крови.
– Везение? Что ж, может, оно и так, – вздохнул Тома. – Зато теперь Пьер будет жить на свежем воздухе. Он так любит деревья, и небо, и звезды… Правда, придется расстаться с любимой лошадкой – с Датчанином. Мама, знала бы ты, как мальчик хорошо держался! Как только мне разрешат встать, я наведаюсь к нему в больницу.
– Я бы предпочла, чтобы ты подождал, пока тебя самого как следует не осмотрят. Надо проверить, в порядке ли легкие – ведь сколько времени пришлось дышать пылью!
– Доктор хотел отправить меня в больницу, но я отказался. Не беспокойся, мне нужно одно – отдохнуть. И если можно, пускай теперь ко мне зайдет Йоланта. Я так хочу ее повидать!
Онорина улыбнулась и поспешно встала.
– Уступаю ей место! И она – не последняя посетительница на сегодня, Тома. Твои товарищи по работе тоже хотят тебя увидеть, не говоря уже об отце и брате. Дождаться не могу, когда ты вернешься домой. Я помою тебе голову – волосы кажутся серыми от грязи!
Она наклонилась, расцеловала сына в щеки и вышла. Юноша смежил веки, наслаждаясь окружающим его благополучием. Тело расслаблено, пальцы руки касаются теплой простыни, приятно пахнущей свежестью…
Таким его и увидела Йоланта – вытянувшимся во весь рост, с закрытыми глазами. Решив, что Тома спит, девушка хотела уйти, но он ощутил ее молчаливое присутствие – вздрогнул и посмотрел на нее.
– Это ты, Йоланта! Подойди! – тихо попросил он.
Красавица полька подбежала к кровати, упала на колени, прижалась щекой к матрасу.
– Тома! Благодарение богу, ты жив! Мне было страшно! Так страшно!
Радость настолько захлестнула Йоланту, что она разрыдалась. Он ласково погладил ее по плечу, успокаивая:
– Любимая, я не мог тебя покинуть. Ни тебя, ни твоего брата.
– Но меня не оказалось на месте, когда вас вытащили наверх. Я опоздала! А мне так хотелось первой вас обнять! Тома, прости, но я не могу остаться с тобой надолго. Нас с папой пообещали подвезти на грузовике до больницы, чтобы мы могли побыть с нашим бедным Пйотром. Говорят, у него был сильный жар, и он так и не пришел в сознание.
– Да-да, я знаю. Но он поправится!
– Ему уже сделали операцию. Отняли ногу! – пожаловалась Йоланта, словно забыв, что ей пора убегать.
– Не было другого выхода, – расстроился Тома. – Я держал его, прижимал к себе, пока доктор делал ампутацию. Можешь мне поверить, я проклинал судьбу и проклятый камень, который мы так и не смогли сдвинуть. Спасательной бригаде пришлось расширить проход, чтобы вытащить нас оттуда. Каждая минута – на вес золота! Пьер был так плох, что доктору пришлось оперировать на месте. Ничего, родная, не плачь! Поезжай к нему и передай от меня привет. Я знаю нашего Пьера – у него хватит сил жить, несмотря на увечье. Вспомни Жерома, моего брата, который остался без глаз. И еще подумай о будущем малыше! Там, в жуткой дыре, умирая от безысходности, я представлял себе нашего кроху – как ты его кормишь, и это не давало мне отчаяться. Йоланта, прекрасная, милая моя Йоланта, скоро мы поженимся!
Только теперь девушка подняла голову и посмотрела на него счастливыми глазами. В голосе Тома было столько нежности, во взгляде – столько любви, что она не могла не улыбнуться.
– Я приду к тебе вечером. Расскажу, как дела у Пьера… У моего маленького Пйотра… Не люблю называть его французским именем. Пйотр звучит приятнее. Если бы ты только слышал, как произносила его моя мама… Это было похоже на воркование гойлицы…
– Го-р-лицы, моя хорошая, – поправил ее Тома.
– Прости, до сих пор делаю ошибки.
Йоланта встала и, так же, как несколько минут назад Онорина, наклонилась к Тома. Только она поцеловала его в губы – робко и в то же время чувственно.