Он очень быстро добился своего, и вид женских ножек в черных чулках, и полоски белой нежной кожи над ними только распаляли его.
– Хорошая моя, через три часа мне снова спускаться в забой, – говорил он, двигаясь взад-вперед в ее лоне. – Я буду вспоминать сладкие минуты с тобой, и сам черт мне уже не страшен!
Йоланта вскрикнула и изогнулась, подаваясь ему навстречу. Уж очень хотелось доставить мужу удовольствие, ублажить его, потому что отныне ей предстояло жить в ритме его уходов и возвращений. Каждый день она будет верно ждать с замирающим от страха сердцем, опасаясь очередного несчастья.
– Не оставляй меня одну! – жалобно протянула она, когда Тома, еще с затуманенной головой, упал на постель рядом с ней.
– Даже если бы и хотел – не могу! – пошутил он. – Мадам Маро, послушайте-ка! Уж не чайник ли это свистит? Кофе теперь покажется нам еще вкуснее!
Тома улыбнулся жене самой нежной, самой очаровательной своей улыбкой. Она словно бы ослепила Йоланту – молодая женщина на мгновение даже смежила веки. Тома поцеловал ее в губы, и она, засмеявшись, потребовала еще. Внизу хлопнула входная дверь, и резкий звук положил конец их любовной схватке.
– Эй, голубки! – позвала Онорина.
– Уже спускаемся, мам! – откликнулся Тома, одеваясь и подмигивая жене.
Через несколько минут молодожены входили в кухню, которая встретила их приятным ароматом горячего кофе.
– Вот, дети, пришла пожелать вам счастья в новом доме! – объявила Онорина. – Надо же, как стекла запотели! Нельзя оставлять надолго кипящий чайник. А еще я принесла пирог с грецкими орехами.
– Спасибо, мадам Маро! – смутилась Йоланта. – И за все остальное спасибо. Теперь у меня есть прекрасный дом и все, чего только душа пожелает!
– Очень рада, что вам нравится. Вы с Тома заслуживаете, чтобы у вас было все необходимое. Мсье Амброжи заходил утром предупредить, что едет в Вуван и привезет вас еще до полудня.
– Мам, выпей с нами кофейку, – предложил Тома, обнимая мать.
– Не хочу вас стеснять, – замялась Онорина, хотя явно обрадовалась приглашению сына.
– Мы всегда вам рады, мадам, – поспешила заверить Йоланта. – Надеюсь, вы будете часто заходить ко мне, пока Тома на работе. Я найду, чем себя занять, – буду шить и вязать приданое для малыша.
– А я тебе помогу, моя девочка. И чтобы больше никаких «мадам»! Можешь называть меня Онориной.
– Я не осмелюсь…
– Ну, тогда зови свекровью или просто мамой – свою-то ласковую и добродетельную мать ты похоронила… Сын рассказывал, как ты ее любила. Поцелуй меня, моя девочка!
Заливаясь слезами, Йоланта не заметила, как очутилась в крепких объятиях свекрови. Спустя какое-то время все втроем уселись за стол, на котором уже стояли кофе и ореховый пирог.
– Мсье Амброжи рассказывал новости о фермерах Мийе? – поинтересовалась Онорина, откусывая от пирога.
– Надеюсь, ничего плохого не случилось? – моментально встревожился Тома.
– Вернулся их сын Арман. Мы узнали об этом от Изоры – вчера, перед мессой. У него, бедного, страшно изуродовано лицо – таких называют «гель касе», и их, к сожалению, очень много. Но, слава богу, он хотя бы жив! Новость буквально потрясла Женевьеву Мишо! На нее, бедняжку, жалко было смотреть.
– Боже, какая несправедливость! – огорчился Тома. – Они с Женевьевой так любили друг друга!
Йоланта слушала, не участвуя в разговоре и не проявляя никаких эмоций. Онорина же, постепенно распаляясь, продолжала:
– А Изора снова отличилась! Надо же было ляпнуть такое о нашем Жероме! Прямо при нас заявила, что Жерому будет проще принять Армана, потому что он слепой! Совершенно не думает, что ее слова могут кого-то обидеть! Ты согласен, Тома?
– Изора ничего плохого не имела в виду, мама. У нее логический склад ума. Ну признай: она попросту отметила очевидное. Вдобавок ко всему она видела брата, поэтому прекрасно представляет, как тяжело на него смотреть, отсюда и ее реплика.
Тома в очередной раз встал на защиту своей драгоценной подруги детства! Йоланту это не могло не расстроить, и она сочла нужным высказать свое мнение:
– И все-таки ей не следовало так говорить! Изоре Мийе необходимо считаться с чувствами своего жениха и брата тоже!
К удивлению обеих женщин, Тома не уступал. Он искренне считал, что его родные относятся к Изоре хуже, чем она того заслуживает.
– Изора и Жером поженятся, и вам нужно постараться узнать ее получше. Она умная девушка, и у нее хватило способностей, чтобы получить достойное образование. Это можно считать чудом, учитывая, в каких ужасных условиях она росла. Я признаю́, что временами она ведет себя нелепо и говорит невпопад. А чего еще можно ожидать от девочки, которой никогда не интересовались родители, все детство били, морили голодом, над которой глумились родные братья? Мама и ты, Йоланта, – ну как вы не поймете, что Изора очень нуждается в доброте и поддержке? Я много лет отношусь к ней, как к родной сестре, и это нельзя изменить!
– Надо же, как ты возбудился! – попыталась отшутиться Онорина Маро. – Не волнуйся, мой мальчик, все поправимо. Я сама за нее возьмусь! Завтра мы с Изорой едем в Сен-Жиль-сюр-Ви семичасовым утренним поездом. Она ведь тоже скоро станет моей невесткой, и я надеюсь, что сумею вложить в ее голову немного здравого смысла. Я не отношусь к ней плохо, даже наоборот! Прекрасно помню те времена, когда вечерами после уроков ты приводил плохо одетую маленькую девочку к нам домой. Как она радовалась, усаживаясь у печки с чашкой теплого молока и ломтем булки! Я желаю ей только добра, мой мальчик, только добра!
– Я тоже, – соврала Йоланта. – Думаю, со временем мы с Изорой подружимся, раз уж ты любишь ее, как сестру.
На том разговор и закончился. Старшая мадам Маро вернулась к себе – благо домá родителей и молодоженов стояли стена к стене. Внешне она оставалась совершенно спокойной, но тревога комком стояла в горле. Как всякой любящей матери, ей хотелось быть уверенной в том, что Изора не заставит сына страдать.
Тома энергичным шагом прошел через «зал висельников», рассеянно поглядывая на свисавшую с потолка одежду товарищей по работе. Висящие на длинных крючках робы отбрасывали на стены причудливые тени, похожие на безголовые привидения с искореженными телами.
Бригада встретила его радостными окликами. С тех пор как Тома спас юного Пьера Амброжи и сам выжил под завалом, забравшим жизни трех товарищей, углекопы считали его чуть ли не героем. Несмотря на криминальную историю, вскрывшуюся в связи с трагедией, к памяти погибших здесь относились с большим уважением.
– Здравствуй, сынок! – воскликнул Гюстав Маро. – Кончился медовый месяц! Пора спускаться в шахту.
– Ты не прав, отец, мой медовый месяц только начинается, и продлится он целую вечность, пока любимая жена будет со мной.
– Отлично сказано, парнишка! – ухмыльнулся углекоп с лысиной на макушке по прозвищу Тап-Дюр. – Ты у нас прямо поэт!
– Тома, перед тобой – наш новый бригадир, – объявил Гюстав. – Если уж кто и заслужил повышение, так это наш славный Тап-Дюр! Вот только теперь его следует называть Шарль Мартино.
– Ты смеешься надо мной, Гюстав? – замахал руками углекоп, о котором шла речь. – Моя жена, конечно, радуется, что мы переедем в квартал Ба-де-Суа, но никто не посмеет сказать, что я загордился!
Молодой углекоп не смог скрыть разочарования. Он считал, что бригадиром останется его отец, который занимал этот пост последние несколько недель.
– Я отказался, – пояснил Гюстав Маро, заметив взгляд сына. – Лучше быть хорошим забойщиком, чем плохим бригадиром. Ответственность меня тяготит, да и командовать друзьями как-то неприятно.
– Я удивился, только и всего. Ну, хватит разговоров! Мне нужна новая лампа и новая каска.
– Получишь и то и другое, – громыхнул Тап-Дюр. – Мсье Обиньяк на инвентарь не скупится, в этом его не упрекнешь. Он и назначил меня бригадиром. А я не смог отказаться.
Подошел Станислас Амброжи – молчаливый углекоп с уставшим, как от долгой бессонницы, лицом. Мужчины обменялись рукопожатием. В тот же миг где-то глубоко под землей заржала лошадь. Звук, донесшийся наверх, был слабым, но вполне различимым.
– Пьер, наверное, скучает по лошадям, особенно по своему Датчанину, – Тома с улыбкой повернулся к тестю.
– Пока ему нельзя на работу, колено еще не зажило, – ответил поляк.
– Вы сегодня в нашей бригаде?
– Заменяю Пас-Труя, – уточнил Станислас.
Скоро они уже были готовы войти в кабину, которая доставит их в самые недра, откуда поднимался острый запах угля, пыли и грязи. Тома ощутил смутную тревогу при воспоминании об адском грохоте после взрыва газа и лавине падающих отовсюду камней вперемешку с обломками деревянных перекрытий. Своими опасениями он поделился с отцом.
– Такое еще не скоро случится, сынок, – шепотом успокоил его Гюстав. – Галерею заново укрепили, так что опасности нет.
– Опасность есть всегда, – возразил поляк Амброжи. – Тип, который застрелил Альфреда Букара. Может статься, он ходит все время рядом и в забое садится вместе с нами перекусить!
Тома вспомнил, что рассказала ему Йоланта после свадьбы: у Станисласа Амброжи есть огнестрельное оружие – пистолет. Он пообещал себе, что до окончания смены постарается узнать больше.
Возможность представилась во время очередного перекуса. Гюстав и новый углекоп по фамилии Грандье что-то живо обсуждали, присев на продольную балку на стене. Они пили сидр из одной бутылки и из одной коробки накладывали паштет на большие ломти хлеба.
Малообщительный по натуре, Амброжи привычно устроился на отшибе. Глядя перед собой в пустоту, он развернул салфетку, в которой оказался кусок сдобной булки и яблоко.
– Тесть, если хотите, могу угостить вас куском орехового пирога, – предложил Тома, подходя ближе.
– Спасибо, мой мальчик, не стоит. Я не голоден. В последнее время мне что-то ни есть, ни пить не хочется.