Она в деталях описала ему разговор с Женевьевой, но брат сохранял полнейшее спокойствие. А потом задумчиво сказал:
– Что ж, пускай мне напишет, если ей от этого станет легче. Или поступим по-другому: я сам напишу, первым! Мы никогда не будем вместе, и ей придется смириться! Я поступаю так, потому что люблю и хочу, чтобы ее жизнь была счастливой и полной.
Весь вечер они провели вместе. Арман рассказывал о первых днях на фронте, а Изора – о том, как училась в «Эколь нормаль», а потом работала у Понтонье, и о своей размолвке с графиней де Ренье. В четыре часа Изора спустилась на кухню и под благосклонным взглядом матери приготовила полдник для всей семьи. То воскресенье навсегда останется в памяти, Изора это знала. Ее любовь к брату только крепла.
«Сегодня он опять защищал меня перед отцом!» – улыбнулась она.
Изора первой выпрыгнула из разбитого деревенского дилижанса – чудом уцелевшего пережитка XIX века, который до сих пор курсировал между крошечным городским вокзалом и санаторием для больных туберкулезом «Вилла Нотр-Дам». Это было внушительное здание, построенное на небольшом холме у самого океана, с двух сторон окруженное дюнами. К нему вела песчаная дорожка. С террасы санатория открывался прекрасный вид на пляжи и бесконечную гладь Атлантического океана.
– А где же море? – спросила Изора. – Господи, как приятно пахнет! Мне очень нравится. И такой странный шум…
– Это запах йода и морской воды, – уточнил Жером. Девушка подала ему руку, помогая выйти из дилижанса. – А шумят волны. Должно быть, сейчас самый прилив.
– Мадам Маро, можно я побегу вперед? – попросила Изора, предвкушая встречу с могущественной стихией. – Вы, конечно же, торопитесь увидеть крошку Анну. Скажите, что я тоже приехала и скоро приду. И оставьте мне самую тяжелую сумку.
– Беги, сумки понесет Жером, – разрешила Онорина. Сегодня она постаралась одеться понаряднее, на голову повязала красивый платок.
В одной руке у нее была корзинка с продуктами и ридикюль, в другой – полотняная сумка. Она рассчитывала, что Изора останется с ними.
У Жерома заныло сердце. Он бы дорого дал, чтобы видеть восторг Изоры в момент, когда ее взору откроется океан; наблюдать, как ветер треплет ее черные кудри; любоваться экстатической улыбкой на восхитительном кошачьем личике.
– Да, конечно, беги, моя хорошая! – подбодрил он любимую. – Но будь осторожна, чтобы тебя не накрыло большой волной.
– Спасибо, Жером! Спасибо!
И девушка, совсем по-детски подхватив юбку – так, что стали видны не только ботинки, но и серые чулки, – убежала в сторону пляжа.
– Никакого понятия о приличиях! – пробурчала Онорина себе под нос.
– Мам, почему ты так говоришь? – не понял слепой юноша.
– Я знаю, сейчас в моде юбки покороче, чем носили мы в свое время, – видела в журналах. И в Париже, конечно, только в таких и ходят, но Изора позволяет себе показывать щиколотки!
– Перестань ее критиковать! В поезде, стоило Изоре заговорить, как ты начинала вздыхать, – да-да, совсем как сейчас! Если бы мы приехали летом, она могла бы даже искупаться. Я уверен, что женщины, купающиеся в море, показывают куда больше, чем щиколотки! Идем лучше в санаторий.
– Господи, а ведь ты прав, Жером! Может показаться, что я нарочно тяну время. Хотя, положа руку на сердце, так оно и есть. Знал бы ты, сынок, как я боюсь вердикта докторов! Они высказывали опасения еще в прошлый мой визит – в ноябре, незадолго до того, как в шахте случилось несчастье. Хорошо, что твои сестры могут навещать нашу девочку довольно часто!
– Ты должна верить в лучшее, мама! Анна – маленький ангел, Господь спасет ее!
Онорина взяла сына, который осторожно исследовал дорожку кончиком белой трости, за руку.
– Твои слова да богу в уши, Жером! Как бы мне хотелось, чтобы в этом году Анна отметила с нами Рождество! Но боюсь, что не получится. Мсье Обиньяк и слышать ничего не хочет. Он запретил мне привозить Анну в Феморо даже на пару дней.
Директор горнорудной компании опасался распространения инфекции, и при малейшем подозрении на туберкулез больного выдворяли из шахтерского поселка[42]. Семья Маро придерживалась мнения, что такие меры безопасности слишком суровы, но, как и многим другим, пришлось уступить. Вот уже два года младшая девочка Гюстава и Онорины жила в санатории в Сен-Жиль-сюр-Ви – месте, где, благодаря морскому воздуху и здоровой пище у пациентов больше шансов поправить здоровье.
Изора же забыла не только о своих огорчениях – обо всех бедах мира. Стоя на вершине песчаной дюны, она смотрела на океан – пребывающее в вечном движении необъятное пространство, чье шумное пение привело ее в состояние невыразимого восторга. Под мутно-серым небом вода казалась зеленой, с оттенком патины. Огромные волны с гармоничным рокотом обрушивались на берег.
– О да! Прекраснее нет ничего на свете! – прошептала Изора.
Она стояла одна-одинешенька под порывами ветра, насыщенного мельчайшими частичками воды, – одинокая и бесконечно счастливая. На бурных волнах качались чайки; некоторые с сиплым криком взлетали, едва коснувшись воды.
– Я бы хотела жить здесь, на этом самом месте! – сказала она громко, топнув ножкой по песку.
Терпеть больше не было сил: Изора сорвалась и бегом начала спускаться по склону. Споткнулась, но тут же встала и снова стремительно понеслась вниз. Ей хотелось как можно ближе подойти к океану, вдохнуть полной грудью новый запах, который волновал душу.
Онорина ненадолго задержалась на террасе санатория, у главного входа. Она успела заметить, как будущая невестка бежит к линии прибоя, воздев руки в небу, словно празднуя какую-то загадочную победу. И то, что должно было случиться, конечно же, произошло: серая, увенчанная короной белой пены волна захлестнула ноги Изоры чуть ли не до колен, намочив юбку. «Господи всемогущий, она и не думает убегать! Как будто собирается броситься в воду!»
– Мам, что делает Изора? – спросил Жером.
– По-моему, забавляется! Боже мой, она совсем еще девочка. А ведь следующей осенью ей придется обучать деток в школе. Не представляю ее в роли учительницы, а уж благовоспитанной супруги – и того меньше!
Слепой юноша медлил с ответом. Лицо его озарилось блаженной улыбкой – так обычно улыбаются люди, стоящие на пороге счастья.
– Никогда не стану требовать от нее быть благовоспитанной, мама, – сказал он наконец. – Благодаря Изоре я счастлив. Не порти мою радость!
Глава 8Такая разная любовь
Стоило Онорине Маро войти в комнату маленькой Анны, как она и думать забыла об Изоре, чье поведение вызвало у нее бурю негодования. В свои двенадцать ее младшая дочь была весьма миниатюрной, с голубыми миндалевидными глазами и легкими волнистыми темно-русыми волосами. При виде матери на осунувшемся личике Анны появилась вымученная улыбка.
– Мамочка, я так по тебе соскучилась! – Девочка с трудом сдерживала слезы. – Ты не приезжала целый месяц.
– Моя любимая крошка, я тоже скучала по тебе, – ответила Онорина, целуя дочку в лоб. – Отгадай, что я привезла, чтобы ты поскорее меня простила!
– Подарок?
– Целых два подарка, а еще в коридоре ждет кое-кто, кого я взяла с собой!
– Тома?
– Нет, Тома с Йолантой приедут в воскресенье. Жером!
– Жером! Как хорошо!
Медсестры, в большинстве своем монахини, рекомендовали посетителям щадить чувства больных: нервная система у них ослаблена, а значит, сильные эмоции не пойдут им на пользу. Вовремя вспомнив об этом, Онорина настояла на том, чтобы войти в палату первой и без сопровождающих.
– Пойду позову твоего брата, – сказала она, с болью в сердце глядя на дочь. Анна выглядела еще более слабенькой, чем в прошлый раз.
Жером театральным жестом поздоровался с сестрой и, направляемый матерью, тоже поцеловал в лоб.
– Сестричка, я уверен, что ты стала еще красивее, чем раньше! И раз уж я все равно подслушивал под дверью, могу признаться, что тоже привез подарок!
– Сколько радости в один день!
Полгода назад маленькую Анну Маро перевели в отдельную палату. Онорина тогда очень расстроилась, хотя и словом никому не обмолвилась: вероятнее всего, то была вынужденная мера – девочку пришлось изолировать. Мадам Маро напрямую спросила у директрисы санатория и та сказала, что речь об этом пока не идет, однако ее грустный взгляд подтвердил опасения матери.
– Правда, хорошо, моя крошка? – нарочито весело воскликнула она. – Тем более что вчера к тебе приезжали Зильда и Адель.
Внезапно посерьезнев, девочка кивнула. Онорина встревожилась:
– Ты была не рада их видеть?
– Конечно, рада, мамочка! Они рассказывали о свадьбе Тома и Йоланты, а мне так хотелось бы там присутствовать! Танцы, свадебный торт… А еще они говорили о взрыве и обвале на шахте, из-за чего бедному Пьеру отрезали ногу!
Анна хранила воспоминания о жизни в Феморо как самую дорогую драгоценность. Каждое утро, просыпаясь, она вспоминала о тех временах, когда можно было сидеть возле дома и смотреть на прохожих – соседей, товарищей отца по работе, их жен и детей. Все ей улыбались, здоровались, а с Марией, младшей дочкой Пас-Труя, они вместе играли после уроков.
– Неприятно, нет слов, – согласился Жером. – Может, лучше ничего такого не рассказывать?
– О нет! Хочу знать все, даже если новости грустные. Я смогу молиться за тех, кому сейчас плохо. Всегда прошу Пресвятую Деву, Иисуса и святую Барбару защитить папу и Тома!
– Наверное, месяц назад твои молитвы их спасли, – поддержала дочь Онорина. – А теперь давай-ка посмотрим, что у меня в корзинке! Ну-ка!
Онорина достала пакет медовых конфет, а следом – сверток, перевязанный лентой. Маленькая Анна раскрыла его, и оказалось, что внутри – пижамка из бумазеи, розовая в белый горошек.