– Арман остался жив, он вернулся… с изуродованным лицом, – икнула изрядно захмелевшая Изора. – В воскресенье, когда мы встретились, я как раз шла рассказать обо всем Женевьеве. Только лучше бы я промолчала! Дальше, инспектор, случилось вот что: Женевьева обрадовалась, что жених вернулся, и решила увезти его из Феморо – скорее всего, в Люсон. И тогда отец – наверное, это чудовище все-таки приходится мне отцом! – заявил, что во всем виновата я, как, впрочем, и всегда. Я не имела права ехать на побережье смотреть на океан, нет! Нужно было стеречь брата, чтобы Женевьева, которая его так любит, не подобралась к нему! Я тоже видела сегодня вечером того, кого люблю больше жизни. Я заглянула в их окно – окно дома, где живут молодожены. И представляете, Тома держал свою обожаемую Йоланту на коленях и кормил ее, как маленькую! А я стояла в темноте одна-одинешенька, и ноги у меня были холодные, как лед. Бастьен Мийе меня прогнал. Я не успела переодеться.
Подавив рыдания, девушка отбросила со лба волосы. Пока она говорила, инспектор достал из персональной аптечки кусочек ваты и смочил его жидкостью Каррель-Декина[45].
– Ну-ну, не плачьте! Все это не стоит ваших слез, Изора. Вам нужно еще немного потерпеть – до совершеннолетия или до замужества, и тогда отец не сможет больше вас обижать.
Он с деликатной осторожностью промокнул ватой разбитую нижнюю губу девушки. Она закрыла глаза и затаила дыхание, пока он с удовольствием, которое старался не показывать, обрабатывал ранку и любовался красиво очерченным девичьим ртом.
– Я не сделал вам больно? – спросил он, справившись с задачей.
– Нет, но мне не нравится запах вашего снадобья.
– Я бы смазал вам щеки специальной мазью, но у меня ее, к сожалению, нет. Нужно что-нибудь с арникой.
– Вы даже в травах разбираетесь, – проговорила Изора устало. – Когда я была маленькой, кормилица обрабатывала мне ушибы бальзамом из окопника.
– Моя мать тоже им пользовалась: в детстве я был сорвиголовой.
– Ее звали Югетта, мою кормилицу… Я так плакала, когда родители за мной приехали! Мне тогда исполнилось четыре года, и я думала, что Югетта – и есть моя мама. И, честно говоря, лучше бы так и было.
Жюстен Девер слушал и сопереживал. Горе ее было велико, и вид кукольного личика со следами побоев невольно вызывал сочувствие. Он не стал заострять внимание на том факте, что она наконец призналась, пусть и под воздействием спиртного, в том, что страстно любит Тома Маро, подтвердив тем самым его подозрения.
– Отец часто вас бил? – спросил он, придвигаясь ближе.
– Да, часто. И в детстве, и когда выросла и превратилась в девушку, и сегодня… Раньше он наказывал меня за шалости или оплошности – отвязала собаку, забыла запереть дверь конюшни или еще что-нибудь. Скажите, инспектор, неужели вас это правда интересует?
Изора сняла крышку с банки с паштетом, взяла со стола нож и сделала себе бутерброд.
– Пезай, добрый вандейский пезай! – улыбнулась она.
– Может, было бы уместнее сначала переодеться? – спросил Жюстен. – Вот шерстяные носки и длинные кальсоны на смену вашим чулкам.
– Спасибо, господин инспектор! – Девушка залилась слезами.
– Ну же, успокойтесь! – уговаривал он ее нарочито строгим голосом. – Либо пройдите в туалет и переоденьтесь там, либо я выйду, чтобы дать возможность сделать это в комнате. Здесь вас никто не потревожит.
Видя, что девушка уже расшнуровывает ботинок, Девер счел уместным покинуть помещение. Он заперся в смежной комнате, запретив себе даже думать об Изоре – о ее ногах, бедрах и всех прелестях, которые обнажались в эту самую минуту. Он уставился в потолок и попытался сосредоточиться на расследовании, которое вскоре должно было перейти к другому инспектору, поскольку он, Девер, не добился результата. «В субботу я переверну страницу под названием „Феморо“. Лучше бы сюда и не приезжать, – размышлял он. – Изора Мийе, вы обольстили закоренелого холостяка…»
Она позвала его своим низким, приглушенным голосом. Вернувшись в комнату, Девер испытал облегчение.
– Теперь я в порядке, – сообщила Изора.
Инспектор посмотрел на ее потемневшие от морской воды кожаные ботинки и брошенные на паркет черные чулки. Изора распустила волосы, и они теперь струились по спине – черные и волнистые, хоть и немного спутанные. Длинную, давно вышедшую из моды юбку она подняла до колен – так, что стали видны ее ноги в серых кальсонах и шерстяных носках, достававших до лодыжек. Зрелище умилило его, хоть он и старался этого не показывать.
– Никому, кроме вас, я рассказывать не стану, но отец несколько метров тащил меня за волосы, – призналась Изора. – Было больно, даже очень!
– Я вам сочувствую. Его тоже следовало бы примерно наказать, но – увы! – я не имею таких полномочий. Вы – несовершеннолетняя, а закон не предусматривает наказания для родителей, которые избивают своих детей.
Она с потерянным видом опустила голову, и Девер только теперь заметил змеистую красную отметину на ее левой руке. Стоя у Изоры за спиной, он указал на ранку.
– А это что?
– Это? Он хлестал меня кнутом. Инспектор, хватит уже. Вы не измените мир, во всяком случае – не Бастьена Мийе. Я никогда его больше не увижу, никогда! Он запретил возвращаться на ферму, и я не стану.
Жюстен поставил к столу табурет и сел напротив Изоры.
– Где же, в таком случае, вы намерены жить? – поинтересовался он. – Вам в любом случае придется появиться дома – вы должны забрать свои вещи. Я уезжаю из Феморо в субботу утром: прокурор республики направляет меня расследовать другое преступление – гнусное убийство в Фонтенэ-ле-Конте. Здешние жители соблюдают обет молчания. Мой заместитель придерживается того же мнения: разговорить их не получится. И речи быть не может, чтобы выдать товарища по работе, рассказать, где был и что делал твой сосед! Жена убитого бригадира – и та лжет, отвечая на вопросы, так что помощи мне ждать неоткуда!
– Вы правда уезжаете? – спросила Изора, из последних сил превозмогая сон.
– Правда, – ответил он, – если только не найду новый след. Сказать честно, шахтерская среда и все, что с ней связано, мне не нравится. В это воскресенье я спускался в Пюи-дю-Сантр, но, как выяснилось, зря; и все же я снова задался вопросом, как люди, зачастую совсем юные, могут работать в таких условиях. Даже на поверхности день идет за два: постоянный грохот сортировочного конвейера, в носу – запах угля, стекольный завод тоже добавляет шума… Мой заместитель Антуан Сарден мечтает, как бы поскорее отсюда удрать. Однако я вас утомляю, вы вот-вот уснете. Изора… простите, мадемуазель Мийе, вы можете поспать часок на диване, а потом мне придется отвезти вас домой или куда вы скажете. О том, чтобы оставить вас здесь на ночь, и речи быть не может. Тем более что дома о вас наверняка беспокоятся, особенно ваша матушка.
– Мама? Пока у нее перед глазами любимый сын, она обо мне и не вспомнит!
– Даже слышать не хочу! Вы слишком разумны, чтобы говорить такие вещи, – не поверил полицейский. – Просто сегодня у вас в голове туман, вы пьяны.
– Вот как? И вы этим не воспользуетесь? Те поляки в кафе хотели меня поцеловать. Я могу переспать с вами, инспектор, на девственность мне наплевать, потому что Тома женился на другой, не на мне!
– Замолчите, вы говорите неприличные вещи, Изора. У меня есть принципы, и я не пользуюсь доступностью женщины, когда она пьяна. Раз уж мы об этом заговорили, почему бы вам не преподнести свою невинность Жерому Маро, вашему будущему жениху и мужу, которого вы не любите?
– Нет, он мне нравится. Он добрый, совсем как вы… У меня на самом деле глаза закрываются…
Пожалев ее, Девер помог Изоре подняться и отвел на диван, на котором обычно спал сам.
– Прилягте, а я схожу в ресторан за своим заместителем. Когда вернусь, решим, что с вами делать дальше.
Изора смотрела на него с отсутствующей улыбкой.
– Скажите, господин полицейский, а что вы делали в том проулке? Следили за мной? – с трудом ворочая языком, спросила она.
– Вот уж нет! Я часто бываю там, потому что он выходит как раз к кафе-ресторану «Ла-Рюш». Неподалеку есть фонарный столб, и, спрятавшись за ним, я могу наблюдать за его клиентурой. Поведение одного углекопа кажется мне особенно подозрительным. Я говорю об Амброжи, тесте вашего любимого Тома.
Инспектор тут же упрекнул себя, что так откровенно высказал свое мнение о поляке, но для оплошности была веская причина – расслабленное девичье тело оказалось слишком близко… Впрочем, сожалеть о неосторожном слове ему не пришлось:
– Мсье Амброжи? Это из-за пистолета? – пролепетала еле слышно девушка, вспомнив о том, что услышала от Жерома на пляже.
– Какого пистолета?
– Пистолета, который у него есть. У мсье Амброжи…
Плечи Изоры поникли, и Девер, пораженный неожиданным открытием, поудобнее устроил ее на диване. Она тут же закрыла глаза и провалилась в сон. Губы девушки приоткрылись, и она была так бледна, что инспектор счел нужным потрясти ее за плечо. Изора вздохнула и шевельнулась.
– Ну и новости! – цокнул языком инспектор.
Мысли Девера теперь целиком и полностью были заняты работой, однако это не помешало ему прикрыть Изору шотландским пледом. Он включил маленькую лампу на прикроватном столике, а потолочный светильник погасил. «Может статься, я все-таки закончу чертово расследование! – подумал он. – И скорее, чем ожидал!»
Он бесшумно вышел из комнаты, разрабатывая на ходу план предстоящей битвы. Первым делом – предупредить заместителя, который наверняка его заждался, затем связаться с жандармерией Фонтенэ-ле-Конта. К рассвету они пришлют в Феморо своих людей. «Скандала я не хочу. Амброжи задержим в его доме, еще до того, как он отправится на работу. И поменьше свидетелей! Странно, поляк совсем не похож на убийцу, но если у человека есть мотив…»