Изора проснулась с тяжелой головой. Левая щека и нижняя губа немилосердно ныли. Место, в котором она находилась, показалось ей странным – незнакомая комната, погруженная в красноватый полумрак (рядом с диваном горел маленький ночник с красным абажуром).
«Где я?» – недоумевала она, садясь на диване.
Рядом слышалось чье-то размеренное, как у спящего, дыхание. Через мгновение события вчерашнего дня замелькали у нее перед глазами: отцовская ярость, жестокие побои, отчаянное бегство в Феморо и вмешательство полицейского инспектора, когда двое молодых углекопов, поляков по национальности, требовали от нее поцелуев. И это его, Жюстена Девера, она обнаружила сидящим в кресле. Ноги инспектора покоились на табурете, голова свесилась набок.
«Мне лучше уйти!» – подумала она.
В комнате было тепло, приятно пахло горящими в чугунной печке дровами. Испытывая жгучее чувство стыда, Изора встала. Сознание совершенно прояснилось. Она увидела, что ее чулки развешены для просушки на плечиках, которые, в свою очередь, висят на вбитом в стену гвозде, а ботинки набиты газетной бумагой и стоят на полу. Единственным человеком, который мог позаботиться о ее вещах, был инспектор. Краснея, она вспомнила, как натягивала принадлежащие Деверу кальсоны и шерстяные носки.
«Нужно побыстрее переодеться и уйти, чтобы не пришлось с ним разговаривать и благодарить».
И все же, помимо смущения, Изора испытывала и другие, более приятные чувства. Никто и никогда не сушил для нее ни белье, ни обувь – даже кормилица с матерью. Не делал этого и Тома, когда она бегала по поселку после уроков в своих плохоньких дырявых галошах. Стоило ей вспомнить о Тома, как на душе снова стало гадко. Кажется, произошло что-то неприятное… И вдруг она вспомнила, как он, улыбаясь, держит Йоланту на коленях и кормит булкой. Эта сцена ранила Изору своей нежностью и безусловной близостью действующих лиц. Даже если бы она застала их обнимающимися, полуголыми и целующимися в губы, было бы не так больно.
Забота, проявленная инспектором, произвела на Изору сильное впечатление еще и потому, что она отчаянно нуждалась в защите и участии. Теперь она смотрела на него другими глазами, без прежнего предубеждения. Во сне Девер выглядел моложе, лицо не казалось таким насмешливым, каким она привыкла его видеть.
Девушка решила оставить короткую записку. На столе, среди листков бумаги и карандашей, все так же стояла стеклянная банка с паштетом и лежал ломоть хлеба.
На цыпочках, как воровка, Изора проскользнула в туалет. Там почти не было света, однако она умудрилась ополоснуть водой лицо и помыть руки. Все так же, крадучись, она вернулась в комнату, чтобы взять чулки и ботинки. Жюстен открыл глаза и вскочил с кресла, как чертик из коробочки.
– Мадемуазель Мийе, что вы делаете? – громко спросил он.
– Хочу одеться и вернуть ваши вещи.
– И это все?
– Нет. Я хотела уйти, не разбудив вас. Я очень хорошо отдохнула.
Нервным движением Девер потер колючий от щетины подбородок. Потом поправил воротничок рубашки, подтянул узел на галстуке.
– Хотели уйти? Хорошо! – Он вздохнул. – Но в чью дверь вы намереваетесь постучать в половине пятого утра?
– Что? Неужели сейчас так поздно? Вернее, рано? – изумилась девушка. – Наверное, правильнее всего будет пойти к отцу Жану.
– Я тоже так думаю, хотя ваши друзья Маро вечером вас разыскивали. Меня просили передать, что вам в их доме всегда рады. Я разговаривал с Тома и его братом, вашим женихом.
– С моим женихом… – повторила озадаченная Изора. – Инспектор, я не хочу, чтобы меня видели в таком состоянии! Кюре меня примет и даст добрый совет.
– Естественно, я отвезу вас к нему на машине. Ближе к полуночи начался снегопад, сначала слабый, но теперь запорошило все вокруг.
– Снег? О, тогда я лучше пойду пешком! Обожаю снег! Зимой он украшает пейзаж. Все некрасивое прячется под его белым одеялом, как обычно пишут в книгах…
– К слову, ваша матушка, похоже, тоже вас разыскивала. То есть, если быть кратким, ваше исчезновение взволновало многих.
– Мама? В это слабо верится, – холодно отвечала девушка. – Прошу меня извинить, инспектор, я ненадолго!
Она подхватила свои вещи и снова скрылась в туалетной комнате. Девер в ее отсутствие зажег спиртовку и поставил вариться кофе. Его страшила мысль о том, как отреагирует Изора, когда услышит, что поляка Амброжи арестовали, и вспомнит, что это она на него донесла.
«Проклятье, но у меня нет выбора! Я не могу игнорировать то, что узнал от Изоры, – оправдывал себя инспектор. – И, в довершение всего, мне придется назвать источник информации. Не изобретать же несуществующего свидетеля!»
Изора вернулась в комнату, с виду совершенно спокойная, даже безмятежная. Лиловые разводы на лице и разбитая губа невольно вызывали сочувствие. Девер заметил, что она причесалась.
– Кофе? – предложил он. – Скоро он будет готов.
– Охотно, инспектор. С тремя кусочками сахара и молоком, если можно.
– Молока нет, зато есть сахар.
– Спасибо, что приютили меня, – тихо поблагодарила девушка. – Очень странная выдалась ночь. Больше никогда не возьму в рот спиртного.
– Благоразумное решение, мадемуазель. В состоянии опьянения вы склонны к необдуманным поступкам. К примеру, вчера предложили мне с вами переспать.
Он не смог удержаться, чтобы не подпустить шпильку, пусть и без особого повода; возможно, все дело было в подсознательном желании отомстить за неясное еще чувство, которое он к ней испытывал и к которому примешивалось фрустрация неудовлетворенного желания.
– Я так сказала? Я? – раскраснелась девушка. – Нет, не может быть.
– Я бы не осмелился такое придумать, мадемуазель Мийе. К счастью, я отношусь к вам с уважением и ни на мгновение не подумал воспользоваться предложением. Особенно после того, как вы сознались, что любите другого – вашего ненаглядного Тома!
Не зная, что и думать, Изора надела пальто. Ей хотелось одного – оказаться подальше от Отель-де-Мин. На полицейского она старалась не смотреть – настолько было мучительным ощущение, что она сама себя выдала.
– Надеюсь, я не наговорила еще каких-нибудь глупостей, – испугалась она.
Инспектор налил ей кофе и, разбавив свой напиток холодной водой, залпом осушил чашку. От ответа он воздержался – из-за Станисласа Амброжи.
Арману Мийе не спалось. Мать вернулась из поселка незадолго до полуночи, замерзшая и расстроенная. Она попросила его распрячь лошадь и отвести в конюшню.
– Мне надо согреться, сынок, – дрожа от холода, сообщила Люсьена.
– А Изора? Где она? – Арман почти перешел на крик.
– Она в порядке, не волнуйся.
Юноша вышел во двор, радуясь, что с сестрой не случилось ничего плохого. Ночной туман уступил место ледяному ветру, небо затянули темные тяжелые тучи. Земля похрустывала под подошвами сабо и, возвращаясь в дом, он ощутил ласковое прикосновение снежинок.
Сидя у очага, Люсьена беззвучно плакала. Она терла глаза, смахивая слезы, но они все текли и текли по щекам и вдоль носа.
– Сегодня я узнала одну неприятную вещь, – сказала она Арману, как только он подошел ближе. – Представь, Маро – вся семья! – встретили меня очень любезно. И переполошились, когда я сообщила, что Изора пропала. Мать предложила кофе и сдобную булочку. Отец сходил к Женевьеве, но твоя сестра у нее не показывалась. И тогда их старший сын Тома и слепой Жером пошли в Отель-де-Мин предупредить полицейского инспектора. Оказалось, что он уже нашел Изору, когда та болталась по улицам. Несчастный мой Арман, твой отец избил ее, отстегал, бедную, кнутом! Кнутом, представляешь? Господи, да ведь он мог ее убить, а потом бросить в болото. И кто бы узнал? Кто?
Пока она рассказывала, в голосе явно сквозил страх. Закончив, измученная Люсьена заплакала еще горше. Арману, между тем, пришлось сделать над собой усилие, чтобы не броситься в комнату отца и не стащить его с кровати, на которой Бастьен Мийе безнаказанно дрыхнул. Ненависть, смешанная с презрением, закипала у него в сердце, стоило только вообразить, каково пришлось Изоре, представить ее горе, боль и унижение.
– Завтра отец устыдится, что совершил такое! Ему будет очень стыдно, – причитала Люсьена, глядя в пустоту покрасневшими от слез глазами. – Да простит Господь его прегрешения! Бастьен, он судит людей вкривь и вкось, а углекопов и вовсе на дух не переносит. Проклинает, обзывает последними словами, стоит только завести о них речь. И абсолютно несправедливо. Маро обошлись со мной по-доброму, а дом у них чистый и уютный.
Женщина глубоко вздохнула, словно бы подавляя болезненные сожаления, похороненные в глубинах боязливой души.
– Ты бы тоже жила сейчас в шахтерском поселке, если бы вышла за Альфреда Букара, каким бы бабником он ни был, – безжалостно бросил Арман. – И не пришлось бы ни пахать, как лошадь, ни жить в этом доме!
– Замолчи, сын! – замахала руками Люсьена. – Я выбрала Бастьена и до сих пор не жалею. Сердцу не прикажешь, Арман. Сам знаешь. Я все тебе рассказала, когда ты повзрослел. А Альфред никогда мне не нравился.
Больше трех часов прошло после короткого разговора, но эти три слова до сих пор крутились в голове у Армана: «Сердцу не прикажешь!».
Прислонившись спиной к изголовью кровати, он курил при свете свечи трубку, которую купил в Ла-Рош-сюр-Йоне, поскольку избыточное слюноотделение сделало курение сигарет неудобным. «Разве можно любить такого, как Бастьен Мийе? Эгоистичного хама, от которого постоянно воняет, который злословит дни напролет и к тому же нечистоплотен и жаден! – недоумевал он. – Мне в этой паршивой лачуге, где все черное от грязи, делать нечего! Даже если бы я не любил Женевьеву, все равно поехал бы с ней в Люсон – отдохнуть душой, пожить в красивом месте и получить удовольствие. Насладиться женским телом – нежным, белым и ароматным. Но я ее люблю, люблю всем своим существом. И потом, решение всегда остается за мной. Если жизнь станет совсем уж невыносимой, я всегда могу с ней покончить!»