Немецкие мастера эпохи Средневековья и Северного Возрождения были для меня первыми персонификациями живописи Европы. Уважение к их мастерству сохранилось с детства. Лидировали же в моих предпочтениях потом совсем другие мастера.
И вот что любопытно, в детстве главным в живописи было для меня не «что», а «как». Казалось бы, ребёнка должен был, прежде всего, привлекать сюжет. Мне же было интересно, – как художник достигает такого совершенства в изображении других людей, окружающей его природы, мира вещей. И всё так похоже!
Правда был и информационный интерес. Многое об истории Германии, Голландии, Франции, Италии я узнавал благодаря пейзажам и натюрмортам. На репродукциях с картин европейских мастеров были изображены улицы городов, деревенские хижины, сельские и городские праздники, интерьеры домов горожан и крестьян, домашняя утварь, костюмы и т. д.
Точно так же, примерно в это же время, чуть научившись читать, я многое узнавал о жизни народов благодаря широко издававшимся в СССР сказкам народов нашей страны. И спустя семь десятков лет я порой удивляю своих сверстников, не говоря уже о более молодых соотечественниках, познаниями в истории и географии, этнографии, образе жизни и фольклоре удмуртов и чукчей, карелов и вепсов, башкир и коми-зырян, уйгуров и якутов. Много позднее из этого экзотического и адаптированного повествования о своеобычной истории «малых» народов родится, уже в студенческие годы, профессиональное увлечение археологией Русского Севера и этнографией вепсов. Заниматься же этими науками, ответвлениями исторической науки, без знания и интереса к изобразительному искусству, к архитектуре и народным ремёслам, практически невозможно.
Думаю, зачатки формирования системного подхода к изучению истории искусства закладываются уже в раннем детстве, – в основе его – чисто детское любопытство, которое, взрослея, мы, увы, теряем. А почему так, а не иначе, почему у каждого художника свои предпочтения в выборе сюжетов, своё представление о прекрасном, о правильности рисунка, о сочетании цветов и рождении гармонии?
Жизнь человека развивается сравнительно последовательно. Так последовательно я потом, вначале самостоятельно, затем в Университете, изучал историю искусства от наскальных изображений до самых авангардных школ и направлений, вне зависимости от изменения своего вкуса, смены предпочтений, – чтобы увидеть и понять связь времён. Оказывается, многое зависит от того, где и по каким законам живёт художник, в какие храмы он ходит, какие сказки и легенды слышит.
Однако, пока годам к двадцати не пришёл к мысли о необходимости изучения истории искусства, последовательно ликвидируя «белые пятна» в своей эрудиции, не сформировал для себя логику и детермированность развития истории искусства, жизнь моя была по-своему уязвима, но прекрасна и удивительна постоянно совершаемыми мною открытиями. Проблема в том, что я заканчивал исторический факультет провинциального университета. Системное же образование даёт исторический факультет МГУ, имеющий отделение истории искусства.
Я штудировал на протяжении многих лет книги тех же выдающихся учёных, которые преподавали в МГУ. Но, как шутят китайцы, это всё равно, что «нюхать розу через противогаз». В итоге можно получить представление о предмете. Но времени на эксперимент уходит больше.
Сформулировал для себя этот девиз спустя полвека после описываемых событий, но суть понял уже в детстве: – «Пусть будет, что будет, а ты делай, что должно».
Открытие удивительной страны, планеты «ИСКУССТВО», шло постепенно, расширялись горизонты познавания, укреплялся фундамент культуры.
После возвращения в сорок девятом году в Петрозаводск я пошёл в среднюю школу. Начальные классы были ознаменованы двумя событиями.
У нас появился очень интересный преподаватель рисования. Фронтовик, с ампутированной ногой, внимательными глазами и удивительно добрым сердцем. Профессиональный художник, наверняка грезивший сюжетами, выставками, общением с коллегами, а вынужденный объяснять непоседливым школярам, как нужно держать карандаш, чтобы «поймать» линию при изображении деревенского кувшина, но он, я уверен, – любил всех нас, и талантливых и бездарных.
Талантливым был Лёвушка Абрамов, милый мальчик, чрезвычайно быстро и очень похоже, изображавший поставленные перед ним предметы.
Бездарным был я. На недоумевающий взгляд учителя я, помнится, сказал хорошую фразу:
– Это не кувшин… Это моё представление о кувшине.
Он посмотрел мне в лицо, и, хотя лицо было серьёзным, в глазах его искрились смешинки. Кувшины у меня склонялись то вправо, то влево, и мало походили на то, что стояло на подставке.
Через много лет в книге отзывов на мою персональную выставку в Центральном доме работников искусств в 2011 г. в Москве китайский художник написал: «Потрясающий танец предметов. Реальные предметы в ирреальной ситуации. Бунт вещей и поиск гармонии». Вот так!
А в 1950 г. Алексей Михайлович, как мне казалось, со скорбной улыбкой на лице, за которой угадывалось сочувствие, но и понимание, отбрасывал с лица падающую прядь льняных волос и шептал:
– М-да… Об этом в методической разработке для учителей рисования средней школы ничего не сказано. Не грусти. Тройку я тебе всегда поставлю. А выше… Не обессудь… Сам видишь, что получилось. Тут и править бессмысленно. Не грусти.
Я и не грустил. Я был подготовлен к этому фиаско. За пару месяцев до этого я ходил поступать в хор Петрозаводского дома пионеров.
Комиссия из трёх педагогов-хоровиков внимательно выслушала меня. Попросила сыграть на пианино незамысловатую мелодию. Текст помню до сих пор:
Наконец настала стужа.
Во дворе замёрзла лужа.
И, чирикая, детей
Собирает воробей.
Попросили повторить замысловатый ритм пальцами и ладонями по крышке рояля. Расспросили, как продвигается моё обучение по классу фортепьяно в гарнизонном Доме офицеров.
– А теперь спой что-нибудь. На твой выбор.
Я спел старинный русский романс «Я ехала домой..».У казачьих офицеров, возвращавшихся из колоний и ссылки на Дон с заездом в Петрозаводск, – («красные казаки» – к комкору Миронову, «белые» – к генерального штаба полковнику из «атаманского» донского рода Миронову) этот романс в моём исполнении пользовался неизменным успехом. Плакали все…
Меня не прерывали.
Когда я закончил исполнение и сделал «реверанс», как учила меня соседка тётя Фрося, в молодости служившая администратором в цирке «шапито», руководитель хора пионеров Магдалена Львовна вытерла глаза пахнущим ландышем платочком и сказала:
– Ну, что ж. Поёшь ты громко.
– Мне говорили, – скромно потупившись, ответил я…
– Но у тебя…. Есть такой термин… «Детское неумение управлять своим голосом». Это пройдёт. Возможно… А пока… Может быть, тебе записаться в другой кружок?
– Благодарю за внимание, – гордо ответил я, и вышел в коридор, из которого сквозь большие створчатые окна (когда-то в этом доме была гимназия, в которой обучалась моя бабушка) открывался величественный вид на Соборную площадь. На правой стороне площади был виден кинотеатр «Колизей», построенный по проекту дяди Коли Лядинского, – там до поступления в институт «лабала» со своими «чуваками» перед киносеансами моя мама. Это ещё вначале 30-х гг. А теперь там размещался Театр русской драмы.
– Ну вот, и актёром мне не быть, и певцом. Хотя, с другой стороны.
В центре Соборной площади, в годы моего детства носившей гордое имя «мальчика из Уржума» (так называлась детская книжка о революционном пути С. М. Кирова), вождя питерских большевиков, стоял памятник.
– Вот Киров, – никогда в Петрозаводске не был, а памятник ему здесь «благодарные карелы» поставили. Всякое может случиться. Одно ясно. Я могу сделать самую блестящую карьеру. Но не в пении.
Палец бронзового вождя указывал вперёд и чуть влево. Именно там стоял одноэтажный домик, в котором жили мои родители ещё до моего рождения, – после окончания в Питере Пединститута имени Герцена. Дом проходил по «ведомству» Университета, куда они были направлены на работу – отец преподавал русскую литературу, мама – немецкую.
Краеведы, по ходу экскурсии по городу, причины появления на Соборной площади Петрозаводска вождя-атеиста, никогда в Карелии не бывавшего, объясняли так:
– Сергей Миронович пальцем указывает, как бы, в недра республики, таким образом, пытливому и трудолюбивому населению подсказывает – вот главное богатство края.
С определённой натяжкой можно было бы предположить, что он имел в виду не недра, а нашу семью и меня в частности. Палец по прямой указывал на то место, где стояла кроватка с моей персоной лет за восемь до описываемых событий.
Это гипотетическое предположение несколько отвлекло меня от моего фиаско с хором и высушило мои детские слёзы.
– А танцевать ты не хотел бы, мальчик? – спросил печальный человек со сморщенным лицом.
– Я подумаю над вашим предложением, – гордо ответил я.
И после этого несколько лет танцевал в коллективе Дома пионеров, приведя бабушку в ужас рискованными движениями в молдавском танце «Табакаряска». Оттуда меня переманили в драм-коллектив Дома пионеров, которым руководила чудная дама Они Ивановна Лаптева. Но это уже совсем другая история, не имеющая отношения к изобразительному искусству.
Первые классы так называемой «начальной школы» были временем открытия мною русской живописи.
Две роскошные библиотеки – деда и отца, – в годы войны погибли безвозвратно. Страстный книгочей, отец собрал после войны для того нищего времени неплохую библиотеку русской и зарубежной литературы.
Если бы этот очерк был посвящён тому, откуда «пошёл» исследователь исторических событий, поэт, прозаик, художник Георгий Миронов, лауреат нескольких литературных премий, автор двух десятков книг поэзии и прозы, действительный член Академии российской словесности и Академии русской литературы, тут бы самое время сказать доброе слово прочитанным мною книгам. Именно по причине страстного увлечения чтением (ещё в школе я перечитал почти всю доступную в СССР русскую и зарубежную классику) и увлечения спортом, я большую часть школьных лет провёл в «середнячках», – на домашнюю подготовку к урокам просто не оставалось времени.