Выходец из достойного маньчжурского рода, он получил классическое китайское образование и ученую степень сюцая. В двадцать пять лет он начал служить при дворе простым телохранителем Сына Неба, а затем стал офицером императорского эскорта. Красивый, стройный и образованный, он скоро обратил на себя внимание императора Хунли. И сразу же начал невиданный взлет по ступеням сановной лестницы. Уже через год богдохан сделал его заместителем командира одного из «восьмизнаменных» корпусов, расквартированного в столице. В течение последующих пяти месяцев он стал помощником главы Налогового ведомства (Хубу), членом Императорского секретариата (Нэйгэ) и главой Дворцового управления (Нэйуфу). Последнее ведало всеми хозяйственными делами императорского дворца. Вскоре он был введен в Военный совет (Цзюньцзичу) — высший государственный орган, состоявший непосредственно при богдохане, то есть стал членом правительства. В этой должности он состоял без малого четверть века, присовокупив к ней позднее пост канцлера (дасюэши).
Хэшэнь имел все основания для самодовольства. Безграничное благоволение к нему Хунли позволяло ему сохранять прежние должности и чины при получении новых. Фаворит императора быстро обрастал постами и накапливал вес при дворе. Временами он занимал сразу до двадцати различных наиболее почетных и доходных должностей. Столь головокружительная карьера сделала Хэшэня вторым по значимости лицом в Цинской империи. С начала 80-х годов по мере старения Хунли реальная власть в Китае все более переходила в руки его всесильного временщика. Изменился и сам Хэшэнь. Вместо скромного телохранителя и рядового сюцая перед страной предстал властный, жадный и надменный выскочка, беспощадный к своим обличителям. Окруженный всеобщей покорностью, холуйским пресмыкательством и беспардонной лестью, Хэшэнь ощущал себя вершителем судеб Поднебесной, фактическим соправителем Сына Неба. Женив в 1790 году своего сына на дочери богдохана, то есть став его родственником, фаворит обрел всесилие, держа в своих цепких руках престарелого императора. Хунли души в нем не чаял и осыпал своего любимца монаршими милостями. По приказу Сына Неба к западу от Запретного города для его наперсника был создан прекрасный парковый ансамбль и построен роскошный дворец с тысячью слуг. Здесь, в Чжуннаньхае, Хэшэнь и создал свой «виноградник».
В руки временщика стекались несметные богатства. Их золотой дождь распалял его и без того невероятную алчность. Стремясь снискать расположение Хэшэня, сановники, наместники и губернаторы провинций осыпали его дорогими подарками. Малоценных подношений Хэшэнь просто не брал. Возвращая их дарителям, требовал взамен дорогостоящих, уникальных. Кроме того, он отбирал себе все наиболее редкое и дорогое из драгоценностей, присылаемых в Пекин в качестве «дани» из соседних стран. Точно так же Хэшэнь поступал с подношениями императору от наместников и губернаторов провинций. Безмерная жадность толкала его даже на ростовщичество, хотя последнее в высших кругах считалось предосудительным занятием. Фавориту принадлежали 117 меняльных контор и ломбардов с общим капиталом 70 миллионов серебряных лянов. В его подвалах скопилась такая масса серебра, что это вызвало трудности в денежном обращении Китая. Занимался он и торговлей, содержа, в частности, склады с заморскими, в основном английскими, товарами. С постепенным отходом престарелого Хунли от дел для Хэшэня открылись безграничные возможности для удовлетворения своей ненасытной алчности. Его богатства превысили ценности императорского дворца. Только одно движимое имущество временщика, без земли и дворцов, оценивалось в 80 миллионов лянов серебра. Ему принадлежали и огромные площади пахотных земель. Стоимость всего его имущества примерно равнялась доходу казны за восемь лет.
С начала 80-х годов Хэшэнь оказывал определяющее воздействие надела в государстве, а с начала 90-х стал его фактическим правителем. Присущие ему жажда власти, презрение к нижестоящим, самолюбование и безудержное стяжательство раскрылись в полной мере. Фаворитизм как неизбежный спутник и ярчайшее проявление азиатского деспотизма получил в феномене Хэшэня максимальное воплощение. Окружив себя баснословной роскошью, он демонстрировал предельный снобизм. Так, копируя быт императоров, Хэшэнь каждое утро облачался во все новое и никогда дважды не надевал ни сапог, ни халата, ни белья, ни головного убора.
Став, по сути, «вторым императором», он обрел огромное влияние на чиновничий аппарат, держа в своих руках как столичную, так и провинциальную бюрократию. Вокруг Хэшэня сложилась целая клика, состоявшая из его родни, ставленников, сторонников и прислужников. Они торговали титулами, должностями, почетными и учеными званиями. Веря во всесилие своего патрона, усердно брали взятки, расхищали казенные имущество и средства. Львиная доля добытого попадала к Хэшэню. Деградация правящей верхушки и бюрократического аппарата шла по нарастающей. Фаворит и его клевреты повсюду насаждали своих приверженцев, а те, в свою очередь, окружали себя «своими» людьми. Стараясь всемерно угодить второму некоронованному властителю Китая, чиновничество на всех уровнях, как могло, подражало временщику и его окружению. Разложение госаппарата приняло невиданные масштабы. Чиновники, знавшие меру и заботившиеся о стабильности самой системы, безуспешно пытались остановить это сползание вниз. Хэшэнь без труда расправлялся с теми, кто подавал жалобы на него или его людей.
В течение девяти лет (1790–1799) Хэшэнь и его клика вершили судьбы Цинской империи, последние три года уже при новом богдохане Юнъяне. Боясь показать себя непочтительным сыном и обидеть отрекшегося в 1795 году Хунли, Юнъянь вплоть до смерти отца не решался трогать его любимца. Между тем тлетворное влияние последнего проникло в армию, которая в период Крестьянской войны «Белого Лотоса» (1796–1804) терпела от повстанцев одно поражение за другим. Дольше мириться с этим было уже нельзя.
Смерть Хунли в феврале 1799 года положила конец невероятной карьере Хэшэня. После обличительных выступлений со стороны группы цензоров он был арестован, обвинен в неуважении к императору, превышении власти и занятиях, недостойных маньчжура и шэньши, то есть в ростовщичестве и торговле. Все его богатства отошли в казну. Несколько недель потребовалось, чтобы вывезти из подвалов фаворита горы серебра, золота, жемчуга, драгоценных камней и дорогих мехов (75 тысяч шкурок). Под усиленной охраной двигался этот необычный «караван» по улицам Пекина. А жители столицы часами молча наблюдали, как выжатые из населения Китая несметные богатства переходят из одних рук в другие. При описи конфискованного имущества опытные чиновники, пораженные уникальностью многих изделий из золота, яшмы, жемчуга и драгоценных камней, так и не смогли даже примерно определить их стоимость. Как, например, оценить золотой столовый сервиз из более чем четырех тысяч предметов?!
Хэшэнь был казнен. Наиболее оголтелые и бездарные его ставленники потеряли посты, но никто из его окружения не был привлечен к суду. В противном случае пришлось бы арестовать и допросить десятки сановников и сотни чиновников, чего новый богдохан явно не хотел делать. И в XIX веке около «драконового трона» появились новые, хотя и более мелкие хэшэни.
Костры из книг и поэты на плахе. «Литературная инквизиция»
Город как бы притих под тяжестью объявленного судебного приговора. Семьдесят осужденных должны были сложить свои головы на плахе. День за днем их выводили по двое, по трое из главных ворот ямэня — резиденции начальника области. Руки связаны сзади, на груди и на спине куски белой ткани с черными иероглифами — обозначение вины и наказания. Их втаскивали на повозки и в сопровождении солдат возили по улицам, дабы все видели и боялись. Как было испокон веку в Китае, каждый прохожий мог насмехаться над обреченными, оскорблять их. Горожане и приходящие на городские рынки крестьяне всегда любили смотреть на казнь. Это был род бесплатного и захватывающего зрелища, подобного представлению актерами популярных пьес или праздничному шествию с «пляской дракона».
Однако на этот раз на улицах, где двигалась страшная процессия, не было слышно злобных и издевательских выкриков в адрес осужденных. Люди молча провожали взглядом печальный кортеж. Да и в толпе на площади вокруг помоста с палачом не было обычных оживления, шума, праздного любопытства и злорадства. Толпа угрюмо смотрела, как обреченных снимали с повозок и подводили к эшафоту. За последние два десятилетия — а дело было в 1663 году — народ настолько часто видел смерть, что казнь перестала быть развлечением. Только что закончилась первая полоса маньчжурского завоевания Китая, и вокруг городов, вдоль дорог, на заброшенных полях и в опустевших деревнях еще лежали неубранные скелеты множества людей. Одни погибли от оружия завоевателей, другие от голода, холода и эпидемий. Люди уже пресытились видом смерти. Да и нынешняя казнь была необычной. Казнили не воров, не грабителей, не убийц и не разбойников. На этот раз лечь на плаху должны были ученые, книжники, а их-то народ всегда уважал, тем более когда они выступали против завоевателей — «северных варваров», которых явно или тайно ненавидело и боялось большинство собравшихся на площади. Сердцем и помыслами они были с осужденными. И когда палач занес над головой первого приговоренного тяжелый кривой двуручный меч, по толпе прошел негромкий жалостливый вздох. Для китайцев, верующих в загробную жизнь, обезглавливание было самой страшной из казней. На том свете душа обезглавленного теряла свое пристанище — голову, была обречена на мучительные скитания и становилась вечным изгоем. Меч палача лишал человека счастья в потусторонней жизни, последней надежды на воздаяние за тяготы и лишения на этом свете.
Массовыми казнями 1663 года завершилось громкое «дело» ученого-историка Чжуан Тинлуна. Маньчжуры только что завершили завоевание Китая, и на переднем крае духовного сопротивления «северным варварам» оказались историки. Своим правдивым описанием кровавой эпопеи падения империи Мин и становления господства династии Цин историки как бы лишали «северных варваров» морального права на Мандат Неба, то есть на право владычествовать над Срединным государством.