— Опять уезжаешь? — спросил Всеволожский, когда Ольга показала ему командировочное удостоверение.
— Милый, ну что я могу сделать? Упросили, целый час уговаривали!
— А зачем?
— Необходим положительный материал о лучшей работнице ВЭФа, я отбрехивалась, отнекивалась, куда там! Битый час уговаривали…
— И уговорили, — грустно продолжал Всеволожский, в последнее время он опять стал чувствовать себя неважно, часто болело сердце, лопатка, тянула левая рука. Он не жаловался, если Ольга спрашивала, отвечал неизменно: «Все в порядке», но сам украдкой глотал сустак, нитроглицерин, нитронг. Он стал ловить себя на том, что боится оставаться один. Ольга теперь нередко уезжала в командировки, а если была дома, в Москве, то зачастую уходила рано утром и являлась домой только к вечеру, у нее были свои дела, свои творческие задачи, он не желал ей мешать. Однако, когда ее не было, страх начинал овладевать им, страх умереть одному, в пустой квартире, не чувствуя рядом ни дружеской руки, ни добрых, участливых глаз…
Нельзя сказать, что Ольга не жалела его. Нет, конечно, ей было жаль человека, с которым прожила без малого семнадцать лет, который помог ей выбрать желанную, самую для нее приемлемую дорогу.
Ей вспоминался Всеволожский таким, каким она некогда увидела его, живущего загадочной, пленительной жизнью, далекой от нее, как далек Марс от земли, право же, она никак не могла тогда предположить, что может стать женой этого блистательного человека. А вот сумела, добилась своего, выстояла, победила!
Да, она жалела его, видя те разрушения, которые время нанесло этому некогда дышавшему здоровьем телу, этому породистому лицу, но в то же время тяготилась им, и с каждым днем все сильнее. И уже стремилась уйти из дома, если не уехать, то хотя бы исчезнуть на целый день, чтобы не видеть его, не говорить с ним…
В Риге было не по-летнему холодно, сыро, туманно. На улицах сплошные зонтики над головами прохожих, время от времени начинал моросить мелкий дождик. Ольга, в плаще, на ногах сапоги (мысленно похвалила себя за то, что не положилась на прогноз погоды, суливший безоблачное небо над Прибалтикой), направилась в местное отделение Союза журналистов. Полчаса спустя она уже стояла перед окошком администратора гостиницы «Рига», который, изучив досконально ее паспорт, выдал ей ключ в одноместный, маленький, но очень уютный номер.
Теперь, когда с жильем все было устроено, надо было приступить к дальнейшим действиям: отыскать Готовцева. И это тоже оказалось просто: все в том же Союзе журналистов ей сказали, когда намечено очередное заседание газетчиков, пишущих на международные темы.
Чтобы как-то убить время до начала заседания, Ольга прошвырнулась по улицам, заглянула в магазин художественных промыслов, потом подремала в кино на фильме из жизни колхозного села, созданного явно городскими деятелями, отродясь не знавшими крестьянской работы и быта колхозников. Наконец ровно в четыре открыла дверь красивого, современного облика здания — редакции республиканской газеты «Советская Латвия». Еще издали, войдя в зал, увидела Готовцева, сидевшего на сцене, за столом, покрытым алой суконной скатертью.
Он не заметил ее, что-то писал, опустив голову, Ольга села в самый дальний ряд, огляделась по сторонам, ни одного знакомого лица, должно быть, сплошь работники рижских газет и журналов.
Часа два, если не больше, она проскучала в этом самом заднем ряду, никого не слушала, ни на кого не глядела, только на Готовцева, который что-то прилежно записывал, лишь изредка поднимая голову и взглядывая на выступавшего.
В перерыве они встретились. Она подошла к нему в коридоре, сказала:
— Ну, здравствуйте!
Еще в поезде, продумывая предстоящую встречу, она решила не делать недоуменного лица: дескать, неужели это вы, как это мы случайно встретились? Напротив, надо сказать, что она здесь, в Риге, в командировке и вот случайно узнала, он тоже здесь и, само собой, решила его отыскать, все-таки, как там ни говори, знакомый человек в малознакомом городе…
И все произошло именно так, как предполагала Ольга. Она сказала:
— Я знала, что встречу вас здесь!
А он словно бы не удивился, впрочем, и особой радости не отразилось на его лице. Правда, сказал:
— Подождите, после заседания встретимся, поговорим…
Она подождала его, когда окончилось заседание, он спросил:
— Куда пойдем?
— Куда вам угодно.
— В моем распоряжении машина с шофером, — сказал Готовцев. — Куда бы нам отправиться, как думаете? Вы голодны, кстати?
— Ужасно, если говорить правду.
— Я, признаться, тоже. А что, если?
— Что, если? — переспросила Ольга.
— Меня поместили в Майори, на взморье, в отличную гостиницу, там, к слову, хорошо кормят. Хотите, поедем туда, обещаю, привезу вас обратно в целости туда, куда пожелаете. Вы, кстати, где остановились?
— В центре города, в «Риге».
— Знаю, ну, что ж, от Майори до города не больше получаса на машине. А теперь — поехали!
Все шло именно так, как она желала, ресторан был не очень полон, им отвели уютный столик в углу, лампы горели вполнакала, оркестр играл что-то грустное, казалось, давно забытое, еда была вкусной, вино отменным. На душе у Ольги было превосходно. Он спросил:
— У моих, случайно, не были?
— Звонила, разговаривала с Адочкой.
— Как она?
— Вроде бы неплохо.
— Да, кажется, ничего, я тоже звонил сегодня утром.
«Ах, какой внимательный, — Ольга чуть сощурила глаза, как бы страшась, что он прочитает ее мысли. — Не успел уехать, уже домой звонит!»
Откинувшись на стуле, она пристально вглядывалась в него. Да, такой муж ее вполне бы устроил. Слов нет, это то, что нужно. Уж она бы не отпускала его одного никуда! Она не Ада, она бы с ним всюду ездила вместе, хоть на Северный полюс, хоть в Южную Америку.
— Пойдемте, потанцуем? — предложила Ольга.
Он развел руками.
— Представьте, не танцую.
— Ну, что за ерунда? Идемте, это так просто…
Она потянула его за руку. Он подчинился, встал. Оркестр играл какое-то танго.
— Обнимите меня, — приказала Ольга. — Вот так, теперь пошли, только слушайтесь меня…
Рядом танцевала еще одна пара. Готовцев покорно следовал Ольгиным указаниям.
— Молодец, — одобрила Ольга. — Все идет хорошо…
— Меня пробовала учить одна дама на Кубе, — сказал он. — Но, по-моему, тогда у меня ничего не получилось.
— А теперь получится, — уверенно произнесла Ольга.
Подняла голову, глянула на него, его глаза за стеклами очков были очень близко от нее, она отвела в сторону взгляд, снова посмотрела на него, как бы невзначай коснулась его щеки своей. Щека его была горячей и жесткой. Музыка оборвалась, потом заиграла опять.
— Мы еще станцуем, хорошо? — почему-то шепотом спросила Ольга, и он тоже шепотом, в тон ей, ответил:
— Да, хорошо.
На эстраду вышла рыжекудрая, сильно накрашенная певица, одетая в модный костюм жемчужно-серого цвета: брюки-бананы, коротенькая кофточка на тонких бретелях, обнажавших смуглые, загорелые руки и плечи, широкий из серебряной парчи пояс сжимал тоненькую талию. Неожиданно низким, грубым голосом певица запела:
Забудь о вчерашнем дне,
Помни лишь обо мне!
О моих губах и глазах,
Помни лишь обо мне!
Рука Готовцева все сильнее сжимала Ольгины пальцы, их щеки, казалось, пылали одинаково. Она не смотрела на него, но знала безошибочно, он не сводит с нее глаз. Опустив ресницы, спросила:
— Может быть, хватит?
— Еще немножечко, — ответил он.
И они танцевали опять, вдвоем в опустевшем зале, а на эстраде рыжеволосая певица низким голосом пела о чьей-то любви, которая погасла, не успев расцвести, уголки ее кроваво-красного рта были трагически опущены вниз, брови домиком.
— Переживает, — шепнула Ольга.
— Кто? — спросил он.
— Певица.
— Бывает, — сказал он. — Может быть, что-то личное?
— Вам хорошо? — спросила Ольга, когда музыка замолкла и они снова сели за свой столик.
Он ответил не сразу:
— Хорошо.
— Мне тоже.
Он снял очки, протер их платком, надел снова.
— Никогда не думал…
Внезапно он оборвал себя.
— Что вы не думали?
— Что так будет.
Ольга широко раскрыла глаза, взгляд удивленный, наивный.
— Про что вы?
— Так, ни про что.
Он налил ей в бокал вина.
— За что мы выпьем, подскажите? — спросила она.
Он помедлил:
— За вас и за меня.
Коснулся своим бокалом ее бокала, над столиком пронесся хрупкий, медленно угасавший звук.
Потом он положил руку на ее ладонь, лежавшую на столе, сжал пальцы, один за другим.
— Это со мной впервые…
— И со мной тоже, — тихо сказала Ольга.
— Никогда не думал, — шепнул он. — Что так будет…
— О чем вы?
— Вы знаете, о чем.
Медленно поднес ее руку к губам, долго не отпускал руки.
— Не надо, — сказала Ольга.
— Почему не надо?
— Потому что я теряю голову…
— Я тоже теряю голову, — сказал он.
Светлана и в самом деле явилась на дачу поздно вечером, нежданно-негаданно.
— Ты с ума сошла, — воскликнула Ада. — В такую темень со станции лесом?
— Все в порядке, малыш, — сказала Светлана. — Как видишь, стою перед тобой, живая и здоровехонькая!
— А я как раз только что положила трубку, — сказала Ада. — Звонила Ольга Петровна, я ее приглашала, говорю, что скучаю в одиночестве, и вдруг нате вам, ты сама! Сейчас буду кормить тебя, наверное, хочешь есть?
— Я абсолютно сыта, — ответила Светлана. — Хочу только одного: перво-наперво — никакой Ольги Петровны, второе — спать!
Она зевнула, до чего устала и как же тяжело на душе. Однако не хотелось перекладывать свою тяжесть на плечи матери.
Она обняла мать за талию, запела негромко, в самое ухо:
Спать — это самое лучшее дело,