— Будто все время чего-то ждут, к чему-то присматриваются…
— Это тебе кажется, — сказал Тимур. — Просто отвык от него немного.
Юра медленно покачал головой:
— Нет, я не отвык от него. Я папу хорошо знаю. Он сильно изменился…
В эту минуту к школе подъехали две машины, из одной вылез Василий, в другой сидели трое — охрана Василия.
Сухо кивнув нам, Василий обратился к Юре:
— Ну как, победитель, все еще не можешь опомниться от своей победы?
И, не дожидаясь ответа Юры, прошел в подъезд.
— Он участвовал в кроссе? — спросила я.
— Участвовал, — ответил Юра. — Только ему не повезло, пришел седьмым.
— По-моему, это его здорово задело, — добавил Тимур. — Ведь Вася, он такой, всегда и во всем любит быть первым…
— Ну, не так уж всегда, — заметил Юра.
— Во всяком случае, по-немецки он не числится лучшим, — сказала я.
Прозвенел звонок. Мой урок был первым. Я вызвала к доске сперва Фриновского, у которого, говорят, отец тоже занимал какой-то очень важный пост. Потом вызвала Юру.
Оба, вызванные мной, писали на доске различные предложения, простые и придаточные, и делали грамматический их разбор.
Лучше всех на этот раз отвечал, пожалуй, Юра. Я сказала:
— Сразу видно, ты хорошо подготовился…
— Стараюсь, — улыбнулся Юра.
— Он у нас вообще крайне старательный, — произнес с места Василий.
Когда Юра шел к своему месту, я случайно, подняв глаза, увидела, как Василий смотрел на него, губы его улыбались, но нижние веки как бы поднялись выше обычного, должно быть, потому взгляд Василия казался особенно колючим.
Василий не отрывал взгляда от Юры, и мне вдруг стало страшно, ненадолго, но все-таки страшно. Все в школе знали, хотя никогда не обсуждали между собой, Василий — завистлив, недобр, злопамятен. Однако за что ему гневаться на Юру, всегда тактичного, молчаливого, очень сдержанного?
Внезапно я поняла: да он завидует ему, конечно же завидует. Ведь Юра, а не он пришел первым…
На следующий день во время большой перемены я окликнула Юру, протянула ему превосходно изданный сборник фантастических произведений Конан-Дойля.
— Если хочешь, возьми, почитай, — сказала я. — Тут «Затерянный мир», «Когда земля вскрикнула» и еще «Последнее приключение Шерлока Холмса».
— Это что, когда он сразился с профессором Мориарти? — спросил подошедший к нам Тимур. — Я читал, замечательный рассказ!
— Самое интересное, что в этом рассказе Шерлок Холмс погибает, — заметила я. — Но лондонские читатели все как один запротестовали против гибели Шерлока Холмса, и тогда Конан-Дойль вынужден был написать новый рассказ…
— «Возвращение Шерлока Холмса», — подхватил Тимур, — и этот рассказ я читал.
— Молодец, — произнес кто-то за моей спиной.
Я обернулась. Позади стоял Василий, засунув руки в карманы своих отлично выглаженных брюк. Юра все еще держал мою книгу в руках.
— Это что, никак, подарок победителю кросса? — спросил Василий, глядя на книгу.
— Да нет, — быстро ответил Тимур. — Мы меняемся книгами, все трое, даем друг другу то, что кажется интересным…
— Меняетесь? — протянул Василий, недоуменное выражение его лица сразу сменилось некоторым оттенком насмешки. — Значит, организовали обменный пункт? Так, что ли, прикажете понимать?
— Ну, почему ты так считаешь? — спросил Тимур.
— А как назвать иначе? — спросил Василий. Потом круто повернулся и отошел от нас.
Тимур и Юра переглянулись. Юра пожал плечами, Тимур сказал, ни к кому не обращаясь:
— Интересно, чем это ему так не понравилось?..
Прошло дня четыре. Окончив уроки, я уходила из школы и спускалась по лестнице вниз, впереди меня шли Василий и Николай Иванович. Василий что-то настойчиво внушал нашему директору, а тот, как мне казалось, помалкивал и только кивал головой, должно быть, в знак согласия.
Я замедлила шаги, чтобы не встречаться с ними, но они остановились возле дверей и волей-неволей пришлось пройти мимо обеих. Я заметила негаснущую улыбку на щекастом лице Николая Ивановича, нарочито рассеянный взгляд Василия, смотревшего куда-то в сторону.
Черная машина, привозившая и увозившая Василия, уже стояла около подъезда, позади нее еще автомобиль с охраной.
Василий сел в машину, на заднее сиденье, она тронулась с места, вторая немедленно поехала вслед за первой.
Я шла по тротуару, глядя прямо перед собой. Внезапно Василий опустил стекло и крикнул мне:
— А ну, постойте…
Я остановилась.
— Вы дали читать Конан-Дойля Холмогорову? — спросил Василий, глядя куда-то поверх моей головы. — Интересная книга?
Василий засмеялся. Мне редко приходилось видеть его смеющимся, большей частью он выглядел хмурым, высокомерным. А тут засмеялся, причем чувствовалось, что смеется непритворно, от души. До сих пор, хотя с той поры прошло чуть ли не полвека, видится мне его лицо, озаренное смехом, блестящие зубы, почему-то казалось, у него чересчур много зубов, сощуренные глаза, неглубокая ямочка на щеке.
— Боюсь, — сказал он, отсмеявшись, — боюсь, что вам не скоро придется снова увидеть эту вашу очень интересную книгу…
Я не успела ничего ни ответить, ни спросить. Он опустил стекло, что-то коротко приказал шоферу, машина тронулась, сразу же завернув за угол. За ней исчезла и вторая.
Не знаю, почему мое сердце вдруг сжалось. Какое-то неясное и тревожное предчувствие охватило меня.
Подавленная, погруженная в невеселые мысли, я шла по улице, мысленно ругая себя: «Ну, чего ты, в самом деле? Мало ли что он говорил?!»
Однако несмотря ни на что, я никак не могла успокоиться и все думала, думала, повторяя мысленно на разные лады слова Василия.
Предчувствию этому, как ни странно, суждено было сбыться. Вечером я пошла к Никитским в аптеку купить для мамы лекарства и встретила там Вячеслава Витальевича. Он показался мне веселым, оживленным. Увидев меня, сразу же заговорил:
— Представьте себе, а дочка наша объявилась!
— Ну, вот видите, — сказала я.
— Да, прислала письмо нам с женой, — он говорил громко, не стесняясь, ни на кого не обращая внимания, иные даже оборачивались, глядели на него. — Вообразите, она вместе со своим суженым отправилась, куда бы вы думали? В Комсомольск, мечтают построить там новый город! Ну, что вы скажете?
— Скажу, что рада за вас. Во-первых, рада, что дочка объявилась, во-вторых, хорошо, что они у вас такие герои!
— Еще чего скажете, — запротестовал Вячеслав Витальевич, хотя, надо думать, безмерно был доволен моими словами. — Тоже мне герои! Если хотите, все люди герои, все, без исключения!
— Чем же?
— Хотя бы тем, что все знают, что наверняка, неминуемо умрут и все-таки, несмотря ни на что, живут, другими словами, суетятся, мыслят, радуются, горюют, трудятся. — Он оборвал себя. — Простите милосердно, я совсем зарапортовался, на старости лет в философию ударился.
Мы вышли из аптеки.
— Я немного провожу вас, — сказал Вячеслав Витальевич.
Мы вместе прошли на Тверской бульвар, к памятнику Тимирязеву.
Внезапно он спросил меня тихо:
— У вас, кажется, учился Юра Холмогоров?
— Да, — сказала я. — Один из лучших наших учеников. Только почему вы говорите о нем в прошедшем времени?
— Больше он не будет ходить в школу.
— Почему? — спросила я и тут же вспомнила: вот уже третий день Юра не является в школу. Признаться, я не очень обратила на это внимание, в конце концов мог же заболеть.
Вячеслав Витальевич прошептал мне на ухо:
— Вчера стало известно, что отец его…
Он сделал характерный жест, популярный в те годы, перекрестил пальцы обеих рук.
— Боже мой, — воскликнула я, не сдержавшись. — Боже мой, ведь отец только что вернулся из Парижа! Юра так ждал его…
— И вот, как видите, дождался, — с неподдельной горечью заметил Вячеслав Витальевич.
Я была ошеломлена. Стало быть, Юриного отца забрали? Должно быть, недаром он показался Юре на этот раз странным, непохожим на себя. Наверное, неспроста его вызвали из Парижа, и он со дня на день ждал ареста…
И, надо думать, вместе с отцом замели и Юру. Но за что? Чем он провинился? Впрочем, надо думать, ничем он не провинился. В те годы детей репрессированных родителей большей частью высылали куда-то в Тьмутаракань. Наверное, эта судьба не миновала и Юру…
На следующий день меня вызвал к себе Николай Иванович.
— Значит, так, — деловито и мрачно начал он. — Полагаю, ваша работа в нашей школе пришла к своему логическому завершению, то есть к концу.
Он бегло глянул на меня и тут же отвел глаза в сторону, но я не смотрела на него. Выгоняют? Что ж, пусть будет так…
— Потрудитесь оформить свой уход так, как полагается.
— Хорошо, — сказала я.
Он еще раз обратил свой взгляд на меня, на этот раз более продолжительный. Я поняла: его переполняют разнообразные чувства, он ищет им выход и, разумеется, найдет его.
Я не ошиблась.
— Я же вас предупреждал, — тихо, почти вкрадчиво начал он, — держаться с учащимися как можно более официально, только так, как надлежит держаться педагогу со своими учениками. Но вы не послушались меня…
По-прежнему я молчала. Он продолжал:
— Одним словом, надеюсь, вам все понятно, пришла пора нам проститься…
— С какого дня меня уволили? — спросила я.
— С сегодняшнего, — ответил он.
Он снова сел за свой стол, перебирая какие-то бумаги.
— Это же надо только подумать, — произнес он, не глядя на меня, — чтобы учительница организовала со своими учениками некий обменный пункт!
Я до боли закусила губу, чтобы не крикнуть.
Он произнес точно те же слова, что произнес Василий. Он говорил его языком и, надо думать, мыслил точно так же, как он.
Все стало ясным. Словно яркая вспышка магния разом осветила темноту, выхватив то, что и требовалось.
Я повернулась к дверям, а Николай Иванович крикнул мне вдогонку:
— Классный журнал не забудьте оставить в учительской…