Мамай перебил:
— Не юли, боярин. Не броди в потемках хитрых слов. Я тебя спросил, на кого готовит войско Дмитрий? Иван говорит: на Орду!
— И на Орду!— коротко и неожиданно для Мамая ответил Вельяминов.— И на Орду, темник, ибо нет ныне единой Орды и хана, коего мы признавали над собой царем! Мы идем к тебе, темник, мы тебе даем выходы, а выходов требует и Амурат-хан, требовал и Тогай. Пришел пограбить Русь, мы его прогнали, то и тебе допомога! Бери власть в Орде, а сильная Москва помеха твоим врагам, темник! Разве не так?
— Так!— согласился Мамай.— Вы остановили Тогая у Коломны, помогли рязанскому князю изрубить Тогая под Шишевским лесом. Тогай был и моим врагом. Но русы рубили нашу кость и лили нашу кровь! Ныне намахнулись на Тогая, а завтра на кого намахнутся? Я дал Михаилу ярлык на великое княжение. Как посмел Дмитрий не идти к ярлыку?
— Не посмел, темник! Пошел бы к ярлыку, мы его убили бы! Не будем служить тверскому князю, задвинет он нас. Есть у нас князь Владимир, сын князя Андрея. Он женат на дочери Ольгерда. Нам лучше под Литву, чем под Михаила.
Мамай схватил светильник и сунул к лицу боярина. На лбу у боярина круппые капли пота.
— Я двину свои тумены на Москву! — крикнул Мамай.
Готовясь проститься с жизнью, Вельяминов молвил:
— Двинешь, темник! Москва затворится, а людишки убегут в далекие леса. А на тебя придет хан Амурат!
Мамай отпрянул. Правду молвил боярин, за такую правду надобно снести голову, да правда от этого не перестанет быть правдой.
— Зови князя! — прошептал Мамай.— Ты, он да я! Иных при беседе не будет.
Вельяминов мешкал. Поднял серые глаза на Мамая.
— Что? — крикнул Мамай.
— Ты скажешь князю о моем сыне?— спросил едва слышно Вельяминов.
Мамай ощерил губы.
— Не скажу, боярин! Будет и промеж нас тайна!
Вельяминов разбудил Дмитрия, объявил, что его зовет Мамай. Дмитрий хотел было надеть под кафтан кольчугу.
— Не надо! — остановил его Вельяминов.— Не спасет кольчуга. Пожелает убить — убьет, пожелает оставить тебя противовесом Литве, судьба отпустит тебе еще несколько лет.
Пришли в юрту к Мамаю. Мамай схватил Дмитрия за руку и подтащил к светильнику. Рука скользнула по кафтану, ощупала, нет ли под кафтаном кольчуги.
— Не надел! — воскликнул Мамай.— Умен, князь! Умен! Видел я тебя отроком, ныне муж зрелый. Говори, князь, что ищешь в жизни живой, что хотел бы найти в своей смерти?
— Сразу и не ответишь на твой вопрос, темник! Древние мудрецы и те не смогли рассудить. Что бог пошлет! Мудрее нет ответа. Бог послал твою дружбу, темник, вот я и князь, бог назначит меж нами размирие — жизни конец!
Мамай усмехнулся и отступил от князя.
— Бог пошлет! А ты ждешь, когда пошлет? Сказано мне: сам ищешь со мной размирия. Почему к ярлыку в Тверь не поехал?
— Тверь была уделом переяславских князей, а ныне Переяславль — удел князей московских. Негоже мне уступать удельному князю, брату моему молодшему.
— А это уж как мы рассудим!
— Лучше вели зарубить меня, я такой суд приму, но под Тверь не пойду!
— Тебе отдать Тверь?
— Тверь ныне великое княжение. Пусть меня не трогают, я их не трону!
Ответ порадовал Мамая. Не заживает стародавняя вражда. Того и надобно.
Положил себе так: если князь Дмитрий замыслил свести Тверь под руку Москвы — покончить с Дмитрием; если мыслит только оборону — оставит на великом владимирском княжении.
Дмитрию велел ждать когда вызовет хан Махмет-Салтан. Тут и явилось испытание.
К его шатру привели отрока. Глядел исподлобья, взгляд дикий, злой и робкий к тому ж. Лоб высокий, глаза голубые — угадать нетрудно Михайлова сына.
Дмитрий ввел княжича в шатер, остались вдвоем.
— Что скажешь, отрок?— спросил двадцатилетний князь у пятнадцатилетнего княжича.
— Спаси, князь!— выдавил из себя отрок.
— Где же тверичане?— спросил Дмитрий.
— Ушли...
— А ты что же остался?
— Деньги занимал у купцов. Теперь не пускают.
— А деньги зачем?
— Подарки ханшам делал...
Дмитрий усмехнулся.
— Ты молод, ханши немолоды, вдовы, тебя и без денег должны полюбить!
— Они обещали ярлык хана Авдуллы на владимирское княжение моему отцу. Мамай зарезал Авдуллу!
— За правду хвалю! Повинную голову меч не сечет! Отец не шлет денег?
— Нет у него таких денег, а меня грозят бросить в яму!
— Торговые люди — строгие люди!— подтвердил Дмитрий.— Сколько же ты задолжал?
— Десять тысяч рублей...
Дмитрий внутренне вздрогнул, дорогой ценой рвалась Тверь учинить московским князьям изгойство. То цена немалого города с волостью. Сергий писал в своих поучениях, когда не было часа прийти из Троицы в Москву:
«Приняв от Верховного Промысла управление над людьми, должен не только пещись о своих и управлять свою жизнь, но приводить в покой от треволнения все, обладаемое тобою. Будь благорассудителен, чтобы от одного болезнь не перешла на многих; исправляй без злобы, как искусный врач, целя язву, режет без гнева. Нужно со вниманием смотреть, чем лучше действовать: строгими ли мерами, производящими раздражение, или кроткими и смягчающими. И если врачуемые от мертвых дел переходят к жизни, то ты уподобишься пастырю Христа...»
Отец княжича не бессмертен. Княжить Ивану рядом с ним, московским князем. Откупил Ивана.
Мамай сказал:
— Словам твоим не верил! Отдал деньги за сына Михаила тверского — значит, не рвешься Тверь под Москву ставить. Деньгам верю!
Дмитрий дивился. Неужели в Орде способны верить только в грубую силу, только в подавление, в уничтожение соперника и не понимают, что с соперником можно выступить и в союзе? Дмитрий ни в чем не лукавил и не пытался обмануть Мамая, было похоже, что Мамай сам себя обманул.
Но это было далеко не так. Мамаю не нужна была Москва соединительницей всей Руси, нужна была сильная Москва, способная ослабить Литву, но не столь сильная, чтобы иметь возможность противостоять Орде.
Пока Дмитрий шел окольными путями через Серпухов к Дону и от Дона через Куликово поле в Орду, ждал на ордынских кочевьях встречи с Мамаем, а затем с отроком ханом, ордынские послы поднимали против Москвы Тверь и Рязань.
Узнав про то, Дмитрий позвал Василия Вельяминова и Андрея Кобылу обсудить, как обойтись с рязанцами.
— Я Олега не обижал и от него обиды не видел до сей поры!— объявил Дмитрий.— Пошлем мира просить!
— Высоко вознеслись великоумные рязанцы!— молвил Василий Вельяминов.— Возгордились, что прошла им вылазка на Лопасню при Иване Милостивом.
— Не от ума, а от полоумия! — добавил Андрей Кобыла.
«Да, кому же не ясно,— думал про себя Дмитрий,— кто толкает Рязань на Москву? То Мамай выравнивает коромысла, уравновешивает Рязань и Москву».
— Рязанцев проучить!— согласился Дмитрий.— Я не поведу войско на Олега, с ним нам еще долго жить... Поведет воевода Дмитрий Волынский. Мамаю не показывать, что мы уже знаем о Рязани.
Дмитрий получил ярлык на великое княжение, Мамай проводил его с почетом, Дмитрий не знал, что его опередили гонцы Мамая в Рязань к Епифанию Коряеву, тоже другу Орды, каким был и Иван Вельяминов. Мамаевы гонцы сказали Коряеву всего лишь два слова: «Возьмите Коломну!» Олегу было сказано: «Князь Михаил приведет Ольгерда, у князя Дмитрия связаны руки, иди на Москву, иначе будет поздно!»
Не на погибель княжеству и многострадальной земле, принявшей первый удар Бату-хана, сел на стол княжить Олег. Видел, что в дружбе с Москвой исход из бед, а как оправдать себя перед боярами, что не хочет брать Коломну, искони рязанский город? Как оправдать отказ, если Мамай и Орда благоприятствуют?
Явились во главе с Епифанием Корневым, забыв свои распри, одолели жадность и желание отхватить кусок от Москвы.
— С кем пойдем? — спросил Олег.
— Ополчим всякого, кто имеет силу в руках!—отвечали бояре.
— У Дмитрия сильное войско!
Тут выступил Коряев.
— Знаю я это войско! Собрал юнцов, сунули им палки в руки и напугали Тверь и Орду! Не забыть взять ремни да веревки, чтобы перевязать этих ратников!
Приговорили двигаться на Коломну, войско собирать в Старой Рязани, подальше от глаз Москвы. Олег, однако, последнего слова не сказал. Взял ночь на раздумье. На ночь глядя явился к князю в терем Епифаний Коряев.
Гридни доложили о приходе боярина. Олег велел впустить, а сам ушел в молельню за спальней. Встал на колени перед образами и истово крестился, решил дать понять боярину, что советуется с господом. Боярин остановился на пороге молельни, снял горлатную шапку и перекрестился широким крестом. Князь читал молитвы, не оглядываясь на боярина. Боярин постоял некое время, не прерывать же такие горячие молитвы? Потом кашлянул.
Олег оглянулся. Встал с коленей:
— Что скажешь, боярин?
Один глаз Епифания косил в сторону, глаз здоровый направлен в лицо.
— Пришел оберечь тебя, князь!
— От чего оберечь?—спросил Олег, догадываясь, с чем явился старый хорек.
— Нехорошо говорят бояре меж собой!— ответил Епифаний. — Выдал, говорят, с головой рязанцев московскому князю!
Олег понял, что это угроза, но виду не подавал, выводя боярина на большую откровенность.
— Всегда говорят, что государь нерешителен, когда он умеет думать! Боярам говорить, а мне отвечать перед богом!
— Бояре знают, что Мамай торопит князя!
Олег оставался холоден, только разыграл вспышку гнева.
— А если Москва побьет рязанцев, чья голова на плахе? Моя или боярские головы?
— Твоя, князь!— спокойно ответил Епифаний.— И сейчас твоя... У тебя одна голова, у бояр много голов.
— Веди ты войско!— крикнул князь.
Коряев покачал головой.
— Нет, князь! Тебе надо быть впереди, иначе нет у войска единства!
Олег понял, чем пригрозил Епифаний. Москва далеко, свои рязанские ножи под боком. Утром объявил поход.
Боброк повел городовой пеший переяславский полк на Коломну. Глядел, чему выучились юноши в городах и в глухих селениях. Шли ходко, так шли, как никогда ополченцы не ходили. Строй приучен к ровному и быстрому шагу, научен беречь силы па весь переход, не терять их в первом рывке. В Коломн