– Ну как же! – слегка обиделся он. – Чем наш Рудановск хуже других городов?
– Ничем, – заверил его я.
– И правильно думаете, – воспрял духом директор музея. – Рудановск, конечно, не Москва и не Петроград, но кое в чём мы можем утереть нос даже областной столице.
– И этим кое-чем, конечно, является городской музей искусств, – продолжил за него мысль я. – Я правильно понимаю?
– Да, – с гордостью подтвердил он. – Конечно, музей – громко сказано… Скорее галерея, в которой представлены полотна наших местных художников: Иртыш-Пентковского, Арчехабидзе, Волошина. Возможно, вам ничего не говорят эти имена, но дайте срок – пройдут года, и их творчество оценят по достоинству.
– Ипполит Севастьянович, я очень люблю изобразительное искусство и, когда найдётся свободное время, обязательно выберусь к вам на экскурсию, но пока решительно не понимаю, чем могу вам помочь.
Он устало вздохнул, снял берет, скрывавший внушительных размеров лысину, промокнул с неё пот носовым платком и упавшим голосом сообщил:
– Нас обокрали.
– Нас – это в смысле вас лично?
– Нас – это в смысле всю страну, Россию! – торжественно объявил Осипов. – И это, заметьте, отнюдь не в переносном смысле! Ночью галерею ограбили. Воры похитили самое ценное.
– То есть ночью в музей проник грабитель и вынес оттуда полотна этих самых Пентковского и Кикабидзе? – задал уточняющий вопрос я.
Понятия не имею, что рисуют местные «рафаэли», но мне их фамилии точно ничего не говорили, и надо быть круглым идиотом, чтобы польститься на их произведения искусства.
– Арчехабидзе! – плаксиво поправил меня Осипов. – Плохо не знать фамилии знаменитых земляков! – добавил он с укоризной.
– Виноват, Ипполит Севастьянович, – с улыбкой произнёс я.
– Вижу, вы ничего не понимаете, как и ваш дежурный, который всё пытал меня – какие ценности вынесли из музея. Когда я ему сказал, что картины бесценные, он рассмеялся мне в лицо и отказался принимать моё заявление.
– А вот это непорядок, – изменился в лице я. – Милиция обязана принимать заявления от граждан. Даже если речь идёт о похищенных произведениях гражданина Арчехабидзе, – для меня было подвигом запомнить фамилию этого деятеля искусств.
– Дело не в Арчехабидзе, – понизив голос, произнёс Ипполит Севастьянович. – В конце концов, когда-нибудь его полотна получат известность далеко за пределами города и даже губернии, и новости в газетах о том, что его работы похищены, послужат тому хорошей рекламой.
У меня в голове тут же появилась первая версия. Возможно, это сам грузин-художник организовал кражу, чтобы повысить градус интереса к своему творчеству. Для искусства годится любой пиар, включая самый чёрный.
И тогда дело выеденного яйца не стоит. Возьмём Арчехабидзе в оборот, защемим между дверями его «фаберже» (в переносном смысле, конечно) – и тогда расколем его по полной программе, а это плюс один не только к карме, но и к отчётности, за которую с меня уже начали спрашивать и горисполком, и горком.
Но такая стройная и логичная версия рассыпалась в пух и прах после следующих слов хранителя городского музея:
– Товарищ Быстров, в списке похищенного значится ещё и работа кисти Серова – портрет представительницы рода Гальских, у них было имение под нашим городом.
Я невольно сглотнул слюну.
– Простите, Ипполит Севастьянович, Серов – это тот самый?
– Тот самый, – подтвердил мои худшие опасения он. – Валентин Александрович Серов.
Ох ты, ёшкин кот… Не было печали! В моём времени из-за пропажи картины Серова на уши поставят всю полицию. Это же художник мирового уровня!
Конечно, странно, что его картина висит не в какой-нибудь Третьяковке, а в галерее маленького провинциального городка, но, с другой стороны, – почему бы и нет? Разве жители Рудановска не достойны любоваться настоящим искусством, не выезжая за пределы любимого города? По-моему, ответ вполне понятный.
– Вы сказали об этом дежурному? – спросил я, начиная слегка закипать от гнева.
Похоже, сегодня кое-кому влетит по-крупному. Заставляю вызубрить инструкцию от корки до корки, а потом устрою экзамен.
– Конечно, – удивился хранитель музея.
– Но когда я сообщил, что на портрете изображена бывшая помещица Гальская, ваш дежурный сказал, что наследие проклятого царизма нашу рабоче-крестьянскую милицию не интересует. Но ведь это не так! – воскликнул директор. – Настоящее искусство вне времени и политики! И картины Серова – это не какое-то проклятое наследие кровавого царизма! Это достояние республики! И мы просто не имеем морального права от него отказываться. – Он вперил в меня угрюмый взгляд. – Товарищ Быстров, скажите, вы будете заниматься этим делом, или мне придётся жаловаться в Москву самому Луначарскому, который, кстати, бывал у нас, видел эту картину и очень высоко оценил её. Сказал, что не каждый музей может похвастаться такой роскошью!
– Значит так, товарищ Осипов, – заговорил я. – Жаловаться никуда не надо, мы сделаем свою работу без всяких окриков сверху. Сейчас мы пройдём в мой кабинет, я вызову своих лучших специалистов и лично – лично! – с нажимом добавил я, – займусь этим делом. Мы сделаем всё, чтобы шедевр изобразительного искусства вернулся на своё место.
Толстяк просиял.
– Спасибо, товарищ Быстров! Не зря о вас говорят столько хорошего! Городу повезло с таким начальником милиции.
Похвала, конечно, была приятна.
В ответ я лишь улыбнулся.
– Спасибо говорить ещё рано, Ипполит Севастьянович. Вот найдём похищенное, тогда и поблагодарите. А пока прошу следовать за мной.
Глава 15
По пути к себе я прихватил удачно подвернувшегося под руку Леонова. Вместе мы подошли к дежурному.
Тот при виде нас расторопно подскочил.
Мы оторвали дежурного от завтрака. В его густых рыжих усах застряли хлебные крошки, в руке осталась кружка с недопитым чаем. Конечно, дежурный увидел с нами Осипова, и потому во взгляде усача застыл немой вопрос: пронесёт или нет?
– Здравия желаю, товарищ начальник милиции, – по-уставному приветствовал он.
– Здравствуйте. Ваша фамилия? – сурово спросил я.
– Милиционер Химич.
– Товарищ Химич, на каком основании вы не приняли заявление от гражданина Осипова?
Взор Химича сильно потускнел, усы грустно опустились.
– Так товарищ Быстров, там ведь комедия, а не заявление, – сделал попытку оправдаться дежурный. – Гражданин утверждает, что кто-то залез в музей и выкрал из него картины. Я, товарищ начальник милиции, в том музее бывал. И видел, что за картины в нём висят. Такая мазня, что нужно быть полным идиотом, чтобы польститься на такое. Она и даром никому не нужна – мой младший, если будет нужда, красивей нарисует. Вот я и решил, что гражданину Осипову нечем заняться, и он собрался заморочить милиции голову.
– Мазня?! – щёки Ипполита Севастьяновича запылали так, что, казалось, приложи к ним лист бумаги – и тот загорится. – Вы назвали произведения искусства мазнёй?! Да как у вас язык повернулся?
– Успокойтесь, – обратился я к раздухарившемуся директору музея. – Мы во всём разберёмся и наведём порядок.
Я посмотрел на дежурного. Тот под моим взглядом сжался и опустил голову.
– Значит так, милиционер Химич: за неисполнение служебного долга объявляю вам выговор, пока что в устной форме. Но если история повторится… – договаривать я не стал, по тону было ясно, что провинившемуся не поздоровится.
– Слушаюсь, – со вздохом отозвался дежурный. – Прикажете принять заявление у гражданина Осипова?
– Обязательно примите, но не сейчас. Пока что мы сами поработаем с Ипполитом Севастьяновичем.
Толстяк довольно кивнул.
В кабинете я предложил директору музея стул, мы с Леоновым сели напротив.
– Итак, сколько всего картин пропало из музея, товарищ Осипов? – задал первый вопрос я.
– Две. Одна кисти Арчехабидзе «Натюрморт с сыром, колбасой, рыбой и хлебом»…
Леонов при упоминании столь аппетитного названия невольно сглотнул слюну. Я и сам, несмотря на вчерашнее обжорство и сегодняшний плотный завтрак, не отказался бы навернуть всё, перечисленное в натюрморте.
– …А вторая, о которой я вам рассказывал, – это портрет помещицы Гальской, выполненный великим Серовым.
– Как он попал в ваш музей? – спросил Леонов.
– Подарили сами Гальские. Они справедливо решили, что нельзя прятать настоящее искусство от людей, и передали картину музею. Причём абсолютно безвозмездно. Музей не заплатил за неё ни копейки. Более того, Гальские регулярно помогали нам, делая щедрые пожертвования.
– Достойный поступок, – согласился я. – Но вы уверены, что в музее висел подлинник?
– Конечно! – обиделся Осипов. – Картину видели специалисты. Если хотите, могу показать их заключения. Правда, они у меня в кабинете…
– Хорошо, верю, – остановил его я. – Многие ли знали, что у вас хранится этот шедевр?
– В своё время о подарке Гальских писали даже столичные газеты. Не так давно о нашем музее вышла большая статья в губернских «Известиях». Думаю, все образованные и интересующиеся искусством люди слышали о том, какое сокровище выставлено в нашей галерее.
– Это осложняет дело.
Получается, о картине знала каждая собака, причём не только в городе или, на крайний случай, в губернии, но и по всей стране. Это существенно расширяло ареал поисков и превращало нашу работу в каторжный труд.
Леонов тоже порядком скис. Он, как и я, уже успел оценить, сколько всего предстоит перелопатить, чтобы получить результат.
– Ипполит Севастьянович, как думаете, в городе есть кто-то, кто мог бы похитить картину для, скажем, личной коллекции? – с надеждой спросил я.
Если в городе есть какие-то коллекционеры картин, то их количество вряд ли исчисляется десятками, скорее всего – два-три человека, а значит, вполне реально взять их в оборот.
– Что вы, – твёрдо качнул подбородком директор музея. – Для горожан, разбирающихся в искусстве, такой поступок как… уж извините за сравнение – святотатство! Уверен, у нас в Рудановске таких нет.