«Но ведь другие-то тоже по округам сидят, — сам себя успокаивал Жуков. — Всех по провинциям разогнали!.. Не я один… Все маршалы… Но мне-то что до них?! — тут же возразил он сам себе. — Я — ЖУКОВ! Не Говоров, не Тимошенко, не Мерецков, не Малиновский! Это они могут безропотно ехать куда угодно, хоть в Бобруйск, хоть в Читу, хоть во Владивосток! И командовать там ротой, если прикажут! Я — Маршал Победы! Я брал Берлин!.. Да все остальные, вместе взятые, не сделали для страны столько, сколько сделал я!.. И потом, не все на округа встали, далеко не все… Конева поставили на мой пост, главкомом Сухопутных войск, Василевский — начальник Генштаба, Рокоссовский — главком Северной группы в Польше, Толбухин — Южной группы, в Болгарии… А до меня Одесским округом командовал всего-навсего генерал-полковник. Юшкевич, конечно, хороший генерал, слов нет, но ведь даже не фронтового — армейского уровня, всю войну просидел на армии, а начал вообще с корпуса… Так что и тут тонкий намек: мол, истинный твой уровень, Жуков, — генерал с тремя звездами, не выше…»
Ничего. Он им еще покажет. Он еще покомандует. Еще увидим, кто мудрее, прозорливее и сильнее — старик с неизменной трубкой, щуривший с Мавзолея свои рысьи глаза, или он, поставивший на колени Европу, а будь такой приказ, — еще неизвестно, где бы он вообще остановился…
Жуков дернул поводья, поднимая коня на дыбы. Гарцевавший неподалеку охранник недоуменно уставился на него.
— Ну, чего пялишься? — пробурчал маршал. — Поехали назад…
…Купался он на специальном пляже у военного санатория «Волна». Заплыл далеко, так что берег стал еле видимой тонкой линией, а потом и вовсе потерялся в тумане. Лег на спину, восстанавливая силы. Волны поднимали и опускали его крепкое тело. Туман клубился вокруг, и казалось, до земли — многие сотни километров.
— Товарищ Маршал Советского Союза, — пробулькал где-то невдалеке охранник, — я не могу так далеко… У меня сил не хватит обратно доплыть.
— А я тебя за собой не тянул…
Над маленьким уютным пляжем постепенно рассеивался утренний туман, но над морем он еще висел густой, плотной пеленой. Ординарец, беспокойно расхаживая по берегу, вглядывался в непроницаемую серую завесу. Хоть и знал, что начальник — отличный пловец, да и охранник всегда рядом, а все же сердце нет-нет, да и екало: а ну как случится что?.. Ведь потом всех собак навешают…
Но волнения его оказались, как и следовало ожидать, напрасными. На прибрежный песок с довольным фырканьем вышел мокрый Жуков в длинных купальных трусах, с удовольствием растерся докрасна махровым полотенцем. Вслед за ним, шатаясь и тяжело дыша, выбрался из моря охранник, сопровождавший маршала во время плавания. Протягивая командующему металлический стакан от термоса с дымящимся чаем, ординарец невольно любовался подтянутой и мощной фигурой маршала.
В тумане послышался шум мотора. Сделав лихой поворот на прибрежном песке, рядом с Жуковым остановился роскошный черный «Бьюик», с переднего сиденья почти на ходу выпрыгнул щеголеватый, подтянутый адъютант командующего — подполковник Семочкин.
— Нашел, товарищ Маршал Советского Союза! В Киеве он!.. — ликующе крикнул он вместо приветствия. И тут же торопливо добавил: — Здравия желаю!
— Согласился? — Жуков отхлебнул чаю.
— Так точно! — лихо козырнул адъютант. — Сказал, самолет не понадобится… Уже выезжает поездом.
— С остальным как?
— Все необходимые распоряжения сделаны. Крутятся как заводные!
Жуков удовлетворенно кивнул, прихлебывая чай:
— Они у меня покрутятся!.. Ладно, поехали в штаб…
За те двенадцать дней, что маршал командовал округом, одесситы уже успели свыкнуться с тем, что по нему можно сверять часы. Ровно в девять утра черный «Мерседес-Бенц», стартовав в Санаторном переулке и миновав Пролетарский бульвар, Пироговскую, площадь Октябрьской революции, Пушкинскую и Ярославскую улицы, подкатывал к подъезду здания на Островидова, 64. Так было и на этот раз. Бодрый, подтянутый маршал в белом кителе и синих брюках быстрым, упругим шагом взбежал по мраморной лестнице штаба округа на второй этаж. Дежурный по штабу доложил ему о происшествиях на территории округа — вернее, об их отсутствии, — и в кабинет командующего вошел начальник штаба генерал-лейтенант Ивашечкин с грудой бумаг, требующих подписи…
Разобравшись с текучкой, Жуков вызвал адъютанта Семочкина, Тот вырос перед шефом, словно талантливая иллюстрация к поговорке «Стань передо мной, как лист перед травой».
— Ну как там… эти? — поинтересовался командующий. — Пришли?
— Так точно, товарищ Маршал Советского Союза.
— Ну запускай…
…Невыспавшееся за ночь военное и партийное руководство Одессы снова сидело за длинным столом в жуковском кабинете. Только теперь в окна весело ломилось солнце июньского утра. У всех присутствующих, кроме самого Жукова, были помятые, угрюмые лица.
— Ну? — бодро вопросил маршал, осматривая ряды подчиненных. — Надумали, как одним махом накрыть всех воров Одессы?
Ответом было мрачное молчание.
— Не знаете? — ернически поинтересовался командующий. — А вот я знаю.
— Потому как, — он неожиданно перешел на одесский выговор, — трэба голову иметь на плечах, а не тухес!
Кто-то из начальства помельче робко хихикнул. Остальные продолжали пришибленно молчать, чувствуя, что жуковский юмор скоро сменится знакомой жуковской яростью.
— Разучились шевелить мозгами?! — начал оправдывать ожидания маршал. — Языки проглотили?! Есть хоть один с живым голосом?!!
Взгляд Жукова вновь метлой прошелся по лицам присутствующих. И вдруг словно споткнулся…
— А где этот… биндюжник из УГРО, который мне нахамил?.. Гоцман где?.. Я что, тихо спрашиваю?!
Присутствующие молчали. Наконец, поняв, что вопрос обращен главным образом к нему, с места поднялся начальник УМГБ по Одесской области:
— Товарищ Маршал Советского Союза, Гоцман арестован сегодня ночью… Как участник антисоветского заговора.
На лице Жукова загорелись красные пятна. Он ткнул пальцем в полковника МГБ:
— На каком основании?!
— Товарищ маршал… — пробормотал тот. — Но… Гоцман же публично сравнил ваши действия с действиями немецко-фашистских оккупантов… И к тому же…
— При чем тут сравнил или не сравнил?! — Жуков в ярости ахнул кулаком по столешнице. — Я, мать твою, отдавал приказ его арестовывать или нет?!
— Никак нет…
— Тогда на каком основании?
Полковник МГБ молчал, понурив голову.
— Ты хочешь, чтобы я прямо сейчас позвонил в Москву Абакумову и сообщил ему, как ты тут своевольничаешь? Ты хочешь сегодня же вечером поехать командовать оленями в тундре, да?!
Такая перспектива явно не устраивала полковника. Он побледнел, перевел дыхание.
— Тогда вот тебе телефон, — Жуков щедрым жестом протянул ему телефонный аппарат, — звони и отдавай приказ немедленно освободить Гоцмана… А мы все послушаем.
Бледный как полотно полковник взял телефон и негнущимся пальцем набрал несколько цифр…
Утро, побудка в шесть, раздача еды, людские голоса — все это проходило мимо сознания Гоцмана. Его пытались расспрашивать, кто-то утешал, кто-то убеждал, что все это ошибка и обязательно разберутся и отпустят, но он, в своем испачканном и закапанном кровью белом кителе, молча и неподвижно смотрел прямо перед собой. Времени у него теперь было много…
Ему вспомнился первый задержанный им преступник. Звали его старинным, редким именем Зиновий, а фамилия была самая простая — Прохоров. Был Зина Прохоров обыкновенным вором-гастролером, в Одессе появился в январе тридцать пятого года. Гоцман помнил тот год очень хорошо, тогда сильно болела Анечка, и Омельянчук помогал доставать для нее лекарства, даже в Киев ездил… Ну вот, и этот самый Зина Прохоров увел тогда чемодан у интуриста, полковника греческой армии, приезжавшего в Одессу навестить престарелую тетку. Увел ювелирно, в тот самый момент, когда грек садился в извозчичью пролетку на Тираспольской площади…
Был скандал, готовый перейти в разряд международных— грек оказался чуть ли не флигель-адъютантом самого президента. Смешно топорща редкие усики, он кричал, что будет писать в Москву наркому внутренних дел Ягоде и самому Сталину. И тогда Омельянчук сказал Гоцману со вздохом:
— Ну шо, Давид, принимай дело…
В те годы авторитет Давида в Одессе был поменьше, чем нынче, и ему пришлось-таки побегать. Только на пятый день у барыги на 11-й станции Большого Фонтана всплыл несессер из полковничьего чемодана, а еще через два дня Гоцман взял Зину Прохорова за руку в тот самый момент, когда тот садился в поезд Одесса — Москва. Носильщик, нанятый Прохоровым, отдуваясь, нес на плече большой, зашитый в серую неприметную холстину ящик… Все вещи, кроме несессера, оказались на месте. В том числе и паспорт грека, из-за отсутствия которого он не мог покинуть Одессу…
В удушающе жарком июне 1942 года во время очередного налета «юнкерсов» на Севастополь Гоцман был тяжело контужен. Очнулся оттого, что кто-то тащил его на себе. В голове звенели колокола и били неслыханные барабаны, но закопченное и запачканное землей лицо человека, который его тащил, показалось Гоцману смутно знакомым.
— Не узнали, товарищ капитан?.. А я вас так крепко запомнил… Ловко вы меня тогда с этим буржуйским чемоданом размотали… Я уж думал, щас в Москву приеду, барахлишко иностранное позагоняю… А тут вы…
Ничего сказать красноармейцу Зиновию Прохорову Давид не успел, потому что вновь потерял сознание. А погиб Прохоров на его глазах. Его смыло волной за борт лидера «Ташкент», который эвакуировал раненых из Севастополя…
В дверях с металлическим лязгом откинулся лючок. Разговоры невольно смолкли, все подняли глаза. Только Гоцман продолжал смотреть прямо перед собой.
— Который тут Гоцман? — рявкнул сквозь отверстие конвойный.
Давид поднял глаза. Камера — не меньше полусотни людей — смотрела на него.
— С вещами на выход…
Тяжелая дверь захлопнулась за Гоцманом.
— Все, теперь уж с концами, — пророчили пессимисты.