ны убежать подальше от телеги с чаем. Они сцепились руками и поддерживали друг за друга, поскальзываясь на замерзшей мостовой. Вскоре в груди у них начало жечь. Когда перед ними возник железнодорожный мост, они заскочили под его едва различимую арку и замерли, прижавшись к прокопченной стене, и закашлялись, пытаясь отдышаться, и смотрели, как к ним, вихрясь, ползет туман, как будто это он, а не возница, следовал за ними по пятам.
Дыхание их постепенно выровнялось, но, отдышавшись, они осознали, что потерялись. Бриджет сказала, что, когда станет светло, нужно будет либо найти омнибус, либо пойти в сторону Болдока пешком. Им нужно просто двигаться на север, следя, чтобы солнце оставалось справа, и ориентироваться на почтовые столбы. Но от осознания, что они потерялись, им стало дурно, и, когда сверху скрежеща проехал поезд, от чего задрожал весь мост, они поняли, что оказались в мире, где их могло погубить нечто неведомое. В этот момент на дальнем конце моста туман засеребрился и начал светлеть, девочки догадались, что это слабое зимнее солнце пытается пробить себе дорогу.
Воздух, которым они дышали, пах чем-то, сгоревшим дотла. И воздух этот не стоял на месте. Он двигался в каком-то странном ритме, словно тонкий черный шарф, который реял у них под носом, а затем внезапно пропадал, открывая им путь дальше. Солнце поднялось, и теперь они видели, что идут на север по широкой дороге, по которой навстречу им промчалось несколько колясок, кативших в Лондон за деньгами мужчин в цилиндрах, и по которой лоточники, простоволосые, но сильные, торопливо везли свои тяжелые ручные тележки.
Лили и Бриджет вскоре захотели пить. Вдоль некоторых участков дороги вода привольно струилась по широким сточным желобам, и девочки обсудили, можно ли остановиться и попить ее, но Лили сказала, что не стоит, ибо вода отравлена отходами и им от нее станет плохо, зато потом, на выходе из города, они наверняка найдут родник или чистую реку.
Теперь они, кажется, понимали, что никакой омнибус не приедет, что времени на путь до Болдока у них совсем немного и что за днем наступит ночь, а вместе с ней придет мороз, и их, возможно, ждет конец. Они высматривали какого-нибудь лоточника, который шагал бы в другую сторону, надеясь умолить его подвезти их в своей ручной тележке, но ни один не шел туда, куда шли они. Все стекались в Лондон. Девочкам ничего не оставалось, кроме как идти вперед, и когда туман рассеялся, они увидели, что дорога впереди сужается и проходит между живыми изгородями и деревьями, и Бриджет сказала, что это хороший знак – значит, город уже позади, а впереди Болдок, отыскать который несложно: сначала некоторое время шагаешь по полям, а потом начинаешь высматривать шпиль церкви и горстку черепичных крыш: если ты их видишь, значит, ты уже почти на месте.
Ноги у них заныли, они присели на влажную обочину у дороги и нарвали травы, чтобы высосать из нее росу, и пока они облизывали травинки, невдалеке от них остановилась овечка и посмотрела на них. Шерсть у нее свалялась, она нуждалась в стрижке, и морда у нее была чумазая и глупая. Она не шелохнулась, когда Лили поднялась на ноги и направилась к ней. Она протянула руку и ласково заговорила с ней, как Перкин Бак, тихонько присвистывая, говорил со своими только объягнившимися овцами. Животное не отпрянуло, когда она подошла и взяла его за уши – как делал Перкин, – а затем повела его к Бриджет.
– Бедняжечка. Отпусти ее. Видишь, как она обросла шерстью? – сказала та.
– Нет, – сказала Лили, – мы возьмем ее с собой. И если ночь наступит прежде, чем мы доберемся до мистера и миссис Инчбальд, то мы найдем сарай, ляжем рядом с овечкой, и нам будет тепло.
Бриджет поначалу насмешила мысль о путешествии с овцой, но, увидев, с какой нежностью Лили гладит ту по голове, она спросила:
– Хочешь, чтобы она была нашим питомцем?
– Да, – сказала Лили. – Почему бы и нет? Овца послушнее собаки. Она идет по прямой, ты идешь за ней следом. Можем придумать ей кличку.
– Какую кличку?
– Кличка должна быть звучной. Можем назвать ее Бесси, это сокращенное от «Элизабет».
– Это же коровья кличка, разве нет? А может, Берти[8]?
– По-моему, это девочка, Бриджет, овечка. У барашков есть рога.
– Не важно. Берти – хорошее имя.
– Ладно, – сказала Лили. – Пусть будет Берти.
Они с трудом побрели дальше, и Лили разговаривала с Берти, чтобы та шла рядом, и вскоре они почувствовали, что с овечкой им, как ни странно, веселее, и порадовались, что идут на север уже втроем, под бледным зимним солнцем уходя все дальше от заточения в госпитале.
Когда дорожка привела их к деревянному мосту, они остановились и увидели, что из узкой трубы под ним течет струя прозрачной воды, и спустились по крутому склону, спихивая Берти первой, и подошли к этой струе, и зачерпнули ледяной воды, и пили, пили, и овечка тоже пила и дрожала.
Они пошли дальше. Тряпичные туфли их изорвались. Берти мелко трусила рядом. Через некоторое время они вышли к серой яблоне, которая уже лишилась листвы, но все еще была увешана желтыми яблоками, что съежились от первых заморозков, однако кислой плоти их по-прежнему хватало на укус-другой. Девочки потрясли дерево, и яблоки осыпались к их ногам. Поев, они набили ими и карманы. Берти своим грязным носом сначала катала плоды по кругу, а потом принялась их пожирать, выпустив из клочковатого зада смешной каскад черных комочков, почти таких же крупных и округлых, как и яблоки.
– Я люблю Берти, – сказала Бриджет.
– И я люблю, – сказала Лили.
День показался им очень коротким. Приход сумерек напомнил Лили о зимних вечерах на ферме «Грачевник», когда она помогала Перкину Баку мыть и смазывать колеса его телеги в сарае, а крысы, сновавшие в завалах всяческого хлама, внезапно превращались в невидимок. Тогда она переводила взгляд на выход из сарая, желая убедиться, что небо все еще на месте, но через несколько секунд исчезало и оно, и Перкин говорил, что пришло время выпить чаю, но на пути домой их тени тоже исчезали, словно хозяева их больше не ходили по земле.
Бриджет и Лили долго шагали в темноте, разглядывая одинокие звезды в небе. Их животы разнылись от съеденных желтых яблок, и им хотелось лечь и отдохнуть, но они все шли и шли вперед в своих разорванных туфлях. Воздух был стоячим и холодным. Примерно через полчаса до них донесся знакомый звук – женские голоса, слившись в песне, прославляли Бога. Лили придержала Берти, они замерли на каменной тропе и прислушались. Церкви видно не было. Казалось, что поют деревья. Но впереди вдруг что-то загорелось, и этот свет выхватил из темноты горбатый силуэт большого дома.
По-прежнему придерживая Берти, они решительно зашагали в ту сторону. Чем ближе они были к этому дому, тем больше обе жаждали найти приют – чтобы кто-нибудь там сжалился над ними, накормил их и согрел.
Пение прекратилось. Перед ними высилась деревянная дверь, усеянная железными шляпками гвоздей. Рядом, воткнутый в толстое металлическое кольцо на стене, горел факел – именно его свет привлек их сюда. Бриджет встала на цыпочки и изо всех сил постучала в дверь.
Наверху рядом с дверью была железная решетка. Девочкам не хватало роста, чтобы достать до нее, но вскоре они услышали приближающиеся шаги. Они отошли в сторону и стали ждать. За решеткой возникло лицо монахини, подсвеченное вяло горевшей свечой, сморщенное под платом, как съежившееся на морозе яблоко, с бегающими туда-сюда глазами. Она пыталась разглядеть, кто там за дверью, но ничего не видела из-за темноты.
– Кто там? – спросила монахиня.
Лили почувствовала, как задрожала Берти, и долгий вопль, который она издала, был очень жалостливым. Услышав нежданный крик овцы, монахиня изумленно спросила:
– Томас? Ты ли это? Покажись. Я не открою, пока не увижу тебя.
Лили посмотрела на Бриджет – они задумались, кому из них заговорить и что сказать. Очерченное решеткой лицо монахини, которое глядело с испугом, казалось им чем-то жутким, поэтому им захотелось уйти, но мысль о еде и крове не давала им сдвинуться с места.
Лили взяла Бриджет за руку и сказала:
– Сестра, мы заблудились в темноте. Мы пытались добраться до Болдока, но не понимаем, куда идти.
– Болдок? – удивилась монахиня. – О чем это вы? Я вас не вижу. Вы дети?
– Да. Нам всего семь, – сказала Лили. – Откроете нам, пожалуйста?
– Вас там семеро, говорите? И что там за животное кричит? Здесь все-таки священная обитель нашего ордена…
– Нас не семеро, – сказала Лили. – Нас всего двое, и с нами питомец. И мы умираем от холода. Пожалуйста…
– Я вас все еще не вижу. Покажитесь.
Они шагнули в сторону, чтобы быть поближе к свету факела. За спинами их поднялся ветер, из-за чего кроны платанов закачались в свете звезд. Дверь приоткрылась, и за ней обнаружилась монахиня в длинном одеянии и с догорающей свечой в руке. Опасаясь, что она захлопнет перед ними дверь и они вновь останутся ни с чем, Лили и Бриджет проскочили мимо нее, утянув за собой и Берти. Увидев овцу, монахиня в ужасе отшатнулась, словно Берти была львом.
– Господи, помилуй! – воскликнула она. – Это что еще такое?
Берти все блеяла и, высвободившись из хватки Лили, которая держала ее за уши, принялась бегать кругами по помещению, в котором они очутились – это был огромный холл с каменными стенами.
Лили припустила за ней следом, а Бриджет залилась смехом, и эти непривычные звуки вскоре привлекли в комнату не то пять, не то шесть послушниц, которые теперь стояли и в замешательстве наблюдали резкую перемену в привычной обстановке, в остальное время совершенно предсказуемой.
В огромном помещении тлел камин, все еще отдававший тепло, и Бриджет подошла к нему, опустилась на колени рядом и вытянула заиндевевшие от холода и зудевшие от сока желтых яблок руки. Но почти сразу монахиня, которая открыла им, рывком поставила ее на ноги, и красно-белый чепец был сдернут с ее головы.