единственное доброе дело, которое он совершил.
– Почему он так говорит?
– Ну, в этом есть своя правда. Он говорит, что его работа по большей части состоит в том, чтобы смотреть на мертвецов, – на тех, кого уже не спасти. Но вас он спас.
Лили не совсем понимает, что именно Джойс Тренч ожидает от нее услышать. При упоминании мертвецов ее бросает в жар. Она оглядывает маленькую гостиную, гадая, можно ли открыть окно, за которым сейчас снегопад. Сильно пахнет луком, и Лили чувствует, как снова подступает привычная тошнота: тихо накатывает, отходит и врывается, затапливая все. Ей хотелось бы попрощаться и уйти, но Джойс так пристально за нею наблюдает, словно это она, а не ее супруг – проницательный суперинтендант.
– И знаете, он вас не просто спас, – говорит Джойс. – Он потом не раз приходил в госпиталь Корама. Ему хотелось познакомиться с вами. Посетители платят, чтобы посмотреть, как трудятся дети, вы сами это знаете. Но заговаривать им с ними не дозволяют. Он сообщил попечителям, что это он вас спас, и попытался получить особое разрешение, чтобы встретиться с вами лично, но в госпитале ему отказали. Они не поняли, как дороги вы ему были.
Сэм Тренч кричит из кухни, что лук готов и он сейчас подаст обед. Лили занимает свое место за столом и делает глоток имбирного вина, надеясь, что тошнота утихнет. Но когда перед ней ставят тарелку с дымящимся рубцом, она понимает, что эта битва проиграна. Она молча встает и идет к двери. Она выходит на улицу, и ее рвет прямо в снег.
Она говорит Джойс и Сэму, что пойдет домой. На их лицах вспыхивает тревога. Тарелки с луком и рубцом возвращаются на кухню.
Лили идет за своим пальто, извиняясь за то, что случилось, а себя убеждает, что эта тошнота – кара за ее нескромную надежду на томление во взгляде Сэма Тренча. Но Джойс не позволяет ей уйти.
– Но, дорогая, вам нехорошо, – говорит она. – Вы бледны, как привидение. Отдохните часик наверху, и потом Сэм проводит вас домой.
Лили думает лишь о том, чтобы оказаться у себя на Ле-Бон-стрит, о сне в тишине и одиночестве, но ноги ее, кажется, слабы, слишком слабы и не вынесут холода, и она разрешает Джойс проводить себя наверх по узкой лесенке до спаленки, где стены выкрашены в зеленый.
Джойс откидывает пуховое одеяло с узкой деревянной тахты, и вид этого маленького царства покоя настолько заманчив, что Лили сразу же начинает расшнуровывать ботинки. И когда она ложится и Джойс накрывает ее пуховым одеялом, Лили кажется, что это самое уютное место, в каком ее телу доводилось бывать с тех пор, как много лет назад она попрощалась со своей кроваткой на ферме «Грачевник». Она закрывает глаза. Она слышит, как задергивают оконные шторы. Затем чувствует ладонь Джойс у себя на лбу.
– Я знаю, – шепчет Джойс, – что жизнь у вас нелегкая.
Лили молчит. Ей хочется спросить: «Откуда тебе – той, кого я вижу впервые, – знать что-либо о моей жизни? Сэм что, давно за мной следит? Видел ли он меня в тот самый день, когда я вышла с Ле-Бон-стрит, а потом вернулась обратно и заползла в подвал, и знание о том, что я натворила, вселяло в меня такой восторг и такой ужас, такую радость и такой страх, что я была слаба, как брошенный младенец? Сказал ли он тебе, что подозревает меня в ужасном злодеянии?»
Ласковая рука Джойс гладит ее по волосам, все еще влажным после происшествия в снегу. Во взгляде женщины Лили видит одно лишь сочувствие. Что-то в ней воскрешает в памяти заботу Нелли Бак.
– Поспать сумеете? – спрашивает Джойс Тренч.
– В этой комнате очень уютно, – говорит Лили. – Здесь раньше была детская?
Джойс отнимает руку и кладет ее на колени. Она отводит взгляд на миг, а затем говорит:
– Это должна была быть детская, но мне и Сэму не посчастливилось… мы не смогли… нам не суждено…
– Ох, – произносит Лили.
– Сэм только один раз в жизни держал в руках младенца – когда нес вас через весь Лондон. Теперь поспите, если сможете. И, может, отдохнув, попробуете ложечку пудинга с джемом?
Проснувшись, Лили понимает, что тошнота ее прошла. Она чувствует, что отлично выспалась впервые с той самой ночи. Ей кажется, что даже ее сердце ненадолго обрело покой.
Стоит глубокий вечер, и на улице темно и очень тихо, и Лили думает, что там, должно быть, снова снегопад, и представляет, как снег ложится холмиками и комками на ветви деревьев и изредка соскальзывает наземь, как на просеке, которая вела от фермы «Грачевник» к деревне Свэйти. Она не шевелится. Она вдруг понимает, что каждой частичке ее тела тепло и хорошо, и ей хочется быть в этом состоянии, в тишине этой комнаты как можно дольше.
Приходит Джойс Тренч – со свечой и блюдцем пудинга с джемом. Она ставит эти предметы возле кровати, наклоняется над Лили и бережно касается ее волос. Лили спрашивает, который час и не идет ли снова снег, и Джойс ей отвечает, что почти шесть и что снега «навалило, и прекращаться он, похоже, не желает». А затем говорит:
– Мы с Сэмом поговорили. Мы думаем, что сегодня вам лучше переночевать у нас, а утром Сэм проводит вас до работы.
– Спасибо вам, – говорит Лили. – Спасибо.
После этого она закрывает глаза и отчаливает в еще один волшебный сон, в котором нет привычных ей кошмаров. И есть нечто странное, но чудесное в том, что, даже пребывая в столь глубоком забытьи, ее разум как-то понимает, что он находится во сне, и не желает его покидать, осознавая, насколько сильно он нуждается в отдыхе.
Она просыпается перед самым рассветом, когда черный дрозд за окном, сидя на усыпанном снегом дереве, заводит свою песню. Она вспоминает, как Перкин Бак объяснял ей, что птицы поднимают «шум» (он никогда не называл это «пением») не потому, что радуются приходу дня, как считают многие, но для того, чтобы «предупредить о нем и приготовиться к бдению без устали, которое они должны нести, пока светло». Она лежит не двигаясь, слушает дрозда и думает о том, что ежедневно должна бдеть сама себя, стараясь не выказать своей вины, и как с каждым днем эта мучительная надобность держать безгрешное лицо отравляет и мало-помалу убивает ее.
Она пытается отбросить эти мысли и чувствует, что дарованный ей дивный сон придал ей свежих сил. Сегодня она как следует поработает у Белль. Она приложит все свое усердие, чтобы сделать парик для Виолетты – последний ее парик, где волосы редки и выпадают, тот, в котором она будет в последней сцене, когда стоит возле окна и смотрит на толпу на улице и видит… или ей кажется, что видит… любовника, с которым ей пришлось расстаться, идущего в сторону ее дома…
За оконцем в двери появляется свет, и к Лили тихонько стучат. Дверь открывается, и за ней, резко очерченный в дрожащем свете коридорной газовой лампы, стоит Сэм Тренч. Он в форме суперинтенданта, готов отправиться на работу. Он не заходит в комнату, только стоит на пороге, придерживая дверь.
– Лили, – говорит он, – Джойс послала меня узнать, хватит ли у вас сил, чтобы спуститься в кухню и выпить чаю с оладьями.
– Да, – отвечает Лили.
– Мы надеемся, что вам хорошо спалось.
– Спалось чудесно. Эта комната напоминает мне ту, что была у меня в детстве, когда я жила в Суффолке. Разве что пухового одеяла на кровати у меня там не было, а только маленькое вязаное.
Сэм Тренч стоит истуканом – как всегда стоял в церкви – и смотрит в сумрачную комнату, а за спиной у него волнуется и мерцает белое пламя газовой лампы. Он молчит. И Лили дивится этой его неподвижности и безмолвию, и гадает, не отточил ли он эти навыки благодаря своей профессии; не тот ли он, кто терпеливо ждет и ничего не говорит, сверлит своим неотступным взглядом ту, что виновна, и ждет, когда она расколется и признается в содеянном.
Лили расчесывает волосы и умывается. Она уснула в своем шерстяном платье, и юбка измялась. Она думает, что сейчас, наверное, похожа на беспризорницу, нашедшую для себя какое-то временное пристанище в укрытом снегом мире, но изменить это она не в силах. Перед тем как уйти, она оглядывает маленькую комнатку с зелеными стенами. Расправляет пуховое одеяло и с нежностью проводит по нему рукой, будто увидела под ним себя саму и хочет сказать себе спящей: здесь тебя ждет мирный сон без кошмаров, без гнева и без страха.
Она спускается в гостиную, где Джойс разливает чай и подает ей блюдо с домашними оладьями, и впервые за долгое время Лили чувствует голод. Она ест свою оладью, как истощенное дитя, – в страшной спешке и роняя крошки себе на грудь. Она поднимает глаза и видит, что Джойс и Сэм Тренч смотрят на нее и улыбаются. Пока она отряхивает крошки с платья, Джойс придвигает к ней оставшиеся оладьи и говорит:
– Сэм сказал мне, что о вас, кажется, некому позаботиться. Это правда?
Лили, потянувшись было за еще одной оладьей, убирает руку. Она начинает рассказывать, как Белль Чаровилл наконец согласилась оставлять дверь в свой кабинет открытой, чтобы до постижеров доходило тепло от ее печки, и у Белль, пусть и владычицы в этом маленьком мирке, золотое сердце, и она подбадривает своих девушек остротами и смехом…
Джойc, бросив взгляд на Сэма, говорит:
– Имя Белль Чаровилл известно всему Лондону, Лили. Я слышала, что она весьма очаровательна, но вам не стоит полагаться на нее.
– Да, – говорит им Лили, – и я не полагаюсь. Я не жду, что кто-то будет обо мне заботиться.
И снова Сэм с Джойс обмениваются взглядами. Затем Сэм откашливается и говорит:
– Мы с Джойс поговорили вчера ночью. Мы увидели, как вам нехорошо и как вы исхудали, и я сказал Джойс: «Однажды, много лет назад, я спас Лили и думаю, что она вновь нуждается в спасении». И Джойс сказала, что опасается, не случилось ли с вами недавно чего-то дурного, и…
– Нет, – быстро отвечает Лили. – Ничего дурного со мною не случалось.
– Что ж, это хорошо, но, может быть, вы испытали ужас или горе, о которых не хотите говорить. Такое нередко случается с девушками вашего возраста. И мы бы ни за что не стали лезть в вашу жизнь, но…