– Да это просто половая тряпка. Тебе пора на выход, Лили, иначе тебя ждут наказания, и на сей раз они будут куда строже.
На следующий день Лили вызвали к капеллану. У него был добрый голос, и двигался он медленно и осторожно. Он предложил Лили сесть в большое кресло, и она послушалась его и, болтая в воздухе ногами, не достававшими до пола, ждала, когда он заговорит.
Он сообщил ей, что Бриджет О’Доннелл мертва. Она умерла в свой восьмой день рождения.
– Увы, это одна из тех смертей, от которых Господь наш приходит в гнев, поэтому обсуждать мы ее долго не будем и на святой земле похоронить ее не сможем. Но я решил, что тебе, как ее подруге, следует знать, что произошло, – сказал он.
Лили ничего не отвечала. Из ее разума исчезли все слова. Она только смотрела на капеллана и разглядывала его серую шею над белым воротничком и нечто в этой серости, похожее на яйцо и ходившее вверх-вниз, когда он говорил.
– Она повесилась, – сказал капеллан. – Она пошла в ткацкую мастерскую, забралась на стул и привязала один конец длинного шарфа к раме станка, а другой затянула на шее. Потом она отпихнула стул. К сожалению, та вязаная вещь оказалась недостаточно плотной, чтобы сломать ей шею, но задохнулась она очень быстро. Мы молимся в надежде, что она не сильно мучилась.
Лили больше не могла смотреть на капеллана. Было что-то в его бледной сухости, от чего ей стало тошно. Она опустила взгляд на свои руки и осознала, какими вялыми, и розовыми, и бесполезными они были, не занятые спицами и пряжей. Она все думала о том, как те часы, что она провела, трудясь над шарфом, приносили ей тупое умиротворение, которого хватило на сотню дней и даже больше, и как за эти считаные минуты рядом с капелланом это умиротворение растворилось в воздухе.
Одежда: отсутствует
Подтверждение. Лили должна была найти подтверждение тому, что Френсис Куэйл была ее матерью – или не была ею. Мать, которую она вообразила себе, не имела ничего общего с этой женщиной.
Она часами разглядывала гипсовую Марию. Мария, Богородица, Божья Матерь, Владычица небесная. У Френсис в Доме спасения было столько одинаковых Марий, словно она верила, что все они искупят содеянное ею и она будет прощена.
Прощена кем?
До того, на протяжении всей своей недолгой жизни, Лили все-таки верила, что когда – или даже если – она найдет свою мать, то простит ее. Она простит ее, и мать раскается, и между ними, может быть, возникнет некая приязнь. Теперь же Лили понимала, что если матерью ее окажется Френсис Куэйл, пропойца, которая притворяется набожной, обманом наживается на суеверных одиноких людях… если такова истина, то она не сумеет ее простить; ей придется сбежать оттуда и никогда больше туда не возвращаться.
Она отправилась с визитом к попечителям Госпиталя для найденышей.
Поднимаясь по ступеням госпиталя, Лили дрожала. Из-за спины до нее долетали голоса ребят, игравших во дворе, и она думала о том, что звуки детской беготни и уличных забав всегда считались чем-то милым, словно эти маленькие люди были счастливы и беззаботны и истина о горестном их положении была пока еще скрыта от них, но она-то знала, что дело обстоит совсем не так. Им было ведомо, что они – дети «недостойных». Им было ведомо, что живы они только милостью чужих людей – их благодетелей.
Лили старательно нарядилась для этого визита, надела свое лучшее синее пальто, чепец и чистые ботинки. Ее провели в кабинет попечителей, где двое бородатых мужчин окинули ее ледяным взглядом, и, когда она представилась, один из них поднес монокль к глазу, пристально рассмотрел ее сквозь монокль и сказал:
– Лили Мортимер. Ты частенько доставляла нам хлопоты, да? Так ведь? Ты ведь одна из тех… э-э… неугомонных.
– Да, сэр.
– Но ты все же, насколько мне помнится, устроилась в подмастерья к изготовителю париков. Или я с кем-то тебя путаю?
– Да, я работаю под началом Белль Чаровилл в «Лавке париков», сэр.
– Хорошо. И ты справляешься с этой работой?
– Да, справляюсь, – сказала Лили. – Благодарю вас. Все те уроки шитья, какие я здесь получила, очень пригодились мне в работе с париками.
– А-а. Стало быть, мы наделили тебя весьма ценным даром, не так ли?
– Не знаю, сэр.
– Не знаешь? Разумеется, так оно и было. И ты сейчас способна зарабатывать на жизнь. Мы полагаем, ты довольна своей нынешней работой?
– Мисс Чаровилл очень добра ко мне, сэр.
– К тебе ведь и здесь относились с добротой, разве нет? Несмотря на твою попытку сбежать.
– Не помню, сэр.
– Все ты помнишь. Ты только что признала, что обучение, полученное здесь, очень тебе пригодилось. Мы надеемся, что однажды ты оглянешься в прошлое и поймешь, какую милость тебе оказали. Разве я не прав?
– Я не знаю.
– Ну что ж. Знавали мы немало таких же, не способных испытывать благодарность. Но не будем больше об этом. Позволь узнать, зачем ты пришла к нам?
Она знала, что такое дозволено. Молодые люди, выросшие в госпитале Томаса Корама, иногда приходили и выспрашивали сведения о себе, которые успели позабыть или которых вообще не знали. У них не уточняли, зачем им это. Они просто обращались за этими сведениями, и, поскольку учет в госпитале велся очень строгий, их обычно находили. Лили попросила показать ей мешок.
Ей велели подождать за дверью, пока клерк ходит вниз и ищет нужную страницу в книге учета, куда записывалось все и обо всех. Она сидела на скамье в знакомом коридоре, прислушиваясь к звукам, эхом отражавшимся от стен, чувствуя запах воска, которым натирали здесь полы, испытывая радость от того, что она сможет беспрепятственно выйти за ворота после того, как ей покажут метрику.
Снаружи звякнул колокольчик. Лили встала и выглянула в большой двор, где мальчики и девочки выстраивались в шеренги после того, как отведенное на игры время истекло, и увидела, как послушно они отряхиваются, натягивают свои форменные чепцы и кепки… сколько же детей… сколько же найденышей. И вот тогда ей на глаза попалась сестра Мод. Она вышла из здания и направлялась к шеренгам детей. С ней была девочка лет девяти-десяти, и сестра Мод подталкивала ее вперед, сдавив ей шею своей властной рукой так, что голова девочки смотрела вниз. Лили не сводила с нее глаз. Одного лишь взгляда на то, как сестра Мод помыкала этим ребенком, хватило Лили, чтобы осознать: некогда случившееся с нею, «мисс Негодницей», происходило снова. Лили привыкла думать, что, когда она наконец выбралась из госпиталя на свободу и поступила в подмастерья к Белль Чаровилл, все это закончилось, но теперь ей стало ясно, что ничто не закончилось; сменилась только жертва.
Сестра Мод втолкнула девочку в одну из шеренг, и Лили увидела, что ребенок плачет. Ей хотелось подбежать к ней и сказать: «Я знаю, что ты чувствуешь. Я все понимаю. И как-нибудь – клянусь своей жизнью – я положу этому конец». Но как же «положить этому конец»? Годы шли, а она по-прежнему была здесь – Гадюка Мод с жестоким сердцем. Она по-прежнему была здесь, ничем не отличаясь от прежней себя, и своей короткопалой ладонью сжимала шею девочки, ведя невинное существо к страданиям и унижению. И мог ли хоть кто-нибудь что-то с этим сделать?
Когда клерк вернулся, Лили отошла от окна, и ее позвали обратно в кабинет к бородачам, чьи имена она должна была бы знать, но позабыла. Увесистая книга учета лежала на лакированном столе, и тонкая рука клерка указала Лили, откуда следует читать:
Новорожденный младенец, женского полу
Одежда:отсутствует
Особые приметы:рана на левой ступне; мизинец оторван
Имя при крещении:Лили
Наблюдения:дитя было завернуто в мешок
Лили не сводила глаз с выцветших букв. Клерк отступил и раскрыл сверток с чем-то тяжелым и дряблым, завернутым в грубую бумагу, и положил его рядом с книгой учета. Это был мешок. От времени он потемнел, но на нем все еще были видны коричневые пятна в тех местах, где кровоточила ее нога, и резкий запах, впитавшийся в волокна мешковины, таившийся во тьме почти шестнадцать лет, вдруг снова выбрался наружу.
Тот бородач, что вынуждал ее признать ту доброту, которую к ней проявили в госпитале, – чье имя Лили все же вспомнила: мистер Хадсон, – откашлялся, будто у него в горле першило от этого запаха, и сказал:
– Прискорбное начало жизни, Лили. Бедное дитя. Наверное, поэтому ты была так неугомонна? Но факт есть факт: тебя спасли и принесли в госпиталь. И за это нам всем стоит возблагодарить Господа. Мы тебя спасли.
– Кажется, меня спас тот констебль, – сказала Лили. – Он рисковал своей жизнью…
– Разве? Правда? Но ведь это мы согрели и выкормили тебя. По-настоящему твоя жизнь началась в этих стенах.
Лили дотронулась до мешка. Она спросила, можно ли ей взять его в руки. Материя была грязной и жесткой. Раскрыть его оказалось нелегко, поскольку края слиплись так, будто минувшие годы накрепко их запечатали. Но наконец ее рука проникла внутрь, и пальцы нащупали то, что она ожидала там найти: охапку волос. Ей хотелось поднести их к свету, рассмотреть их спустя все эти годы, но она не желала делать это на глазах у бородачей. Она заметила, что в записи о ней про волосы не сказано ни слова, как если бы никто не помнил, что они некогда лежали там, поэтому она решила, что волосы по праву принадлежат ей и она может делать с ними все, что ей угодно.
Когда Лили сообщила бородачам, что хочет «ненадолго» взять с собой мешок, они ошарашенно уставились на нее.
– Это жуткая, грязная вещь, – сказал мистер Хадсон. – Совсем не похожая на те, что обычно оставляют вместе с подкидышами. Я предлагаю просто избавиться от нее. Позволь нам сжечь мешок, а сама постарайся обо всем этом забыть.
– Да, – отвечала Лили. – Я бы хотела «обо всем этом забыть», но мне сначала нужно показать его кое-кому. Затем я принесу его обратно, и вы сможете его сжечь.