волки. Они воют, почуяв запах женщины, они преследуют ее, а потом обращаются с ней, как с куском мяса, – как с бедной Виолеттой в опере, которую нам предстоит услышать. Но мне бы не хотелось, чтобы то же случилось и с тобой. Ты достойна куда лучшей доли.
Белль сцепляет свою руку, увешанную золотыми и серебряными браслетами, с рукой Лили и притягивает ее к себе, как любящая мать притянула бы к себе любимую дочь, и Лили приходит мысль признаться Белль в том, что произошло между ней и Сэмом Тренчем, рассказать о моменте, который должен был остаться только в ее мечтах, но неожиданно случился наяву. Ей хочется сказать: «Есть один женатый мужчина, гораздо старше меня, и жена его добрая женщина, которая ничем не заслужила горя, и он пришел ко мне, и я позволила ему себя обнять, и это было самое приятное чувство, какое я испытывала в жизни. И мне хотелось, чтобы так было всегда: моя голова у него на груди, а его руки стиснули меня в объятиях». Но потом она решает, что рассказать об этом странном и сильном чувстве, которое явно должно остаться тайной, – значит, предать и само это чувство, и Сэма Тренча, поэтому она молчит.
Маэстро Ардитти, длинной шее которого выпала нелегкая задача удерживать его подбородок над жестким белым воротничком и белым галстуком, приветствует прибывающих зрителей со всею пылкостью, на какую способно его трусливое сердце. Он раскланивается и совершает пируэты, и смеется, и поправляет манжеты, и умудряется сохранять на своем привлекательном лице уверенную и доброжелательную улыбку, но трепещет при этом, словно птаха. Хороша ли его постановка «Травиаты» настолько, насколько – иногда – ему кажется, или есть в ней нечто предсказуемое и вторичное? Сумеет ли она заворожить и соблазнить или окажется тоскливой вопреки прекрасной музыке?
Именно поэтому терзаемый неведением Ардитти так рад видеть Белль Чаровилл. Если его постановка окажется провальной, то в каком-то смысле провал ждет и Белль. Она и ее произведения – часть того, что либо восхитит, либо разочарует. Поэтому он льнет к ней и шепчет:
– Помоги мне, Белль. Меня тошнит от страха. Скажи, не стою ли я на краю пропасти.
Лили стоит рядом, глядя, как Белль нежно поглаживает волосы Ардитти. Она не слышит, что Белль говорит ему, но после ее слов из его сведенной судорогой глотки вырывается смех, и тогда он говорит:
– О, ну после всего этого мы с тобой выпьем шампанского, много шампанского, правда, дорогая моя? И если все отправится в клоаку, то мы просто отправимся туда же и договоримся не расстраиваться, а, Белль?
– Конечно, – отвечает Белль. – Клоака иногда оказывается удивительно интересным местом. Гляньте-ка, маэстро, вы точно не узнаете Лили, которая работает на меня, ибо она внезапно, без всякого предупреждения, обернулась красавицей, но вы будьте джентльменом и поцелуйте ей руку.
Ардитти переводит свой тревожный взгляд на Лили. Она уже видела его, когда он заходил в «Лавку париков», но он всегда летит сквозь мастерскую прямиком в кабинет Белль, где ему показывают готовые парики, и работники для него невидимы, кроме тех редких случаев, когда они нуждаются в шлепке мухобойки. По велению Белль, он берет руку Лили и целует ее, но совершенно не понимает, кто перед ним, и вежливо бормочет:
– Пленен, мадемуазель. В отведенной вам ложе вас ждет небольшое ассорти лакомств, чтобы вам было чем усладить свой вкус во время всех этих песен на итальянском. Вы любите засахаренный миндаль?
– Судя по названию, люблю, – говорит Лили.
– О, «судя по названию»! Как это мило. Вы не пробовали засахаренный миндаль! Я без ума от вас. И ваше красное платье выглядит роскошно. У тебя ведь было такое же платье, Белль, разве нет?
– Что-то похожего цвета, да. Мне оно не шло. К моему цвету лица больше подходит розовый.
– Совершенно верно. Розовый. Именно так. А сейчас прошу меня простить, мне нужно умаслить всяких графов, баронов и баронесс, прежде чем я уйду успокаивать певцов. Пожелайте мне удачи, леди.
– Желаем, – говорит Белль. – Желаем.
Ардитти торопливо уходит. У него подтянутая выправка танцора, а походка ритмична, словно ноги его движутся в такт какой-то мелодии, играющей у него в голове. Белль провожает его взглядом и подавляет смешок, когда Лили спрашивает:
– Что вы сказали ему, когда гладили его по голове?
– О, – говорит Белль, – я сказала, что он тщеславный старый петух, который просто напрашивается на похвалу!
От такой дерзости Лили ахает, а потом начинает хихикать, и Белль присоединяется к ней. Лили разглядывает посетителей оперы в шелках, атласе и перьях и дивится тому, какими высокими они все кажутся, словно принадлежат к какой-то иной расе. Ее смех парит над ними, и она радуется, что заслужила место в этой великолепной компании, пусть и всего лишь на одну лишь ночь.
Однажды Белль пересказала своим работницам сюжет «Травиаты». Она вышла в мастерскую в конце рабочего дня с кружкой джина и приказала всем прекратить работу и послушать. Она уселась за длинный стол, на котором стояла одна лишь безликая болванка для парика, которая словно наблюдала за ней и напряженно ждала начала рассказа. Белль сделала большой глоток джина, поставила кружку около болванки и начала:
– «Травиата» – это история по мотивам романа «Дама с камелиями» французского писателя Александра Дюма, и это трагедия. Но я считаю, что в жизни все так же. Если сложить все дары и удары судьбы, большинство человеческих жизней в итоге окажутся трагедиями.
– Но не все, – сказала Присцилла, начинающий постижер. – Ваша-то жизнь не трагедия, Белль.
– Много ли ты знаешь о ней, моя дорогая? Я не буду вдаваться в подробности. Но послушайте. Вот наша героиня, Виолетта. Она женщина полусвета, красивая и молодая, но умирает от чахотки. Зная, что жизнь ей уготована недолгая, она предается исключительно легкомысленным удовольствиям. Она заявляет, что в отведенном ей на земле отрезке времени совсем не до любви.
– А ведь она права, – заметила Флер, еще одна из работниц. – Любовь – это иллюзия.
Белль пропустила эти слова мимо ушей, сделала еще глоток джина и продолжила рассказ.
– Но, – сказала она, – приняв решение не влюбляться, Виолетта знакомится с мужчиной по имени Альфредо, чья неизбывная любовь вынуждает ее изменить мнение. Он заявляет ей, что будет «свято охранять ее жизнь»[11]. И Виолетта, конечно, не может перед ним устоять. А как тут устоишь? Несколько недолгих месяцев пара купается в счастье, но Альфредо понимает, что, решившись жить с женщиной, которую настигла кара за «все, что было», с заблудшею душой, он навлек позор на свою семью. Жорж, его отец, приходит к Виолетте, когда Альфредо нет дома. Он предостерегает ее, что смыть с себя след прошлого она сможет, только пожертвовав чем-то. Она должна отвергнуть Альфредо, и тогда ее ждет «доля золотая».
– Чушь! – говорит миссис Джулия Бьюкенен, самая старшая из постижеров. – Я искренне надеюсь, что она отвечает отказом.
– Не отвечает. Жорж напоминает ей, что красота не вечна и что, когда она лишится своей, Альфредо уйдет от нее к кому-нибудь помоложе – ибо мужчины всегда так поступают.
– Божечки святы! Завел свою шарманку!
– Да уж, знаю. Надоела эта песенка до ужаса. Но что делать Виолетте? Она бросает своего возлюбленного и возвращается к прежней жизни, под покровительство одного богатого барона. Ей остается только дожидаться смерти.
На этом моменте рассказа Лили и все до одной работницы мастерской с ужасом вылупили на Белль глаза. Но ведь, хотелось им спросить, история на этом не заканчивается? Бель сделала предпоследний глоток джина, прежде чем промокнуть губы кружевным платочком и драматично вздохнуть, как того требовал момент:
– А какого еще конца вы ожидали, девочки?
Все молчали. Этим женщинам жилось непросто. Работа постижера приносила им какое-никакое жалованье, и Белль Чаровилл была доброй хозяйкой, но, возможно, некоторые из них, самые юные, мечтали о любви или хотя бы о том, кто будет «охранять их жизнь» и сможет хоть немного облегчить их существование. Голос в конце концов подала Лили.
– Но ведь другого конца быть и не может, правда, Белль? – сказала она.
– Почему ты так говоришь, Лили? – спросила Белль.
– Потому что, совершив однажды грех, ты поначалу можешь избежать последствий, но в конце концов тебя ждет расплата.
– Ну, – сказала Белль, – это если не принимать во внимание прощение – от тех, кого мы любим, и от Бога. Ты, стало быть, в прощение не веришь, Лили?
– Нет, – ответила Лили. – Не верю. Я думаю, что если преступление велико, то прощения ждать не стоит – как не дождется прощения и Виолетта.
– Ах, – сказала Белль, – но мы ведь еще не дослушали историю. И кто в ней, по-вашему, нуждается в прощении?
Она допила свой джин. В вечернем свете румянец на ее щеках казался еще ярче. Постижеры переглянулись, будто подумали, что ответ на это знает одна из них – та, кому хватало времени задаваться вопросами о том, что хорошо и что плохо, о верности и предательстве, – но ни одна не издала ни звука.
В Оперном театре Ее Величества на улице Хеймаркет «Травиата» в постановке маэстро Ардитти подходит к своему печальному концу.
В парике, созданном Лили для последней сцены, Виолетта умирает мучительной смертью в присутствии одной лишь своей преданной служанки. Кажется, что все уже потеряно. Нарядные зрители так увлечены действием, что почти позабыли о своих тиарах и мантильях, шляпах и боа. Леди захлебываются от чувств и едва не рыдают. Они ищут в своих сумочках хоть крошечный платочек. Какое удовольствие поплакать над чужим несчастьем! Джентльмены тоже тронуты до глубины души, хотя и сами этому дивятся. Разве не была Виолетта всего лишь первоклассной шлюхой, которая жила исключительно во имя плотских удовольствий? Так почему же в них зажглась надежда, что Альфредо, этот праведник, сошедший с праведного пути, вернется к ней? Но вопреки всему они надеются на это.