И внезапно мысль — странная, смутная — прошла как бы не в сознании, а по самому сердцу Безымянного, мысль, пронзающая жалостью и добротой: не должно ли наконец закончиться его путешествие по Времени? Долг перед Лаолой-Лиал не отступит ли теперь перед его долгом дикой юной Земле? И что прибавит Лаоле-Лиал он, один из миллиардов винтиков её великолепно налаженной машины? Свою почти незаметную каплю информации? Ах, её так легко заменить. Разве он сможет силой одного своего слова убедить бесстрастных всезнающих лаолитян в том, что их идеальная цивилизация горбата? Это сделает позже сама жизнь. Великое столкновение культур и понятий во Вселенной. Он всё равно не доживёт до этого времени. Его срок отмерен, и на Земле он сгорит ещё быстрее. Но всё-таки он успеет сделать что-то для землян. Растолкует простейшие принципы механики, подчинит им огонь, смастерит, в конце концов, хотя бы повозку на двух колёсах! Что бы он ни сделал — его жизнь не пропадёт зря, как не пропала жизнь тех скалолазов на Зелёной Чаше: их дочерью была Элиль. А его детищем станет Лилит. Только сейчас он понял, что любит её беспредельно, всей извечной жаждой души отдать себя.
— Но какая ответственность! За каждый поступок, даже за каждую мысль я буду отвечать перед вашим будущим, — прошептал Безымянный, тоскливо глядя на рыжие холмы, облизанные зеленью трав, краски которых он видел несколько иначе, чем Лилит. — Постоянно чувствовать на себе цепь времён, связь со многими жизнями. Отныне ничто не умрёт во мне; нить протянется вперёд — но куда?!
— А я не хочу! — сказала вдруг Лилит.
Иногда он забывал, что она яростно и жадно внимает его размышлениям вслух и что-то пробивается в её тёмном сознании.
— Буду свободной, — повторила Лилит. — Пойду, куда мне захочется, не думая ни о чём. Не хочу бояться жить, как боишься ты из-за какой-то цепи! Я буду стоять посреди леса и кричать всем зверям: скальте, скальте свои красные пасти! Всё равно я сильнее и хитрее вас. Я поднимусь на гору и стану выше всех деревьев!
— Зачем, Лилит? — спросил Безымянный растерянно. В размеренное течение его размышлений её дикарский крик вторгся, как остро отбитый клинок. Зачем? — повторил он.
— Потому что я так хочу, — упрямо повторила она, раскинув руки.
Он взглянул искоса и странно: по скольким вселенным прошёл он уже, а срок его ученичества всё не кончается! Мысль… она посеяна в пространствах, как звёздная пыль. Она всеобща. Когда её не сможет довести до конца один, она неизбежно рождается в мозгу другого. Наверное, она и есть отпечаток Свободы? След её босых ног по песку?..
Солнце стояло уже низко, и западный край океана холодно кипел. К востоку простиралась чёрно-синяя равнина с белыми гребнями, похожими на береговые дюны. Безостановочно и грозно шумели валы. Свинцовый окоём отделял воду от дымчатого неба.
Резкие тени собирались в углублениях от следов ног: тяжёлых, почти квадратных — лаолитян и узких, стремительных — Лилит. Её ступни оставляли на гладком песке узорчатый отпечаток трав, из которых она плела теперь свои сандалии.
Но шаги её всё замедлялись по мере того, как она приближалась к воде, а знакомая саванна оставалась за спиной. Море страшило её. Оно имело свой голос, и его дыхание было настолько могучим, что заглушало все остальные запахи. Лилит двигалась с открытым ртом; она захлёбывалась солёным ветром, он ужасал и опьянял её одновременно. Внезапно одна из проворных волн с шипением достигла её ног. Их обожгло свежестью. Лилит отпрянула.
Но уже через секунду она била по воде ладонями, перебирала пену, как пряди волос, и смеялась, оборотив к лаолитянам узкое лицо с серыми глазами, которые стали теперь синими.
Безымянному пришлось окликнуть её, потому что она входила всё глубже и пена покрывала её плечи.
Зависть и печаль стеснили его сердце: ведь они, пришельцы, не могли войти обнажёнными в воды Земли; они были обречены жить в темнице своих одежд, снабжённых гравитационной прокладкой, утепляющих или холодящих по мере перепадов земной температуры. Он пытался воскресить в памяти живой ветер Лаолы-Лиал, но кожа отказывалась воспринят» воспоминание, оно: оставалось умозрительным.
Минута вечности — вот что такое была вся жизнь Безымянного и его путь от Лаолы-Лиал!
Он сидел в долгом, молчании. На песке ещё оставался след босой ступни Лилит.
«Но если та часть Вселенной, которую мы знаем, — подумал он, — лишь звёздная Вселенная, то какое место уготовано в ней человеку? Зачем на далёких и разобщённых островках вспыхивает редкая искра; живого? Что несёт она в мир? Материя расточительна; чтоб создать малое, тратится колоссальная энергия. Как бы ни были многочисленны звёзды и как ни кажется ошеломляюще огромной их масса, — они истекают потоками фотонов! Во Вселенной идёт вечное перемещение звёздного вещества. Уплотняясь, звёзды продолжают излучать волны разных диапазонов: словно светило всё ещё не может сбросить своих одежд… Не порождено ли мышление инстинктом самосохранения? Что, если материя защищает себя мыслью? А мозгоподобные лишь форма борьбы организованной материи с энтропией? Безусловно, разум всё более и более будет совершенствоваться. Невозможно прекратить рассеивание звёздного вещества? Бесполезную утечку тепловой энергии во Вселенной? Пока невозможно! Но мы найдём пути и к этому. Нужна лишь вторая вселенная — вселенная людей и созданных ими машин. Войско, защищающее звёзды; поистине небесное воинство!..»
— Назад! — внезапно закричал Безымянный.
Голова Лилит скрылась под водой. Бугор белой пены вырос на месте её сияющих глаз и чёрных волос, раскиданных током воды, как щупальца медузы.
Привлечённые криком, лаолитяне лишь на миг равнодушно глянули на волнующийся океан со смелой купальщицей. Если б Безымянный захотел, он также мог бы включиться в их безмолвный, но оживлённый обмен мнениями по поводу примесей в белом песке дюн и концентрации солей.
Лаолитяне спешили: срок их пребывания на Земле был отмерен. Тончайшие квантовые часы указывали Точку возврата, и стрелка неумолимо двигалась к этой точке. В недрах Млечного Пути, в системе двойной звезды, входящей в скопление вблизи ядра галактики, их ожидал гигантский межгалактический корабль, на котором тысячелетие назад они покинули Лаолу-Лиал. Все маневровые светопланы, третью сотню лет блуждающие по планетным системам, должны теперь вернуться со своей информацией. Она будет закодирована и послана в фиолетовую зону тем сверхскоростным способом «прокола пространства», который доставит её на Лаолу-Лиал прежде, чем корабль ляжет на обратный курс.
Что найдут и узнают они, снова собравшись все вместе? Кого недосчитаются?..
Безымянный беспомощно стоял у самой воды; Лилит уносило всё дальше. За рёвом океанских волн она не услышала зова. Смерть — бессмысленная, нелепая — нависла над нею; и всё могущество Лаолы-Лиал оказывалось бессильным!
И вдруг — так же, как Лилит в джунглях, — он увидел метнувшееся с высоты дюны чёрное тело. Был ли это человек? Пропорции его членов поражали стройностью, как у летящей птицы. На мгновение он ушёл целиком в белый буран прибоя и вынырнул на следующей волне, уже далеко впереди. Море летело за ним, как сумасшедшее; вся гладь была покрыта блистающими, движущимися солнечными огнями.
Безымянный смутно — будто сквозь синий кристалл — видел, как два тела, подобно двум рыбам, скользили, парили в толще воды, взлетали над нею, снова окунались в солнце и в соль, исчезали. Это длилось бесконечно долго. Тысячу раз они погибали на его глазах и воскресали опять. Пока прибой не швырнул обоих на берег и не умчался обратно, оставив после себя на мокром песке шипящую бешеную пену…
Мужчина очнулся на секунду раньше, чем Лилит. Он приподнялся на коленях и заглянул ей в лицо. Он обхватил её крепко обеими руками. В тот же миг веки её дрогнули: она узнала его.
…Когда лицо прижато к другому, четыре глаза сходятся в один, и глубоко, чёрно глядит это таинственное око с алмазной искрой белка…
Безымянный растирал похолодевшие руки Лилит; что-то горячо, по-лаолитянски, твердил её спасителю. Оба наконец взглянули на него. Безымянный включил автоматический переводчик: человек ответил. Голос громко и вольно лился из его широкой груди.
Короткие курчавые волосы лежали чуть повыше поперечной складки лба, складки умной и неожиданной на ясном молодом челе. Он нагнулся, чтоб поднять с песка рубаху из тонкой шкуры — почти щеголеватую, так она была мягка и прекрасно выделана, — и у горлового отверстия стянул шнуром из сухожилий.
— Что он сказал? — жадно спросила Лилит.
— Его зовут Смарагд. Он из этой страны. Он спрашивает, не с Луны ли ты пришла?
— Пусть мечты его сбудутся, а желания осуществятся, — поспешно проговорила Лилит, прижимая руки к груди. — Нет, не с Луны.
Резкий звук сигнала разнёсся над дюнами: лаолитяне кончили работу и возвращались к летательным капсулам. Смарагд тревожно вскинул голову, ища в небе поющую стрелу. Но Лилит даже не обернулась.
— Я — Лилит, дочь Табунды. Скажи ему.
— Мы должны уходить, Лилит, — проговорил Безымянный, потянув её за рукав. — Вспомни, твоя родина далеко.
Звук сигнала требовательно повторился, и тонкая шея Лилит, не стянутая амулетами, поникла. Её ноздри вздрагивали от плача.
Последний раз обернувшись, она посмотрела печальными глазами, словно из глубокого ущелья, на человека под косым лучом солнца. Смарагд продолжал неподвижно стоять на дюнах.
— Возвращайся! — раздался голос ей вслед уже издалека.
…Да! Безымянный перестал ощущать себя атомом Лаолы-Лиал: он обрёл собственное бытие, в нём одном помещалась целая вселенная. Куда же он её денет?
Решение остаться на Земле требовало мужества, он это понимал и готов был позаимствовать некоторую его толику у землян.
Хотя существует разное понимание мужества. Для Одама и Смарагда оно имело совершенно реальные очертания: быть мужественным — значит действовать вопреки чувству страха!
Для Безымянного дело уже не решалось так просто — одним ударом кулака. Он знал относительность видимых поступков: можно и не шевелясь двигаться вперёд с головокружительной быстротой. Одаму всякая двойственность недоступна: для него бег — это бег! Когда отдыхают мускулы, может заснуть и ум; таков естественный порядок вещей, как смена дня и ночи.