Как вообще можно выразить словами то, что она творит со мной? Как запихнуть то, что рвёт на части душу, отключает мозг и заставляет тело гореть от ненасытного желания как в аду, в слова? Какими должны быть эти самые слова, чтобы передать то, что чувствую? Как она нужна мне? Как мне невыносимо больно при мысли, что она может решить, что я не самый нужный парень в её жизни, и она вполне может и дальше жить без меня. Ведь я только и делал, что лажал в наших отношениях, обижал и подводил её на каждом шагу!
Я покосился на этого болтливого смазливого соседа. Вот у него язык подвешен как надо. Он не стал бы рычать на Ники, как неотесанное животное, и наверняка нашёл бы нужные слова. И что мне сделать? Упасть в ножки к засранцу и попросить научить не быть косноязычным зверем и позволить ему поглумиться надо мной? Ну нет!
Дыхание Ники стало меняться, и я сразу понял, что ей опять снится один из её кошмаров. За все то время моей жизни, что я был стражем её снов, я научился безошибочно определять, когда это начиналось. Вскочив с пола, я моментально вытянулся рядом с ней на постели и прижал Нику к себе. Она дрожала и всхлипывала.
— Нет, пожалуйста… Не делай этого… Ты же мой брат… Больно… Как же больно… — судорожно выдыхала моя бедная девочка.
Мой зверь ревел внутри, ощущая её страдание. Гребаный Ариман! Я хотел оживить его и убивать снова и снова, наслаждаясь его кровью и страданиями! А еще убиться об стену самому, потому что и моей вины было ничуть не меньше. Я позволил этому случиться!
— У неё кошмар? — обеспокоенно поднялся Миша.
— Да. С ней это бывало очень часто и до этого, а теперь-то и подавно! — ответил я.
— Господи Боже! Я видел это… когда она обернула во сне рядом со мной. Только не понял, — пробормотал он.
А я едва сдержался, чтобы не вышвырнуть его в окно. Все же я пока не могу спокойно думать о том, что Ники спала с ним в одной постели. Да ладно, я никогда не смогу! Чего уж говорить об этой твари Аримане.
— Ники, принцесса моя, проснись, — стал я настойчиво гладить её тело, слегка тормоша. — Проснись, котенок! Это все просто сон! Посмотри на меня! Открой глаза, Ники!
Ники открыла свои еще совсем потерянные со сна глаза и остановила их на мне. Медленно в них появилась осмысленное выражение, а потом с катастрофической скоростью стала заниматься настоящая буря. Резко рванувшись из моих рук, она отползла в угол кровати и, подтянув к себе колени, сжалась там в комок. Её глаза метались по комнате, видимо, пытаясь определить, где она находится. От затравленного выражения её лица у меня все внутри заледенело.
— Никуся, успокойся! — придвинулся ближе Миша. — все уже нормально! Все закончилось, хорошая! Мы у Риммана, и никто больше тебя не обидит.
Вот просто ненавижу, когда он её так называет! А Ники перевела взгляд с него на меня и неожиданно выпрямилась, и её взгляд из испуганного стал жестким и колючим.
— Все нормально, говоришь? — хрипло произнесла она. — Ну, да.
— Никусь, тебе нужно поесть и в душ.
Вот сейчас я с ним полностью согласен. Смыть с её тела этот проклятый запах становилось просто навязчивой идеей. Ники, не отрываясь, прямо смотрела на меня ледяным взглядом.
— Миша, мне нужно с Римманом поговорить наедине, — сказала Ники, и её голос был как арктический ветер.
— Ты уверена? — напрягся Миша. — Может, чуть позже? Ты только пришла в себя и…
— Я уверена. Это не займет много времени, поверь. Просто мне нужно четко определиться… кое в чем.
Моя спина и ладони снова вспотели, а по коже пробежал озноб.
— Ладно. Я внизу, если что… — сказал парень и ушёл, а я замер, как в ожидании смертного приговора.
— Итак, ты спас меня, — произнесла Ники ровным голосом, глядя на меня нечитаемым взглядом. — Выходит, что ты выполнил все условия нашей сделки.
Я не смог сдержать резкий стон. Гребаная сделка! Гребаный я мудак!
— Ники, девочка моя…
— Не называй меня так! Никогда! — она схватилась за горло, будто её тошнило.
Я прикусил язык, боясь выбить её из колеи еще больше.
— Итак, ты выполнил свою часть сделки, — продолжила она после того, как сделала несколько глубоких вдохов-выдохов. — И теперь я хочу знать, что я должна тебе. Я понимаю, что ты не просто так во все это впрягался. В какой сумме должна выражаться моя благодарность?
— Мне не нужны твои деньги. Ничего твоего! — я скрипнул зубами. — Я, черт возьми, знаю, что Вайоленс послал тебе запись наших переговоров. Но все, что там было сказано, это было для него — чтобы убедить сдать мне Аримана. Все сказанное тогда — ложь!
— Вот как? Тогда что тебе нужно? Чтобы я и дальше спала с тобой? Рассчитывалась своим телом? Тогда, может, приступим прямо сейчас, чтобы покончить с этим побыстрее? Как тебе будет удобнее? Мне лечь на спину? Встать на четвереньки? Или просто сделать тебе минет? — Ники высоко вздернула подбородок и была бледной, как полотно, но смотрела на меня с железной решимостью.
И об эту решимость разбивались все те надежды, которым я все же позволял теплиться во мне. Я потерял её.
— Сделке конец, Ники. Я просто хочу тебя. Хочу в моей постели, в моей жизни, каждый её долбаный день до самого конца! Хочу так, что мне больно, как никогда. Но я не хочу ничего силой и по принуждению. Не хочу никаких сраных сделок и договоров. Только твоё собственное желание быть со мной и твоя любовь.
Ники резко вскочила на кровати.
— Чертов ты придурок, Рим! Да я ведь любила тебя! Любила так сильно, что умереть хотелось! Я тебе себя на блюдечке с голубой каемочкой преподнесла! Отдала всю без остатка! А ты только и делал, что обижал и отталкивал меня!
— Я знаю Ники! Я долбаный трус и скотина!
— Можешь говорить все, что хочешь! Слишком поздно теперь! Та глупая и наивная девочка Доминика, которой ты владел, умерла! Сдохла, когда её день за днем насиловал и избивал человек, которому она доверяла, как брату. И у меня в том аду не было ничего, за что я могла бы зацепиться! Ничего не осталось, потому что я узнала, что мужчина, которого я любила столько, сколько себя помню, просто видит во мне возможность стать чуть богаче и получить больше власти!
Её слова резали меня на части. Думать и предполагать то, что с ней творил этот ублюдок Ариман это одно. Но слышать из её уст и отчетливо представлять это… это невыносимо для меня. Но, мать твою, каково же всё это для неё?! Будь ты миллион раз проклят, Ариман! И будь проклят я — за то, что позволил этому случиться!
— Но это не так, Ники! Это никогда не было правдой! — как же я жалок в своих оправданиях.
— Но я этого не знала, Рим! И это твоя вина! — закричала она, тыкая в меня пальцем.
— Я знаю, любимая, — если бы она захотела, я бы подставил ей для удара собственное сердце, но и тогда это не было бы так больно.
— Не называй меня так! Не смогу никогда слышать ни одно из этих долбаных ласковых слов без содрогания! И это тоже твоя вина! — Ники дрожала, как в ознобе.
— Я это тоже знаю, — согласился я.
— Мне было больно! Невыносимо больно каждый день и каждую минуту! — по лицу Ники полились слёзы. — И в этом тоже ты виноват!
— Во всем, всегда, Ники. Я готов признать вину за все, что случилось, и заслужил твой каждый упрек. Можешь ругать меня, можешь унижать и пинать ногами. Можешь сделать все, что угодно. Я все это заслужил, — я опустился перед неё на колени и уткнулся лицом в её живот.
Ники затрясло, и она, издав мучительный стон, вдруг словно обмякла, обхватывая мою голову и приваливаясь ко мне всем весом. Рыдания, глухие и невыносимо горькие, сотрясали её тело и выворачивали меня наизнанку.
Я подхватил её, как ребенка, и усадил на свои колени. Мы сидели так, покачиваясь, пока она не затихли, совершенно обессилив.
— Я хочу помыться, — пробормотала она.
Я отнес её в душ и хотел помочь ей.
— Я сама! — резко сказала она, даже не глядя мне в лицо.
Ну, конечно. На что я рассчитывал? Что она позволит мне прикасаться к своему телу?
Я ушёл вниз, и меня встретил обеспокоенный взгляд Миши.
— Как она? — спросил он.
— Ругала меня. Винила во всем. Плакала. Теперь моется.
— А чего ты ожидал? Что она тебе в объятия бросится?
— Вовсе нет. Я полностью признаю во всем свою вину.
— Да неужели? — ехидно ощерился Миша.
— Пошел ты, человек!
— Ты не должен давить на неё.
— Я знаю, — долбаная фраза дня!
— Ты не можешь ожидать, что она быстро простит тебя.
— Я знаю.
— И ты должен отпустить её, если она захочет уйти. Ей может понадобиться побыть вдали от тебя.
— Я знаю, гребаный ты женский психолог! Знаю! Но не уверен, что смогу отпустить!
В этот момент появилась Ники. На ней была моя футболка, доходившая ей до середины бедра.
— Я хочу есть, — сказала она, и мы с Мишей чуть не сшибли друг друга, метнувшись к холодильнику.
Наглый мальчишка! Это мой дом и мой холодильник! И это моё право кормить её!
Ники ела молча, не поднимая глаз от тарелки. Потом выпрямилась и сказала:
— Я могу вернуться домой?
Домой. Раньше она так говорила о моем доме. Нашем доме. Больно. Миша уставился на меня.
— Можешь, Ники, — я говорю это, и у меня такое чувство, что слова расплавленным свинцом льются по моему горлу. — Только не так сразу. Нужно несколько дней на то, чтобы Локи уладил все и подчистил все концы.
— Ладно, — кивает она. — Я могу спать на диване, если ты не против. Или переехать в гостиницу.
— Нет! — рявкнул я, не выдержав, и тут же прикусил язык. — Тебе будет безопасней в моем доме. А я посплю на диване.
Миша фыркает и смотрит на нас, озадаченно покусывая губу.
Следующие дни проходили почти одинаково. Мы находились в одном доме, ели за одним столом, дышали одним воздухом, но Ники почти со мной не говорила и явно старалась пересекаться настолько редко, как только возможно. Зато Миша торчал у нас каждую свободную минуту, и я, подкрадываясь, как вор, к дверям собственной спальни, слушал, как они тихо говорили. Иногда Ники опять начинала плакать, и Миша успокаивал её, монотонно что-то нашептывая, как ребенку.